Страница 6 из 29
–Ой, Аллочка, ты пей, а я тут пока в коридоре постою!
Она что же, мои мысли прочла?
У окна стояла швейная машинка, разбросаны швейные принадлежности.
–Извини, я здесь шью, – сказала Света.
Мне представили Виталия, который вернулся с дочкой.
–Здрасьте! – сказал он.
–Здрасьте! – сказала я.
Мне ужасно стыдно, что он видит меня вдвоём с Любезной, и теперь станет думать, что я – такая же. С ним пришла и его мать, «бабушка Валя».
В прихожей я опустилась на корточки и подарила Злате попугая. Вика сшила его для своей матери из головы, без всяких журнальных выкроек. А клетку-обруч, украшенную листьями дуба и липы и ягодками рябины, я почему-то оставила дома. Хотя в Африке, где живут какаду, нет таких растений. Такой попугай ест бананы, киви, а чёрный какаду – специальные орешки. Мне почему-то было жаль его, как будто он был живой: ведь когда-нибудь я как-нибудь сорвусь или выдам себя, и всё связанное со мною выбросят, как «нечистое».
Виталий же и его мать уселись смотреть телевизор.
–Ой, и я пока тоже телевизор посмотрю! – пискнула Проповедница, и, как бедная родственница, застыла в дверном проёме, хотя мы все хором умоляли сесть её за стол.
Любезная спешит, но не хочет уходить без меня. Но почему так? Я нервничаю, давлюсь и обжигаю себе язык.
–Ты не спеши, – говорит Света.
Она поставила на стол прозрачную ячейку зефира в шоколаде:
–Злата, ты у меня сегодня одну конфету получишь, больше тебе нельзя.
–Почему? – спросила я.
–Поджелудочная у нас расширена, вот и нельзя.
–А мы в субботу ездили к бабушке Люде и бабушке Гале! – похвасталась Злата.– А ещё у меня есть бабушка Валя, сестра Вика и брат Женя! Бабушка Валя живёт на Мичурине!
–Как это? – не поняла я.
–Это – улица в городе Королёве. Ну-ка, Злата, может быть, ты расскажешь Алле, кто они такие?
Бабушка Люда и дедушка Витя – родители Светы. Бабушка Валя и дедушка Вася – родители Виталия. Женя и Вика – Златины двоюродные брат с сестрой.
–А бабушка Галя – мамина мама, она мне бабушка, – объяснила Света дочке. –А моему отцу, – задумчиво сказала она уже мне,– в этом году уже сорок восемь лет исполнилось.
Света нравится мне всё больше и больше, но как нам дружить, если между нами стоит Любезная? Мерзкая Проповедница!
–Ты яблочки кушай, кушай, – как старшая сестра, говорит Света.– Ты пока чай допивай, а я тебе их в сумку положу.
Так что же Любезная значит в её жизни?!
И я обречённо спускаюсь за Проповедницей. На той неделе она повернула направо…
–Мне в ту сторону, – сказала я, сворачивая налево.
–Хорошо, Аллочка, в ту, значит, значит, в ту,– покорно соглашается Любезная, не отставая от меня ни на шаг.
Я впадаю в тихую панику.
–Вы сейчас во Фрязино?
–Домой поеду.
–Значит, на остановку?
Она не ответила.
На углу дома Проповедница вдруг повернулась ко мне спиной, совершенно про меня забыв, вцепившись в женщину с двумя мальчиками. Судьба давала мне шанс. Я отбегаю от Любезной, у проспекта оборачиваюсь, – Проповедница всё ещё стоит ко мне спиной. Машины останавливаются, как по мановению волшебной палочки. Оказавшись на той стороне, я не оборачиваюсь, словно боюсь превратиться, как жена Лота, в соляной столб. Я прячусь за угол только что отстроенного Пенсионного фонда. Очутившись вне её досягаемости, я пошла было своим обычным шагом, но решив, что у такой ведьмы, как Проповедница, вполне может оказаться ступа и метла, срываюсь с места, да так и бегу до самого дома.
Глава третья.
Городская сумасшедшая.
Каждый русский человек недолюбливает
Ветхий Завет и уповает на Новый Завет
как на свою истинную книгу.
Александр Проханов,
из интервью с раввином.
–Куда ты ходила во вторник?– зло спросила мама.
–В школу, относила книжку.
Это было правдой, только в школе я побывала в понедельник.
–И как там, кстати, твоя библиотека? Пятнадцатое число уже.
Кажется, я побоялась ей сказать, что мне категорически отказали в трудоустройстве, и просто тупо тянула время.
У нас была старая, хлипкая, деревянная дверь с единственным английским замком. Я не знала, что мама всегда осматривает замочную скважину; когда захлопываешь дверь, «личинка» поворачивается особым образом. Мама, уходя, всегда возвращала её ключом в исходное положение, а я об этом не знала. И вот по этой перевёрнутой «личинке» она меня «вычисляла».
–Тебя нельзя никуда выпускать!– кричала она. – Тебя убьют, тебя зарежут! Тебе отобьют почки! Ты должна сидеть дома! Вот была бы ты парень, тогда тебя можно было бы отпускать!
Мама всю жизнь проработала в бухгалтерии треста столовых. Их особнячок,– дом купчихи Пановой-Рубцовой, единственный сохранившийся в Щёлкове «купеческий дом», стоял на площади, в самом центре нашего города. Не знаю уж, как они там работали: мама в служебное время приходила проверять, что я делаю, по нескольку раз в день.
На официальный обед она уходила с часу до двух, и домой из школы я была обязана прийти в этот промежуток. В начальных классах нас часто задерживали, и мама приходила ждать меня в вестибюль, где она, выражая негодование, как-то по-особому шевелила губами. Так больше никто не делал.
В прошлом году у нас случились выборы главы района. Мамин директор, Юрий Кан, дружил с мэром Николаем Квашиным, но предал его, устроив в тресте избирательный штаб его конкурента, Леонида Хлудова.
Так Хлудов стал мэром. Для Юрия Кана, в благодарность за поддержку, новая администрация учредила Управление торговли, где он стал директором. Управление осталась в особнячке в центре города, а трест слился с сельским общественным питанием. Простых тёток, «быдло», сослали в деревянный домик за санэпидемстанцией с удобствами на улице. Там ещё был туалет … на кухне, – «тёплый». А в доме купчихи сделали евроремонт, в предбаннике – зимний садик с журчащим фонтанчиком!
Это было не так далеко от дома Светы, рядом с остановкой «Мосэнерго», только автобусы от нас туда не ходили. Для меня – недалеко, для мамы – как до луны.
Но самым страшным для неё оказалось даже не это. На новом месте оказался завал счетов и писанины, и шляться в рабочее время было уже нельзя, да и просто некогда. Наверное, у мамы это ассоциировалось с душной мастерской детских шляп или фабрикой воротничков, описанных Теодором Драйзером.
И мама сразу что-то слетела с катушек и заявила:
–Всё! Хочу быть дворником! Полдня метлой помахал, а зарплата та же! А даже если бы зарплата была выше и я могла бы купить себе на неё дорогую помаду, лак, то кто бы на мне их увидел, если я целый день никуда не хожу?
Ей было тогда сорок лет. Мама как-то не подумала, что скоро зима, и надо будет убирать снег, долбить ломом лёд и отдирать его же от асфальта деревянной лопатой.
Помню, как было тёплое бабье лето. Я села на лавочку рядом со своей школой. Я грустно думала о том, что скоро мама станет дворником, будет всё время сидеть дома, и я не смогу больше видеться со Светой.
Родители никогда не доверяли мне, считали ненормальной, программировали на смерть, хроническую неудачу. Для них я с малых лет была проститутка, воровка, наркоманка. По себе, что ли, судили?
–Она тебе в четырнадцать лет в подоле принесёт, вот увидишь!– с сатанинской злобой орал отчим. И я в ужасе смотрела на свой подол,– что же такого страшного я могла в нём принести?!
Но поскольку я не общалась с людьми, это сулило серьёзную опасность. Я могла поверить тем, кто мне понравится. Вот я так и прикипела душой к Свете с дочкой. А Проповедница – просто мой вызов родителям и обществу.
Сейчас я не понимаю, зачем мама устраивала мне скандалы, истерики, чтобы я непременно закончила одиннадцать классов. Для чего ей было нужно моё полное среднее образование, если она не давала мне учиться или работать? Нет, она не была против, чтобы я училась или работала, только всё было должно быть в шаговой доступности.