Страница 12 из 17
Возможно, главное предназначение детской литературы – психотерапевтическое и психокоррекционное восполнение любви (мира – к маленькому человеку), веры в силу Добра, надежды на счастливый финал (не только в литературе, но и в жизни).
Вероятно, по этой причине и взрослые любят перечитывать хорошую детскую литературу.
К проблеме «личностных границ» у героев авторских сказок [57]
Участие в марте 2012 года в мастер-классе (тренинге) по гештальт-терапии «Литературные герои и личностные границы: библиотерапевтический подход» в ходе Седьмой всероссийской рабочей встречи «Социолог и психолог в библиотеке» побудило нас специально заняться вопросом о личностных границах героев любимых сказок детства. Проверить, не слишком ли вольно сказкотерапевты интерпретируют знаменитые произведения.
Вот один из многочисленных примеров мнения о том, что самый популярный сюжет за всю историю человечества [88] – сказка «Золушка» – вреден для развития личности: «В личной жизни она проявляла пассивность, позволяла использовать себя. Сказка о Золушке, случайно встретившей принца, глубоко засела в её сознании» [132].
Наша исходная установка (гипотеза) предполагала, что психологический анализ любимых многими поколениями детей сказок подтвердит торжество в них этических принципов, победу добрых, самостоятельных, морально ответственных героев – людей с чувством собственного достоинства, т. е. подлинных субъектов, хозяев своей судьбы, а не пассивных жертв. Не в этом ли заключаются механизмы библиотерапии и воспитательное воздействие сказок?
Исторически и онтогенетически личность появляется достаточно поздно, вероятно, вместе с рефлексией собственного «Я»: «…познав и приняв свое истинное «Я», человек признает за собой право отстаивать свои личностные границы и может вести себя более естественно и бесконфликтно, то есть не нарушая границ окружающих» [113]. «… На границах с миром рождается переживание собственной личности: они определяют, что есть «Я» и что есть «не-Я», чем я обладаю, а чем нет, где я заканчиваюсь и начинается кто-то другой. Соответственно, границы маркируют и пределы собственного развития, и факт внедрения в пространство других людей. ‹…› Нарушение границ ведет к развитию у человека склонности к тому, чтобы оказываться жертвой и провоцировать неуважительное и насильственное отношение к себе. ‹…› Все находящееся и возникающее внутри психологического пространства мы стремимся контролировать и защищать. Эта дает нам чувство авторства по отношению к своей жизни. ‹…› Самая главная особенность психологического пространства – это целостность границ» [104]. Персональные границы защищают ценности личности [144].
Итак, личностные границы – это психологический иммунитет. Они тесно связаны с умением обозначать свою собственную линию поведения, построением отношений с окружающими [102]. Являются ли герои любимых сказок авторами собственной судьбы?
I. Разные лики «Золушки»
Почему Золушка безропотно выполняла все прихоти мачехи и сводных сестер? Потому, объясняют нам психотерапевты, что «в глубине души была уверена в неизбежной награде, в появлении любящего Принца, в том, что если она будет доброй и «полезной», рано или поздно кто-то сильный и могущественный заметит ее старания и вознаградит по-царски. Этот мотив восходит, с одной стороны, к христианской морали (воздаяние на небесах по заслугам земной жизни), а с другой – к младенческому представлению о том, что родители – это такие боги, которые все видят, все знают, читают в сердцах, и в конце концов – что? – правильно, наградят или накажут по своему усмотрению» [36].
Как влияет сказка на читателей? «Иногда создается впечатление, что юные мечтательницы без особого интереса относятся к первой части сказки, где Золушка проводит дни в неустанных трудах и заботах, больше сосредотачиваясь на блеске бала и счастливом конце» [131].
Но связаны ли все эти проявления синдрома действительно с популярной героиней сказки?
В первоначальной, фольклорной, версии сказки, дошедшей до нас в редакции братьев Гримм, умирающая мать благословляет дочь: «…Будь скромной и ласковой, и Господь тебе всегда поможет, а я буду глядеть на тебя с неба и всегда буду возле тебя». За то, что дочь навещала могилу матери, т. е. чтила предков, ей Дарителями (по терминологии В. Я. Проппа [116] оказывалась помощь: из ветки орешника, выросшего на материнской могиле, выпархивала птица, сбрасывающая ей дары – «платье, такое сияющее и великолепное, какого еще никогда ни у кого не было» и туфельки из чистого золота.
Очень это напоминает «Василису Прекрасную», «Морозко» и другие сказки о злой мачехе и безответной падчерице.
Народный вариант сказки довольно жесток: сестре Золушки «мешал большой палец, и туфелька оказалась ей мала. Тогда мать подала ей нож и говорит:
– А ты отруби большой палец, когда станешь королевой, все равно пешком ходить тебе не придется.
Отрубила девушка палец, натянула с трудом туфельку, закусила губы от боли и вышла к королевичу. И взял он ее себе в невесты, посадил на коня и уехал с нею». Сестры Золушки в конце сказки были наказаны птицами «за злобу свою и лукавство на всю свою жизнь слепотой» (т. е. Дарители Золушки выклевали им глаза).
Народное сознание не видит разницы между привычной деревенской вечеринкой и придворным балом. Манеры и язык придворных и самого принца очень напоминают замашки сельских парней:
«И не хотел он танцевать ни с какой другой девушкой, всё держал ее за руку, и если кто подходил приглашать ее на танец, он говорил:
– Я с ней танцую».
Так повторяется – без изменений – три раза. Трудно представить, чтобы в куртуазном и насквозь иерархическом мире кто-то из придворных трижды посмел бы отбивать невесту у принца, а принц отвечал тупо и односложно, как деревенский дурень.
В этом варианте сказки видна странность, нелогичность, которая перейдет по наследству во все следующие версии: «Не видны лица, не различаются голоса, обладают определенностью только вещи» [43]. «Вот явилась она на пир в этом платье, и никто не знал, что и сказать от изумленья». Похоже, все смотрят на дивное платье, а не на лицо. Принц не запомнил лица любимой девушки? Точнее, смотрит не на ее лицо, а на ноги – налезет ли туфелька. Даже родные не узнают во дворце Золушку… Вещи действительно затмевают людей, их внутренний мир.
Уже у братьев Гримм объясняется завязка сказки: «Но вот случилось однажды, что король затеял пир, который должен был длиться целых три дня, и созвал на праздник всех красивых девушек страны, с тем чтобы сын его мог выбрать себе невесту». У Шарля Перро несколько по-иному: «И вот как-то раз сын короля той страны устроил большой бал и созвал на него всех знатных людей с женами и дочерьми». Это больше похоже на историческую правду. Но ведь отец Золушки, по версии Ш. Перро, – дворянин: «Почтенный и знатный человек». (Ср. иное начало сказки братьев Гримм: «Заболела раз у одного богача жена…»)
Интересно, что известный психолог Эрик Берн, анализируя версию Ш. Перро, пишет, имея в виду вовсе не ее, а народный вариант сказки, что принц «женился на девице из весьма сомнительного семейства и неизвестно как воспитанной, причем менее чем через неделю после знакомства. По первому впечатлению может показаться, что он победил, но обстоятельства говорят о том, что у него, скорее всего, сценарий „неудачника“» [12; 310-311].
Но почему произошла такая социальная трансформация? А потому, что Ш. Перро «сделал все возможное, чтобы предупредить отторжение дворянства от «низовой» культуры. Народные сказки были насколько возможно «облагорожены» – очищены от всего грубого и вульгарного, стилизованы под куртуазную литературу и наполнены приметами времени. Манеры героев, их одежда и трапезы превосходно отражали дворянство XVII века» [88].
Характер Золушки, особенности ее личностных границ здесь несколько иные, чем в народной сказке. Если у братьев Гримм (т. е. в фольклорном варианте) она, по завету матери, всего лишь «скромная и ласковая» (что не мешает ей, в принципе, быть жертвой), то у героини Перро доминирует активная доброта: «У мужа тоже была дочка, добрая, приветливая, милая – вся в покойную мать. А мать ее была женщина самая красивая и добрая». Вот подтверждение: «Другая на месте Золушки причесала бы сестриц как можно хуже. Но Золушка была добра: она причесала их как можно лучше». И в финале она «простила сестер от всего сердца – ведь она была не только хороша собой, но и добра».