Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 18 из 21



Я работал в тот период особым уполномоченным по Мозырской области. Это был юг Беларуси. В настоящее время такой области на карте нет, эти места сейчас относятся к Гомельской области. Послевоенный юг Беларуси был напичкан врагами советской власти. В основном это были скрытые враги, которые сотрудничали с фашистами в годы оккупации. Перед нами стояла единственная задача – этих скрытых врагов советской власти выявлять и уничтожать. Мы получали от наших осведомителей ежедневно до сотни доносов. Их надо было все проверить, подозреваемых арестовать, определить степень их виновности и вынести наказание за совершенное преступление. Естественно, что все, кто оставался в оккупации, считались врагами советской власти. Сталинское клеймо, как Каинова печать, была поставлена на всем белорусском народе, который попал в немецкую оккупацию по вине того же Сталина, хотя мы об этом тогда не знали. Поэтому в этом вопросе у нас, чекистов, сомнений не было. У нас был приказ: всех считать врагами. И в этом мы никогда не сомневались. А вот степень вины и меру наказания за пособничество врагу мы выносили каждому в индивидуальном порядке. Нас, чекистов, было мало, а врагов вокруг нас – слишком много. Поэтому нам приходилось работать круглые сутки, не покладая рук. Иногда в течение одного дня приходилось приговаривать врагов советской власти и сразу же после вынесения приговора исполнять своими силами приговор. Служебных обязанностей в ту пору у меня было много. Приговоры были разные, но в основном они состояли из трех букв – ВМН, что обозначало высшую меру наказания, а на нашем профессиональном языке это обозначалось одним словом – ликвидация. А тот, кто исполнял приговоры, назывался ликвидатором. Таким образом, вся исполнительная и законодательная власть была в одних наших руках. И любой, кто попадал в поле зрения органов, был обречен, так как карающий меч советской власти, от имени которой мы действовали, по отношению к врагам был безжалостен и неумолим».

Видимо, вспоминая свою нелегкую работу, Аркадий Львович на секунду замолчал. И я, воспользовавшись паузой, спросил у него:

– Ведь Вы попали в органы НКВД по рекомендации райкома, а как Вы могли доверять другим и быть уверенными в Ваших осведомителях, не зная их подлинного отношения к советской власти. Разве можно было им верить?

– Шеф, – ответил он мне снисходительно и поучительно, – Вы, как всегда, заблуждаетесь. Поймите, наше НКВД обладало неограниченными полномочиями по отношению к любому члену советского общества. В то время наши органы могли сделать осведомителем любого человека и всех людей могли заставить стучать на любого и каждого, кто советскую власть не любил и не поддерживал.

– Как, каким образом? – искренне вырвалось у меня.

– Ответьте мне, шеф, кому охота умереть? Поймите, если органы НКВД ставят своей задачей сделать из того или иного гражданина информатора, а он не хочет этим заниматься или более того, отказывается, то он, как бы ему этого ни хотелось, будет делать не то, что ему хочется, а то, что надо НКВД. Попав в наши руки, он никуда и никогда уйти от нас не сможет.

Мне становилось все больше не по себе. А Рябов тем временем продолжал:



«В нашей системе имеется огромный арсенал для успешной деятельности: уволим, например, с работы. А ведь без нашего согласия его никуда не примут. А ведь человек слаб, поймите это. Особенно, если у него есть семья, жена, дети. Он будет вынужден сдаться и будет стучать на любого, на кого мы ему покажем пальцем. К тому же не забывайте, что НКВД имеет огромные возможности для устранения неугодных. Например, несчастный случай. Можно легко подстроить автомобильную катастрофу или убийство с целью ограбления (с подставными бандитами). Меня учили, что на нашей работе дружба при выполнении особых задач не предусматривается. Ни морали, ни чести, ни долга, ни человеческих чувств – надо стать бесчувственным одиноким волком и посвятить этому всю свою жизнь. Я никогда не забуду, как мы высылали семьи врагов и членов семей изменников родины. Под эту категорию попадали многие. Мы не брали во внимание ни больных, ни стариков, ни детей. Я представлял себе весь тот ужас, который переживали те, кого выселяли, и то, что ломались души тех, кто выселял. Ведь до сих пор остались обиженными целые народы.

Наша работа оценивалась по количеству арестов скрытых врагов – антисоветчиков и предателей, а это порождало между нами нездоровое соревнование, своеобразную гонку за объектами ареста. Особое внимание мы уделяли белорусским буржуазным националистам. К ним относились писатели и творческая «гнилая» интеллигенция, которая поднимала свой голос в защиту белорусского языка. Наш шеф нарком НКВД БССР Л.Ф. Цанава на одном из совещаний сказал:

«Мы должны окончательно сломать сопротивление националистов Беларуси, и нашим оружием должен стать прежде всего могучий русский язык, он один имеет право на жизнь на этих белорусских землях. Мы должны с корнем вырвать все без исключения элементы национальной белорусской культуры и сделать это при помощи русского языка. Наша задача заключается в том, чтобы отучить население Беларуси от белорусского языка. Так называемый белорусский язык, состоящий их смеси полурусских, русских и польских слов, не имеет права на жизнь. Он должен быть раз и навсегда заменен великим и могучим, всем понятным русским языком. Все преподаватели белорусского языка и ополяченное белорусское интеллигентское болото должны быть раздавлены и уничтожены как злостное контрреволюционное отребье. Мы должны выкорчевать все элементы национальной белорусской идеологии. Это даст нам возможность навсегда утвердиться в этих краях и сделать их исконно советскими землями, чтобы никогда у родившихся на этих землях людей не возникало вопросов, связанных с понятием белорусскости. Такова железная воля сталинской политики и мы ее должны неуклонно исполнять».

Позже мы перешли к выявлению лиц, рассказывающих антисоветские анекдоты, слушающих вражеские голоса, такие как «Голос Америки» и «Свобода». Наша служба была нацелена на выявление и подавление инакомыслия. А шпионами мы считали всех тех, кто, по нашему мнению, сотрудничал с врагом. Таких у нас проходило десятки тысяч. Мы также принимали активное участие в борьбе с генетикой. Под чутким сталинским руководством, вооруженные лозунгами Мичурина и Лысенко, мы пресекали враждебную деятельность белорусских генетиков. Им всем инкриминировалась пресловутая пятьдесят восьмая статья. Работы, как видите, было много, а количество врагов не уменьшалось. Власть-то была сталинская, в стране все дрожали, никто пикнуть не смел. Чем сильнее террор, тем власть прочнее. В то время люди боялись настолько, что ни у кого никаких мыслей против власти не возникало. Об этом даже и речи быть не могло. Понимаете, шеф, из человека можно сделать все. Дайте его в наши руки, возвысьте его в системе, где человек человеку – волк, и он равнодушно будет смотреть, как гибнут в жестоких страданиях миллионы людей. Мои коллеги по службе в органах выполняли приказ, расстреливая десятки тысяч врагов. И среди них я за все время не встретил исступленных мрачных фанатиков-убийц. Нет, никакого фанатизма ни у кого из них не было. Это были жизнерадостные люди, которые делали обычную черновую работу как специалисты высокого класса. Как мастера расстрельных дел. Все они стремились к карьерному росту и личному благосостоянию. У них, как у всех, были семьи, они растили детей, любили их и жили обычной человеческой жизнью. Только им было труднее других. Такая была у них работа. Они были уверены в том, что выполняют свой долг перед отечеством. И в этом была их человеческая правда».

Я не выдержал и прервал этот страшный рассказ. Передо мной сидел довольный собой государственный убийца сталинской пробы, оправдывающий страшный геноцид, которому подвергался весь советский народ, но у меня хватило силы воли все это выдержать и не сорваться, я спокойно спросил у него:

– Если та кровавая работа, которую Вы сегодня оправдываете, так Вам нравилась, то что же заставило Вас ее покинуть и потерять ту могущественную власть над людьми, которой Вы так гордились, став сверхчеловеком?