Страница 25 из 42
Много их шло по обе стороны дороги по колено в снегу – мужчин, женщин и детей, и голодных, заморенных животных.
– Хоть бы детей взять подвезти! Замерзнут ведь! – сказала я.
– Нет! Не дадут! Вместе все ночью померзнут! Но детей не дадут! – сказал мой возница, армянин. – Да и невозможно было бы их подвозить! Как их разъединишь, когда идет целая семья, и каждый член помогает что-нибудь нести?!
Горы с турками остались далеко позади… И мой Ваня там!.. Сразу почувствовала холод! Да и не так уж светит ярко солнце.
– Далеко еще до Владикарса?
– Да, еще далеко!
– Засветло доедем?
– Да кто его знает? Лошади-то устали! Да и не кормлены весь день!
– У вас корм есть для них?
– Как же! Захватили достаточно.
– Хотите, остановимся, покормим?
– Нет! Это никак нельзя. А турки? Кто их знает, что они делают? Да и дорогу мы не очень знаем. Нет, потихоньку, да уж лучше ехать, пока светло! А ночью опасно!
Солнце совсем низко! Мороз стал сильнее чувствоваться.
– Стой! Стой! Что это там лежит! Человек?.. – Санитар остановил лошадь, прибежал Гайдамакин.
– Гайдамакин, посмотри, что это там? – Он пошел к тому месту за дорогой, где в снегу видно было очертание человека. – Ну, что это?
– Ребенок мертвый. Должно, замерз, родители и бросили его, – сказал он и пошел к своей двуколке.
– Не огорчайтесь, барыня. Война только начинается! Много еще придется повидать страшных вещей! – сказал мой санитар. – Дай Бог, самим бы добраться благополучно.
Мы поехали дальше…
– Барыня, поешьте! У меня есть хлеб и мясо, – предложил мой возница.
– Нет, спасибо, не хочу…
Как быстро стало темнеть! С заходом солнца все затянуло морозной мглой. Теперь мы ехали, едва различая дорогу.
– Сколько еще верст до Владикарса?
– Да кто его знает? Нигде не написано. Надо думать, не очень уж далеко…
Ночь быстро наступила, а с ней туман и такой холод, что, несмотря на мою шубу и теплое одеяло, я начинала стынуть. Мгла все больше и больше сгущалась. Скоро мы не видели впереди себя даже дорогу. Мне приходилось уже ездить в такой мороз за ранеными, но тогда как-то было теплее и уютнее… А мы все едем и едем! И, кажется, никогда никуда не приедем. Мороз совсем сковал мое тело; мне безразлично, что будет дальше. Хочется только лечь и заснуть… Я начала дремать…
– Стой! Стой! – кричит кто-то вдруг.
Открываю глаза – наша лошадь уперлась в задок какой-то повозки и стала. Что за чудо? Впереди нас ведь не было никого. А теперь справа и слева стояли лошади и фургоны… В тумане слабо светятся где-то огоньки окон.
– Куда мы приехали? Что это, Владикарс?
Позади нас кто-то кричал:
– Сюда, сюда! У кого есть винтовки?..
Кто-то пробежал мимо нас, крича придушенным голосом:
– Ставьте фургоны и двуколки поперек улицы! Да ближе друг к другу! А у кого есть ружья – идите на дорогу!
– Ты что сидишь, с… с…! – вдруг заскрипел он около меня. – Слезай сейчас же! Бери винтовку и иди на дорогу! – Санитар мой слез с сиденья.
– А кто это еще сидит? – показывая на меня, спросил человек с охрипшим голосом. – А! Сестра! Сестра, бегите скорее в избу, турки идут! Вот, в двухстах шагах по дороге за селением. – Он показал рукой туда, откуда мы только что приехали… – Мы делаем баррикаду, будем защищаться.
– Где турки? На какой дороге?!
– Да вот тут, за этими подводами! – Он показал на наши двуколки. – Есть у тебя ружье? – обратился он к санитару.
– Есть!
– Бери его, иди скорее на дорогу! – и он скрылся, точно провалился сквозь густой белый морозный туман.
– Барыня, идите в помещение, – сказал санитар и ушел.
Мимо меня бегут серые фигуры, кто с винтовкой, а кто и без винтовки. Наступила полная тишина… Вдруг вынырнула фигура Гайдамакина:
– Идет их видимо-невидимо! – зашептал он точно в комнате больного. – Приказано соблюдать тишину. Там наши устроили засаду. Всех, у кого есть ружья, собрали и послали туда. Это тут, сейчас за нашими двуколками.
– Откуда они взялись? Ведь мы только что проехали по этой дороге?
– Ох, да если бы не туман, турки нас увидели бы и забрали в плен! Идут прямо на станцию, сюда не сворачивают.
В это время впереди нас слышно кто-то кричит опять:
– Стой! Стой! Назад! Стрелять буду!
Потом в избе говорили, что кое-кто из обозных, стоящих поблизости к выезду из Владикарса, потихоньку удирали в Карс. Кто-то заметил бегство и хотел остановить, но те только прибавляли ходу. Однако немногие бросили и удрали! Большинство остались на месте и приготовились к защите, в том числе и мои санитары. Все они были взяты на учет и посланы на околицу.
После того как ушли мои санитары, наступила тишина. Точно все утонуло в этой морозной мгле. Только лошади переступали с ноги на ногу, стуча металлическими частями, да изредка вынырнет серая фигура солдата и так же быстро и незаметно пропадет…
Я опять стала замерзать. Сон стал меня одолевать… Я втянула голову в воротник, одеяло натянула до самой груди и как могла укрылась. Но холод всюду забирался… Мне не хотелось ни двигаться, ни думать ни о чем. Мне хотелось только спать…
– Барыня, идите в помещение, вы здесь замерзнете! – говорит Гайдамакин, стаскивая с меня одеяло и тормоша…
– Но мне хорошо здесь! Оставь меня, я спать хочу!..
Он насильно стащил меня с двуколки. Когда я стала на снег, то не могла сделать ни шагу: ноги, как деревянные, не слушались меня. Нужно было большое усилие, чтобы двигаться. А когда я пришла в комнату, в которой топилась железная, докрасна раскаленная печь, то пальцы на руках и ногах страшно разболелись…
Изба была полна народа! Большинство толпились около печки, протягивая к огню красные, распухшие руки. Вдоль стен стояли лавки, как и в русских деревнях. На них тесно сидели женщины и мужчины. Некоторые положили головы на узлы и дремали. На полу сложены груды чемоданов, узлов и корзинок всех размеров. В углу, на непокрытом столе, кипел ведерный самовар; на столе стояли мутные захватанные стаканы и чашки с обломанными ручками. Огромный чайник все время переходил из рук в руки. Все наливали себе жидкий чай, пили и согревали о чашки и стаканы руки… За столом сидели только женщины. Тут же была и раскрасневшаяся мадам Штровман. Мужчины подходили к столу, наливали чай и отходили, уступая очередь другому. Из крана капала вода и струйкой стекала под сахар, рассыпанный по столу. На это никто не обращал внимания… Над столом горела висячая лампа с жестяным абажуром. В другом углу, около русской печи, сидели бабы в широких пестрых ситцевых юбках. На головах у них были шали. У одной на руках спал ребенок. Это были, по-видимому, хозяйки дома. Мужиков в избе не было.
Дверь поминутно открывалась, и входили все новые люди с посиневшими от холода щеками и носами. В комнате стоял гул многочисленных голосов. Все рассказывали, и каждый по-своему, как он увидал первого турка…
– Если бы не я – никто бы и не заметил, что турки перед самым носом идут! – говорит какой-то нарядный чиновник.
– Ну что вы! Откуда вы могли их видеть, когда в десяти шагах ничего не видно.
– Кто-то из обозных солдат обратил внимание на черную полосу, которая двигалась в тумане. Прибежал и сказал! Мы пошли на дорогу, смотрим, едут наши двуколки, но сейчас же за ними увидали двигающуюся колонну турок. Они пересекли шоссе и прямо шли к станции железной дороги, – говорит старик-прапорщик, которому оттирали уши снегом, когда он вошел в избу…
Как-то совершенно незаметно изба стала пустеть. За столом и на лавках освободились места. Теперь и я села. Мадам Штровман с кем-то уехала. Пришли и мои санитары.
– Согрелись, барыня, так поедем… – говорит санитар.
– Я-то согрелась! А вот вы погрейтесь, тогда и поедем. – Как-то не хочется выходить на мороз из теплой избы! Сразу опять охватит все тело ледяной холод…
Выходим. Улица совершенно пуста. Ни одной подводы не видно, кроме наших семи двуколок, ни людей. Как могли так скоро все выбраться из такой запутанной массы повозок, лошадей? Я думала, что мы здесь простоим до утра!..