Страница 7 из 11
– У меня сосед по даче – алкоголик, пожилой уже. И вот он рассказывал, что, когда попадал в ЛТП, они там пили каждый день!
– Совершенно верно. Потому что за деньги там можно было купить все. Но самое страшное было другое: если больница – это все-таки больница, хотя там много всякого люда, в том числе и бывших зэков и так далее, то ЛТП – это зона, реально зона. Получилось так, что перед тем, как туда отправиться, мне нужно было обязательно пройти освидетельствование у местного нарколога, который за все эти годы меня прекрасно знал: после моих попаданий в вытрезвитель меня, конечно, быстренько поставили на учет.
– На учет куда?
– На учет в районный наркологический диспансер, тот, который до сих пор существует в каждом районе. Эта нарколог, замечательная женщина, зная прекрасно меня и мою историю, говорит: «Ты понимаешь, что для тебя это конец? Зная тебя как человека, как личность, как, можно сказать, сохранного человека… У многих алкоголиков в результате заболевания происходит распад личности, но у тебя слишком крепкая основа была, фундамент хороший был до того, как этот алкоголизм стал активно развиваться. У тебя была база хорошая, которая не дала тебе разрушиться, и когда ты не пьешь, ты становишься нормальным человеком, образованным, начитанным! ЛТП тебя погубит окончательно». И она меня пожалела, уговорила участкового не отправлять меня в ЛТП и определить на ЗИЛ. Так я оказался в очередной раз на ЗИЛе.
Пролежал я там буквально месяц или два, и вдруг приходит ко мне туда моя сотрудница… А я к тому времени устроился работать. Вернее, мои бывшие друзья по КГБ, а это уже был период полной перестройки, когда все можно было, начали открываться кооперативы различные, помните, восемьдесят седьмой, восемьдесят восьмой, восемьдесят девятый… Они организовали кооператив по продаже палехских шкатулок в Кремле, в Оружейной палате. Через свои связи в КГБ они добились, чтобы там разрешили открыть киоск. И, поскольку я знал два языка, а первые две экскурсии – в десять и в двенадцать часов, – идут только иностранцы, хозяин, мой друг, поставил торговать свою жену Наташу, которую я прекрасно знал по работе в КГБ (она преподавала русский язык иностранцам), и меня, чтобы я иностранцев привлекал. И у нас настолько хорошо пошла работа, иностранцы эти шкатулки хватали как бешеные, пригодились мои способности не только языковые, но и чисто коммуникативные: рассказать что-то, привлечь к себе человека. Скажем, какая-нибудь иностранная бабулька стоит и спрашивает: «А что это там за аленький цветочек?» Я начинаю выдумывать какую-то сказку, мол, если молодой человек найдет эту девушку, этот папоротник… Причем выдумываю все экспромтом. Девчонки, которые стояли в соседних киосках, просто за животы хватались, потому что каждый раз истории были новые, бабульки-американки стояли разинув рот, скупали по десять штук этих шкатулок. И я стал очень хорошо зарабатывать. В конце дня мы делили выручку, но все деньги, которые зарабатывал, я тут же шел и пропивал.
Так вот, эта сотрудница, которая со мной работала, пришла ко мне в больницу и говорит: «Ты понимаешь, что дело стоит, без тебя нулевая выручка, давай что-то делать! Я тут узнала, что в Москве открывается какой-то советско-американский центр и в нем лечат по какой-то американской системе «двенадцать шагов». Давай попробуй туда, ведь ты уж лечился-перелечился, «торпеду» делали, чего тебе только не вшивали, и все без толку».
– И «торпеду»?!
– И «торпеду» вшивали, конечно. И каждый раз я писал себе, как я их называл, смертные приговоры. Знаете, наверное, когда вводят препарат «торпеду», в случае принятия спиртосодержащих препаратов может наступить смерть, и я писал расписку, что знаю, согласен, и с этой распиской ходил. Но как алкоголик, – почему болезнь сильнее алкоголика, – могу сказать, исходя из собственного опыта: наступает такой момент, когда ты понимаешь, что умрешь – и все равно покупаешь бутылку водки.
Помню, я подошел к воротам двадцать четвертой больницы, к приемному отделению, там, за Пушкинской площадью, на Петровском бульваре, и думаю: вот выпью, а там будь что будет. Будет плохо – позвоню в приемное отделение, чтобы они меня тут же реанимировали. Выпил – ничего, даже очень хорошо. И тогда я понял, что это туфта, все эти «торпеды». После этого мне их кололи, я спокойно расписывался, потому что понимал: утром мне вколют «торпеду», выпишут из больницы, а вечером я опять напьюсь.
Были такие случаи, что мы с отцом ездили кодироваться. Врач меня закодировал, что-то там такое поделал, и мы с отцом, как сейчас помню, едем на метро, проезжаем мимо площади Свердлова. Я говорю: «Пап, ты знаешь, мне нужно заехать на работу, у меня там документы лежат в Оружейной палате». Он говорит: «Ну давай, только сразу потом домой приезжай». Я еду на работу, занимаю пятнадцать рублей на бутылку коньяка и приезжаю к вечеру того же дня, когда меня закодировали, в совершенно невменяемом состоянии. Это о том, как работают традиционные методы лечения.
– Неужели даже на несколько дней не действовало?
– Даже на несколько часов… Так вот, эта моя сотрудница говорит: «Если хочешь, давай тебя определим в этот центр». А я себя в этой больнице настолько уже некомфортно ощущал! «Ну давай», – говорю.
И мы с отцом приехали в центр «Рекавери». Он находился на Академической и к тому времени еще даже не открылся. Открылся он официально двенадцатого ноября девяностого года, а меня положили четвертого ноября, за неделю до открытия. Я был пациентом номер три.
– А там что, укладывают, как в больницу?
– Срок лечения для алкоголиков был определен в двадцать восемь дней. Стационарно. Там нужно было находиться в течение двадцати восьми дней – это для алкоголиков, которые лечатся по программе «двенадцать шагов». Как я сказал, я был пациентом номер три этого центра, и они, еще даже не набрав полностью пациентов, начали с нами работать.
Я хочу рассказать еще об одном моменте, вспоминая который мне до сих пор очень трудно сдержать свои эмоции. Это – как некое такое мое обращение к алкоголикам. Потому что алкоголик, когда пьет, думает, что весь мир – друзья и те, с кем он пьет, – это лучшие друзья, которые в любой момент придут на помощь. Так вот, по себе могу сказать, что в этой ситуации, когда ты оказываешься без денег, без работы, практически раздетым и так далее, ты становишься ненужным никому абсолютно. Ни своим близким друзьям так называемым, то есть это не друзья, это всего лишь собутыльники. Ты остаешься один на один с собой, и единственные люди, которые тебя не предают и верят в тебя до последнего, – это родители. С женами у меня не сложилось. Просто по натуре я одиночка.
Когда меня отец привез в этот центр, он рассчитывал на то, что, если по знакомству, а я вроде бы шел по блату, меня положат туда бесплатно. Но когда ему назвали цену в полторы тысячи долларов, а по тем временам это была немыслимая сумма, отец растерялся и говорит: «Вы знаете, я позвоню своей жене». Он позвонил матери, и я слышал, как мать сказала: «Ну что ж, снимем с книжки, что на похороны отложили, может быть, хоть это ему поможет». Я хочу сказать, что мне по сей день тяжело вспоминать тот момент, потому что это тот самый момент, который для меня совершенно четко выявил, как лакмусовая бумажка, что алкоголики остаются одни, и родители – вот единственные люди, которые до конца верят, и верят в то, что эти их дети не плохие, а больные, и готовы хвататься за каждую соломинку, и отдать свои «гробовые», которые были отложены, я знаю, с каким трудом. Вы помните те времена, дефолты всякие. И отец поехал, снял с книжки эти деньги, и так я оказался в этом центре.
С этого началось мое выздоровление в ноябре девяностого года. Последний раз я выпил тридцатого октября девяностого года – нужно помнить свою последнюю рюмку! Четвертого ноября я оказался там, и вот в этом году будет девятнадцать лет, как я не пью, оставаясь при этом алкоголиком.
– А почему это все-таки болезнь, непонятно. Юра говорит, что это расстройство.