Страница 8 из 29
Но Татьяна Ивановна сама хотела найти мне работу, даже ходила на биржу труда:
–Для девочки после школы есть место в детском саду. Есть будешь там.
Нет, спасибо, но детей я не терплю! И манная каша мне ваша не нужна, меня дома закармливают!
И я обиделась на Захарову, за то, что она не взяла меня к себе, и решила никогда с ней больше не видеться. И тут она возьми и приди ко мне домой!
В квартиру заходить Татьяна Ивановна не стала, позвала меня на собрание обманутых вкладчиков. Мобильники тогда были только у бандитов, домашние телефоны– не у всех. В то время ещё считалось в порядке вещей приходить к кому-то домой без предупреждения.
После собрания вкладчиков, глубоких пенсионеров, Татьяна Ивановна раздала всем подписные листы. Её сын Вадим, двадцатичетырёхлетний юрист, не интересовался политикой, но Захарова, портниха-пэтэушница, хотела протолкнуть его в областную Думу!
Он выступил перед электоратом совершенно безобразно:
–Вы можете, конечно, за меня не голосовать, но тогда живите, как трава, пейте воду из-под крана, пока счётчик не поставили! Мне жаль вас: вы не можете купить своим внукам даже конфет! Вот я купил сейчас газету «Известия», там пишут, что мы взяли очередной кредит. Чем эта страна будет его отдавать?
На меня Вадим Захаров не обращал никакого внимания. Кажется, он уже был женат.
Мама считала, что в партии на мне «ездят»:
–Сами зарплату получают, а тебе не платят!
Я сказала об этом Татьяне Ивановне, и она взорвалась:
–Так я же не прошу ни с кого из вас членских взносов, из своих каждый месяц плачу!
Я же за честь считала, что мне доверяют штамповать партийные газеты, – чтобы обманутые вкладчики приходили записываться в Общество.
Каждое лето мама уходила на три месяца в отпуск. Но на один день выходила выдать всем зарплату. Вот в одно такое утро мне доверили ставить штампы. Я сидела за маленьким столиком в углу в белой жаркой блузке в горох, такая гордая!
Но мама пришла чуть раньше:
–Где ты была? – прорычала она.
Я что-то выдумала…
И вот мне велели собирать подписи за человека, для которого я пустое место! А я не могу отказаться, потому что боюсь, что со мной не будут общаться, и я останусь одна! Мама думала, что меня там подставят, втянут во что-нибудь, – так оно и вышло. Мне нужно набрать пятнадцать подписей, три листа по пять. И где я их возьму?
В субботу ко мне снова пришла Вика. Я чуть ли не на коленях попросила её о помощи. Она сказала:
–Они очень плохо, подло с тобой поступили! Где ты будешь собирать эти подписи?! И зачем тебе помогать этому Захарову? Он же будет всё воровать, а тебе никогда не поможет!
В воскресенье всё ещё было тепло и солнечно. Я пошла на Воронок, где в старом сталинском доме жила третья моя подруга и одноклассница, Наташа Барсукова. Только дома её, как всегда, не было, только её дед, ветеран войны и опер из Уголовного розыска, Илья Аверьянович Хамзин.
Наташа смеялась над ним, как над старым коммунистом. И я наивно решила, что такой человек уж точно не останется равнодушным к будущему нашего региона. Но я очень мало общалась с людьми, поэтому не умела ни то что убеждать, но подчас даже толково излагать свои мысли. Вот и сейчас я затараторила о цели своего прихода.
–Я– ничего не знаю! – с невероятной ненавистью сказал дед подруги.
–Хорошо, тогда забудьте то, что я сказала.
–Хорошо; уже забыл,– вполне миролюбиво сказал дед.
Тогда я села на лавочку в соседнем дворе и расплакалась: ни друзей у меня, ни работы путной…
***
Бабушка, как и обещала, нашла маме работу дворника в четвёртом домоуправлении. Но только их новая начальница, Эвелина Фёдоровна, не хотела её отпускать, пока та не отработает положенные две недели. Мама страшно возмущалась, считая это просто нарушением прав человека. Она боялась, что место уйдёт. Сотрудницам она таинственно говорила, что нашла очень хорошее место. Знали бы они, какое!
И тут я оживилась и сказала, что могу устроиться на эти самые две недели, подержать для неё место.
–Я тоже об этом подумала,– с чувством сказала мама.
Но накануне трудоустройства её настроение резко переменилось:
–Надо же, и эта твоя первая работа! Ты эту трудовую книжку потом спрячь, никому не показывай. Только не выбрасывай, – пригодится, когда пойдёшь на пенсию.
–Я ей куртку тёплую для работы принесла, зима будет суровой,– заискивающе сказала бабушка.
–Они каждый раз так обещают, а она всегда тёплая! – нервно закричала мама.
Нам с бабушкой назначили на семь тридцать утра. Настроение у меня было просто отличным, у бабушки тоже. Я люблю осень! Я теперь буду сама зарабатывать деньги! Было пасмурно, холодно, ветрено, – бабушкин старый коричневый плащ развевался на ветру. И я думала о бабушке: как же хорошо, что она у нас есть!
И вот мы в зелёном бараке на Краснознаменской, бывшей пожарной части, – это недалеко, через дорогу. Бабушкина знакомая – Людмила Михайловна, очень грузная, пожилая женщина, с химией на жёлтых волосах.
–Значит, не работаете и не учитесь?– ласково спрашивает начальница. – Планёрочки у нас раз в неделю. Трудовая книжка у вас есть? Нет? Значит, на медкомиссию пойдёте. К гинекологу обязательно. Мы же не можем взять на работу беременную женщину!
–Ну, этого у нас точно нет,– глупо улыбаясь, ответила бабушка.
–А сколько вам лет? Семнадцать? Нет, принять на работу несовершеннолетнюю мы права не имеем.
А во дворе ЖРЭПа весело шумела планёрка.
Мы вернулись, мама ещё не ушла. Она страшно обрадовалась, что меня не приняли, что после не мешало издеваться надо мной: «Тебя даже в дворники не взяли!»
–Как же так, я же с четырнадцати лет работаю! – всё же возмутилась мама.
–А я– с шестнадцати,– удивилась бабушка.
Отчим сегодня взял отгул,– к нам должен был прийти сварщик Дима уже из нашего домоуправления, сварить чугунную трубу. Во дворе стояла установка из белого и голубого баллона, с нашего третьего этажа свисал провод.
А я всё ещё заморачивалась со сбором подписей. У меня был целых один автограф,– Вики,– только без паспортных данных. И я подумала: ведь Света и Проповедница прописаны по нашему округу, может быть, они мне помогут? Только я же в прошлый раз от неё убежала! Как мне её теперь о чём-то просить?
И я пришла к Свете. Сегодня она – в голубых джинсах.
–Ты что, страховой агент? – добродушно удивилась она, увидев мои бумаги.
–Знаешь, Свет,– начала я,– скоро выборы в областную Думу. Сейчас это у меня единственная возможность заработать. Понимаешь, мне абсолютно всё равно, кто там будет.
–И мне тоже – всё равно,– нетерпеливо и жёстко ответила Светлана.
–Не могла бы ты поставить подпись? Не бойся, никто посторонний этого не увидит…– несла я околесицу.
–Да я и не боюсь, просто нам, этого, наверное, нельзя делать по религиозному поводу? Надо узнать у Раисы. Ты ведь придёшь завтра?
–Приду.
–Вы с ней где-то встречаетесь и вместе идёте?
–Нет, сами по себе.
Злата захныкала, и мать бросается к ней:
–Сейчас мы с тобой в больничку пойдём…
Я остро чувствую себя преступницей и спешу уйти. Весь день на душе тяжёлый осадок…
***
Любезную я нагоняю на лестнице. На лифте мы никогда не поднимались. Подъезд был окрашен в тёмно-голубой цвет, между площадками – белые двери, запертые на ключ, – общие балконы для сушки белья.
–Надо же, вместе сегодня пришли, – ехидно заметила Света.
Наверное, Проповедница успела на меня нажаловаться.
Я вспоминаю свои семнадцать лет,– о, этот изумительный возраст, уже не детский, но ещё не взрослый. Какой же я была дикой, потому что жила в изоляции, не общалась людьми, поэтому не могла социализироваться! Какой бы не была плохой Любезная, но разве я лучше, когда два раза по-дикарски бросила её посреди улицы, не попрощавшись, собираясь встретиться вновь!
Мне велят идти в комнату, а сами закрываются в прихожей, где о чём-то яростно шепчутся,– наверное, о выборах, или моём побеге. Входят молчаливые, мрачные, со мною держатся холодно. И я понимаю, что о подписях говорить не стоит.