Страница 8 из 17
И, придя в отчаяние от невозможности продвинуться дальше в безбрежном океане незнания (что также является иллюзией!), учёный сядет писать жалобное письмо граду и миру, т. е. эссе. И в нем – о, чудо процесса творчества! – он будет отвоевывать у Хаоса, остро ощущая его присутствие, крошечный кусочек за кусочком истинной, как в светлую минуту кажется, картины мира.
Творить Космос – божественное занятие. Ибо чем же занимается Создатель, как не этим?
Или скажем приземленнее: из-за лени и по недостатку времени, соединенным с переизбытком воображения, учёный пишет не требуемую научную статью с ссылками и сносками, цитатами и доказательствами, а отделывается эссе. Т. е. взглядом на материал немножко со стороны, сверху – с той самой авторской позиции, которая и позволяет охватить всё и привести это всё к гармонии.
Лёгкая прогулка небожителя возможна только после десятилетий безнадёжного плавания на галерах позитивистской науки? Нет, догадываемся мы, полёт души нужен всем и особенно студенту-неофиту: со временем он соединится с добытым знанием и даст плоды. Любоваться «звёздным небом над головой» дозволено всем.
Для этого нужно только поднять голову. И захотеть на свою голову приключений – научных и ненаучных.
А где же дидактическое значение и польза жанра эссе? Извольте. Польза для педагогов: по крайней мере, старшеклассники и студенты тут не скачивают из Интернета, а пытаются сами что-то написать. Пусть и похожее на изложение.
Польза для старшеклассников и студентов: конечного результата умные преподаватели не спросят, ибо приближаться к эссе можно и нужно всю жизнь. А за изложение ответишь.
От осмысления предмета учебной деятельности – к осмыслению себя в мире (путь становления эссеиста).
На это вся жизнь как раз и уйдёт.
Культура как поручение [60]
«… всегда и везде порученье таилось».
Р.-М. Рильке
Кому открываются коды культуры? Любящее собирание = проникновение; странная (странническая) стезя Ивана-дурака – непрямая, кругами. Ибо кривая вывезет: всегдашнее возвращение блудного сына. Главное, заветное (то самое «свое родное») таится и водится рядом, но к нему ведет долгий Путь.
О культурном герое написаны тысячи страниц (а может, уже и томов). А о некультурном? Он даже и не трикстер – так, потребитель. Не стоит тут нашего внимания. Ибо что ему коды культуры?
Культура заманивает, окликает лишь тех, кому мало цивилизации, кто вечно не в том «формате», кто забыл, какое, милые, у нас тысячелетье на дворе, – и обречен на нарушение запрета. Так начинаются волшебные сказки, мифы и судьбы.
Так строится – из ничего, на пустом как бы месте, вопреки логике фактов и моде эпохи – преемственность культуры. Так вдохновляются и подготовляются ее «праздники возрождения».
Ибо культура множеством детски-наивных уловок дает ключи и подсказки простецам. Учит их говорить на своем языке, балует неожиданными (т. е. давно утерянными или отринутыми другими людьми) дарами. Ведь только простец поверит, что этот дар – настоящий, остальные отдадут на экспертизу.
Одних заботят вызовы времени, других – поручения вечности. Культура звучит в тишине – тысячью любящих голосов. Осталось только научиться слушать.
Нелюбопытных всезнаек такая тишина почему-то пугает. Нелепо суетиться, боясь выпасть из «здесь и сейчас». Достойней стараться не выпасть из прошлого и будущего.
Вы говорите о культурной редукции. А простецы вечно ходят с клеймом малых сих, нищих духом, кои, конечно, блаженны. Их удел – minimum minimorum, их обносят на пирах мысли.
Пусть. Кто подбирает после опавшие блестки – крохи прошлых откровений богов? Кто оказывается верным ценителем и хранителем? Конечно, не начетчики, прилежные ученики, и не блестящие риторы, очарованные новизной формы, конструкцией или деконструкцией. Простецы, малый сии, культурой живут, можно сказать, спасаются. Потому что их миссия в человечестве такова – упорно не понимать, что старика Гомера в этом сезоне уже не носят.
Гомер им приятель, а может, и друг: «Кто, вообще, пустил слух, что его приходится носить? Он сам ходит, хоть и слепой!»
Вот вам и «код эпохи». Это здесь, в Москве, сейчас хмурый декабрьский день на исходе, а у старика нашего Гомера… Да тоже вечер:
Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.
До встречи в вечности!
Сколько там по фаренгейту? (эссе в эссе)
Когда я входила, студенткой и даже раньше, в профессиональный библиотечный мир – дети читали. Весь мир, казалось тогда, читал (или почти весь). Нормативы читательской деятельности были налицо: изучай, формируй в свое удовольствие. И были хорошие детские книжки – и художественные, и научно-познавательные (сама на таких выросла в заядлого читателя).
«А ныне? А ныне былому не равно», – повторяю слова романса. «Как странно всё это: совсем ведь недавно…» Где массовая страсть к чтению?
Или она была мифом? Или не мифом, а необходимостью: других интересных занятий было мало?
Нуждается ли человечество в книге?
В «нулевые» годы, удрученная топтанием на одних и тех же безответных вопросах на конференциях и совещаниях по детскому чтению, я отбыла во внутреннюю эмиграцию: изучала и культивировала «заповедники чтения», те места, где я как библиотечный психолог могла увидеть и/или добиться позитивного результата.
Это, конечно, были дети с особенностями развития (они еще читают, ибо читательская деятельность часто выполняет для них компенсаторную функцию), дети младшего возраста (грамотно построенные занятия с пятилетками литературным творчеством приносят быстрый и видимый развивающий эффект, сопоставимый с эффектом ведущей деятельности дошкольного возраста – сюжетно-ролевой игрой).
В третьей нише были отобранные читающие коллективы (например, школ), позволяющие выстроить – и значит, отследить – систему взаимосвязанных факторов, определяющих высокий уровень детского и подросткового чтения. Как-то: наличие образцов идеального читателя в лице взрослых, интересная совместная деятельность на равных подростков и взрослых вокруг книги (литературный театр, выпуск литературных журналов и альманахов, etc), особая атмосфера «культа книги» и хорошая литература, увлеченный, творческий, интеллигентный учитель литературы, владеющий лучшими программами, желательно, и отличный школьный библиотекарь…
Вывод напрашивался банальный: победить вирус безразличия к книжной культуре у новых поколений можно только совместными усилиями разных социальных институтов чтения, созданием интеллигентной среды. Пусть даже в отдельно взятом месте.
Тогда читающие подростки идут в массы нечитающих сверстников с наивной и героической «миссией интеллигента»: не ожидая понимания, не боясь остракизма, несут, говоря высоким штилем, свет Добра, Истины и Красоты. (Все то, что им передали по наследству умные взрослые.)
Кстати, именно так и происходило – в отдельно взятых местах.
А в других местах книга постепенно исчезала.
Сколько у нас там по Фаренгейту? Трудно жить во времена кризиса культуры тем, кто к ней привык с детства.
А тем, кто обходится без культуры, догадываюсь, бывает еще хуже. Им неведомы, ими не освоены прецеденты, исторический опыт проживания всяческих бед.
В те «нулевые» годы я стала чаще убегать в другие научные области психологии, где не так чувствовалась безысходность тупика. И еще в сопредельные науки.
Слабость или мудрость?
Сейчас я никуда не убегаю – кризис раскинулся, зацвел на всех пространствах.
Стало ли общество осознавать, что спастись можно, только «взявшись за руки»? Если и не спастись, то героически и весело, на миру, в «фейсбуках» и «вконтактах», погибнуть.
Или перейти в какой-то новый мир. Где предстоит заново найти себя, заново родиться, причем богатым, очень богатым наследником великой культуры человечества.
И значит, спрос на поводырей для открывателей богатств там будет.