Страница 2 из 4
На конечной двери раскрылись, и автобус начал выдавливать из себя пассажиров. Последним был выдавлен высокий человек в синем костюме. Человек постоял минуту, поднял воротник и побрел за всеми, а на месте, где он стоял, начала расплываться по асфальту синяя лужица, словно пролили немного краски.
К полудню дождь перестал падать на землю. Солнце засверкало над крышами, над опорами электропередачи, над очередью за апельсинами у метро. Когда же последние капли разбились об асфальт; из вестибюля, пошатываясь, вышел человек.
Те, кто видели его несколько часов назад, могли бы подтвердить: человек стал бледнее, румянец будто осыпался с его щек, и как ни огромен был он сейчас, а раньше все-таки был выше. Пиджак на гражданине уже не казался новеньким: одна пуговица болталась на ниточке, другой вообще не было, да и брюки успели потерять товарный вид.
Перемены, словом, были разительные. Но лишь тот, кто удосужился бы повнимательнее посмотреть человеку в глаза, смог бы заметить главное: у человека стал неспокойный взгляд, в нем появилась неуверенность, вертикальная складка прорубилась между бровей, а уголки рта опустились вниз.
Виною этому, надо признать, были жители города. Они очень встревожили человека. С ними, решил он, что-то случилось. Они не смотрели вдаль уверенными взглядами - они вообще не смотрели вдаль: совершенно разные, непохожие, одетые черт те во что, они не были взаимно вежливы и не уступали мест престарелым. Они тесно стояли на длинных ползущих лестницах, хмуро глядя в пространство; из черной дыры с ревом налетали поезда и, набив утробу людьми, с воем уносились прочь. Людская река швыряла человека, как щепку, людские лица мелькали вокруг - и от всего этого слабость потекла по его суставам, и, вырвавшись наконец наверх, из водоворота, в который попал он, занесенный этой рекой, человек судорожно вдохнул теплеющий воздух и опустился на мокрую скамейку у ободранного газетного стенда, с ужасом понимая, что все вокруг совсем не так, как должно быть.
Синяя струйка у его ног светлела, расплываясь в дождевой воде.
- Сердце, что ли, прихватило?
У скамейки стояла женщина.
- Чего молчишь-то?
Женщина открыла сумку, вынула металлическую трубочку и вытряхнула из нее две белые таблетки.
- Такой молодой, а уже сердце...- Она укоризненно покачала головой.Вот, возьми.
Человек недоуменно смотрел на нее. Потом подобие улыбки тронуло широкие полосы его губ.
- Чего смотришь-то? - Женщина смутилась.- Да возьми ты их, вот бедолага, ей-богу...
- Бога нет,- произнес человек на скамейке, крепкими зубами разжевал таблетки, потом вспомнил что-то и сообщил: - Религия - опиум народа!
Женщина ойкнула, посмотрела на человека большими глазами и вдруг рассмеялась. И он, сам не зная почему, с облегчением засмеялся в ответ.
Раньше человек знал одну женщину. Громадная, почти с него ростом, она стояла на той стороне проспекта со снопом пшеницы. Рядом, подпирая ее плечами, высились мужчины-близнецы: один в каске - строитель, а другой без каски, но в очках - значит, интеллигент. Женщина не вызывала у человека никаких посторонних чувств, кроме уважения.
А от этой, маленькой, с ямочкой на щеке и таким детским, симпатичным смехом, у него потеплело внутри и вдруг захотелось странного: прикоснуться к ней, погладить по голове, приласкать. Он испугался, встал, чтобы уйти, но земля поплыла под ногами.
Женщина перестала смеяться.
- Погоди-ка,- сказала она,- ты что - голодный?
Мужчина молчал.
- Ты сегодня ел?
Мужчина отрицательно покачал головой.
- Господи, бывают же стервы! - с чувством произнесла женщина и, подумав не больше секунды, прибавила: - Идем, покормлю тебя! Ой, да не бойся ты... Я тут близко.
Человек с удивлением обнаружил, что ослушаться ее не может.
Жила женщина действительно недалеко.
- Входи, входи.
Через минуту он сидел на низеньком табурете и опасливо косился на узкоглазую, почти совсем раздетую девушку у синего моря, сиявшую на календаре. Потом перевел удивленный взгляд на облупленный подоконник, на баночку с луковицей, на стены в потеках, на связку газет в углу и - с замиранием сердца - на маленькую женщину, возившуюся у плиты.
- Чего молчишь? - на секунду обернувшись, спросила она.
- Думаю,- честно ответил он.
- Ну-ну,- улыбнулась женщина, и симпатичная ямочка снова прыгнула на ее щеку.- Сейчас будет готово.
Ему очень понравилась эта улыбка, и вообще уходить из кухоньки почему-то никуда не хотелось, хотя роста благосостояния народа здесь не наблюдалось. Женщина осторожно поставила на стол тарелку и села напротив.
- Ешь.
У нее был добрый голос и .глаза добрые - и, поглядев в них сейчас, человек вдруг понял, что с этой женщиной он хочет пойти в районный отдел загса и там связать себя узами брака. А поняв это, ужасно заволновался.
- Ты что?
- Нет, ничего,- сказал он и покраснел, потому что ложь унижает человека.
- Ты ешь, ешь...
Он послушно взял ложку.
- Дай-ка пиджак! - Женщина ловко вдела нитку в игольное ушко. - Как тебя звать-то? - участливо спросила она через минуту.
Человек медленно опустил ложку в щи и задумался.
- Слава...- проговорил он наконец.
- Слава,- повторила женщина, примеряя к нему это имя.- А меня Таня.
Она тремя взмахами пришила пуговицу и, нагнувшись, откусила нитку. Человек украдкой смотрел на нее, и ему было хорошо.
- Ты не переживай особо,- вдруг сказала женщина.- Сама же потом пожалеет, что прогнала, вот увидишь. Перемелется - мука будет...
- Да,- ничего не поняв, согласился мужчина и на всякий случай добавил: - Хлеб - наше богатство.
- А? - Таня поглядела на него долгим, тревожным и удивленным взглядом, и от этого взгляда у человека перехватило дыхание.- Ты чего?
- Я? - переспросил он. В груди его остро заныло какое-то новое чувство.- Я...- Он отложил ложку. Он решился.- Таня.- Голос человека зазвучал ровно и торжественно.- Я хотел предложить вам...- Он сглотнул.Давайте с вами создадим семью - ячейку общества.
- Ты... Ты что? Ты с ума сошел? - Слезы вдруг побежали из ее глаз.- Ты что, издеваешься, да? За что?
Она резко встала и отошла к окну. Человек растерялся.
- Я не сошел с ума,- проговорил он наконец.- Я не издеваюсь. Я серьезно.
Женщина вздрогнула, как от удара, взяла с подоконника сигареты и зачиркала спичкой. Человек насторожился. Ему стало ясно, что он сделал что-то не так. В повисшей тишине потикивали ходики.
- Странный ты какой-то,- наконец затянувшись, негромко сказала она в стекло и тревожно оглянулась на него.- Слушай, чего это ты все время?
- Чего я все время? - Человек изо всех сил пытался понять, в чем дело.
- Ну говоришь чего-то. Слова разные...
- Слова?
- Ну да.- Таня невесело усмехнулась.- Не обижайся, только... будто ненастоящий ты какой-то, правда...
- Почему... ненастоящий? - раздельно, не сводя с женщины пристальных глаз, спросил человек.
Она не ответила - и тогда жернова воспоминаний заворочались в его лобастой голове.
- Простите, Таня,- медленно сказал он, вставая.- Простите, я, наверное, пойду.
- Подожди! - Ее глаза заглядывали снизу, искали ответа.- Ты обиделся обиделся, да? Но я не хотела, честное слово... Господи, вечно я ляпну чего-нибудь! - Она жалобно развела руками.- Не уходи, Слава, сейчас картошка будет. Ты же голодный...
Последние слова она сказала уже шепотом.
- Нет,- ответил человек, чувствуя, как снова начинает плыть земля под ногами. Он тонул в светло-зеленых глазах женщины. Ему хотелось сказать ей на прощание, что Минздрав СССР предупреждает... но почему-то промолчал, а потом, уже на пороге, сказал совсем другое:
- Таня, не сердитесь. Вы мне очень нравитесь. Это правда. Но я должен идти. Мне надо.
Говорить было трудно. Приходилось самому подбирать слова, и человек очень устал. Он хотел наконец во всем разобраться.