Страница 6 из 11
И если, скажем, после ухода из КГБ я мог выбрать какую-то более или менее престижную работу, то тут я понял, что мне выбирать особо не приходится. И мне уже было совершенно все равно. Это был конец восемьдесят пятого года, если вы помните, это был очень жестокий режим относительно алкогольных напитков, уже был «сухой закон» Горбачева, когда магазины все работали только ограниченно, водки было не купить и так далее. Я подумал, что человек, у которого два высших образования, который закончил службу в звании капитана КГБ, у которого была семья, приличная история и все прочее, что самое подходящее место для такого человека – это пойти в дворники. И я пошел работать дворником. Мне казалось, что тут-то я уж смогу пить сколько хочу, здесь меня никто контролировать не может и никогда в жизни не уволит.
– Еще в котельную можно….
– Про котельную я как-то не подумал… А дворник – утром снег уберу, двор подмету, хочу – выпиваю, хочу – не выпиваю. Домой прихожу, что хочу, то и делаю, сам себе хозяин. Шел конец восемьдесят пятого, наступал восемьдесят шестой, начиналась перестройка. К тому времени я уже положил партбилет на стол. Я перестал платить взносы, и ко мне приехал первый секретарь райкома партии, домой. И когда я сказал: «Идите вы со своей партией куда подальше», тут же стоял на кухне отец. Он возмутился: «Как ты смеешь нашу партию!..» – и так далее, и так далее… Я настолько разозлился, настолько мне хотелось выпить, что снял с себя кроссовки, запустил ими в стекло на кухне и убежал из дома.
Таким образом, мои отношения с КПСС закончились еще в восемьдесят пятом году. Так что я был к тому времени совершенно свободным человеком. Дворник – вот где мне самое место, где я просто замечательно себя буду чувствовать, а если взять два участка, то, значит, и зарплата будет сто сорок рублей, это же вообще бешеные деньги! Когда я вышел из больницы, после КГБ, и вернулся домой, первое, что я увидел, – а жили мы у жены, родители умерли, оставили нам двухкомнатную квартиру, – так вот, первое, что я увидел, – это чужие мужские тапочки. Она сказала, мол, ты пил-гулял все эти годы, я столько за тебя боролась, все безуспешно, а теперь все, давай расставаться, я встретила и полюбила другого человека, извини, есть такой Петя, он директор овощного магазина, а ты теперь никто. Ты раньше был переводчиком в КГБ, у тебя была перспектива поехать за границу, а теперь все это закончилось, и зачем мне с тобой жить? И подала на развод.
Я оставался один недолго, буквально через два или три месяца я сошелся с одной своей приятельницей и переехал к ней жить.
– А Пете морду набить?
– Я не так воспитан, и я очень переживал. Но потом встреча с Натальей, которая работала врачом на «скорой помощи», все это нивелировала и как-то…
– Она, наверное, как врач, все понимала?
– Вы знаете, она не понимала! Потому что, когда я пришел, я был трезвый и два или три месяца не пил. А потом у меня начались уже не выпивки, потому что просто выпить я не мог, да и она этого не поощряла, у меня начинались запои. Мы с ней прожили пять лет, с восемьдесят пятого по девяностый, и вся наша жизнь была разделена так: три-четыре месяца я не пью, все нормально, все хорошо, и у нас с ней отношения замечательные. Потом у меня начинается запой, я укладываюсь в больницу на три-четыре месяца, она ко мне не ходит, никто меня не навещает, я лечусь.
И вот начались мои скитания по этим наркологическим больницам. Я как-то тут сел и подсчитал, что с восемьдесят пятого по девяностый год я четырнадцать раз находился в психиатрических больницах. Из них три раза «на ЗИЛе».
Была такая семнадцатая больница при ЗИЛе, где лечили принудительно в течение шести месяцев. То есть меня туда определяли на шесть месяцев, и полгода я работал и жил на ЗИЛе. При больнице было общежитие, оно считалось как больница, и, чтобы людей не просто кормить, а они бы в носу ковыряли, мы работали на ЗИЛе бесплатно. Смену отработал – тебя вечером в это отделение на ключ запрут, проверят на алкоголь: выпивши или не выпивши. Если выпил, посадят на такие сильнодействующие препараты, что тебя начинает всего ломать, или сдают в милицию, а милиция тебя определяет на два года в ЛТП. Но поскольку я был дисциплинированный, я понимал: шесть месяцев, хорошо, я буду примерный рабочий, примерный работник. Вот этот палец раздробленный – это я получил, работая на прессе, когда собирал мосты для ЗИЛов. Так что ЗИЛу доблестному я отдал практически полтора года своей жизни, три раза по шесть месяцев.
А остальные разы из этих четырнадцати меня брала под опеку моя приятельница, заведующая отделением все в той же пятнадцатой больнице, только уже другого отделения, не для кагэбэшников, а для простых людей. Я сам к ней обращался. Когда понимал, что запой уже такой, что больше нет сил пить, я звонил ей. Она говорила: «Ну приходи». Мне назначали капельницу на три-четыре дня. В течение недели я приходил в себя, и, поскольку лечение алкоголизма в обязательном порядке продолжалось сорок пять дней, не меньше, то оставшийся месяц с лишним я должен был просто отбыть в этом отделении.
Через четыре-пять дней я выходил из состояния запоя, то есть приходил в норму, и, поскольку я очень хорошо печатаю на машинке, она меня сажала печатать истории болезни пациентов. Мне был выделен кабинет, она говорила: «Сделай мне сегодня к концу дня пять историй болезни, лечение какое, на выписку, ну, кому, ты сам знаешь, что им назначить». Я в этом отделении лежал много раз, всех больных знал, прекрасно знал их истории болезни и сам делал выписки для этих пациентов, назначал им лечение, она только читала: «Вот молодец!» В конце концов, однажды при выписке я попросился к ней в штат: «Давайте я у вас санитаром буду, мне работать где-то надо». Она меня с удовольствием взяла к себе санитаром и всем хвалилась: «У меня санитар со знанием двух иностранных языков, с двумя высшими образованиями!»
И в принципе так продолжалось до осени девяностого года. В девяностом году мы все еще жили с Наташей, и у меня случился очередной запой, который продолжался месяц или полтора. Несколько раз я попадал за это время в вытрезвители, приходилось жить у родителей – поскольку Наташа меня в таком состоянии не принимала. Однажды отец сказал, что, если я еще раз приду пьяный, он вызовет милицию.
– А почему милицию, какие-то скандалы были?
– Вообще, я не скандальный человек, обычно я запирался в своей комнате, и все. А для отца настолько было больно видеть, что вот оттуда, где я был, наверху, куда я докатился: из больниц не вылезаю, не работаю, а если проработаю три-четыре месяца, получу зарплату, тут же ее пропиваю, у меня начинается запой. Видеть больше он это не мог и начинал выяснять со мной отношения. Я, естественно, заводился, начинался скандал, мама рыдала и нас разводила. Я лежал у себя в комнате, он из другой комнаты кричал, чтобы я к холодильнику не подходил, к тому не подходил, к сему… Ночью я украдкой что-то там перекусывал – есть-то хочется! Утром меня всего трясло, мать потихоньку от отца подсовывала три рубля мне под дверь, чтобы я сходил опохмелиться. Я пытался вышмыгнуть из дому, чтобы отец не видел, куда-то сбегать опохмелиться, к вечеру приходил или в лом пьяный, или вообще не приходил.
В один далеко не прекрасный день я так же пришел, и у нас с отцом начался очередной крупный разговор. Короче говоря, помню только одно: я схватил топор и бросился на родителя с топором. И, наверное, случилось бы страшное, если бы они не успели закрыть дверь в свою комнату и не опрокинули шкаф так, что шкаф ее забаррикадировал. И сейчас, когда я приезжаю к родителям, на двери в их комнату до сих пор две зарубки топором. Вот такое было.
Конечно, это было уже пределом для родителей. Наутро я просыпаюсь, в дверях стоит участковый, говорит: «Собирайся, поехали». Он привозит меня в суд, и суд определяет мне два года ЛТП. А ЛТП – это практически тюрьма. Знаете ли вы, что такое ЛТП?
– Название слышала…
– Это был некий такой институт лечения, институт в широком смысле. «Лечебно-трудовой профилакторий», куда алкоголиков, таких как я, когда уже обычные меры лечения, скажем, в наркологических больницах не приводили к результатам, их просто изолировали от общества. На два года. Это практически тюремный режим, но под названием «лечение». В принципе это тот же самый ЗИЛ, но если ЗИЛ – это ты вроде на воле. Если хорошо себя ведешь, тебе даже по субботам разрешают домой съездить, но все равно ты живешь под замком и в условиях стационара. А здесь два года в тюремной зоне. На Вилюйской в Москве эта зона…