Страница 18 из 19
Глава одиннадцатая
Когда Павел и Иваны ездили на мельницу, а ездили они больше недели, Михаил Иванович провернул дерзкое, но чрезвычайно нужное и полезное дело.
Михаил Иванович составил план ночью, а утром докладывал его в волостном правлении. Он говорил:
– Раздачей муки по ведру на едока мы не ликвидировали опасность голода. Округ, как говорит Иван Павлович, отказался нам помочь. Спасаться нам надо самим.
– Но как? – спросил Степура.
– Надо поехать в Придубровские хутора, изловить дезертиров, провести собрание, объявить амнистию. Оружие у них не забирать для полного доверия. Сказать дезертирам: «Когда вы поймёте, что оружие вам не нужно, то сами принесёте в сельский совет и сдадите».
В пятницу Михаил Иванович, Иван Павлович, Степура и шестнадцать казаков-призывников, пешие, так как поехать было не на чем, дошли до Михеевского хутора и вошли во двор Родиона Земцова. В субботу выследили дезертиров идущих домой, задержали, уговорили собрать собрание и решили дальнейшую судьбу дезертиров вместе с жителями станицы.
На собрании дезертиры постановили выйти из Дубравы и жить дома, но оружие оставить при себе. Михаил сказал:
– Братья казаки! Раз вы теперь равноправные граждане, я обращаюсь к вам с великой просьбой. Помогите умирающим от голода жителям станицы.
Присутствующие на собрании местные женщины подтвердили, что в станице голод. Они были в станице, ночевали и видели голодных и раздетых людей. Решили: с завтрашнего дня начать собирать пшеницу и рожь, кто сколько даст, можно и просо.
– По три чувала со двора, – сказал Костя Земцов, избранный председателем сельского совета на этом собрании.
– Константин Яковлевич, никаких налогов. Ради Иисуса Христа и сколько кто может, – пояснил Михаил.
– Понял, Михаил Иванович, – ответил Костя.
Красненький известил Михаила Ивановича о том, что сегодня придёт зерно с Придубровских хуторов, и просил принять участие в развозе муки. Решено было раздавать по четыре ведра на едока.
На развоз муки поехали Михаил Иванович и Иван Семёнович на лошадях, и Павел на паре волов.
Когда Михаил Иванович подъехал к ветрякам, то одновременно из степи подошли и стали тёплые сани, запряжённые парой лошадей. Из саней поднялся мужчина в казачьем зимнем обмундировании. Когда он скинул с себя тулуп, Михаил узнал в нём Костю Земцова.
– Здрово, Костюня, твои идут подводы?
– Здорово, Михаил Иванович. Мои. Идут шестнадцать конных подвод по восемь мешков. Двенадцать бычьих подвод по восемь мешков. Всего двести девяносто шесть мешков по пять пудов в мешке. Одна тысяча четыреста восемьдесят пудов всего. Завтра прибудут обозы с Астахова и Никулина, – пояснил Костя.
– Спасибо, Костюня, советуйся с ветрячником, куда сколько сгружать, а я поеду насчёт амбаров. Друзья мои, грузите без меня. Я скоро вернусь, – сказал Михаил.
Мартына Лукича Михаил нашел во дворе. Поздоровавшись с ним за руку, Михаил попросил предоставить амбары под зерно для голодающих, которое собрали в Придубровских хуторах.
– Кто это придумал? – поинтересовался Мартын Лукич. Такая мысль могла возникнуть в умной голове. В голове Горшкова такая мысль не возникла бы по природе.
– Мартын Лукич, если Вы согласны послужить людям, то пойдите в совет и заявите об этом Ивану Павловичу.
Единственное, что Мартын Лукич спас от «саранчи» – три куля одежды, он спрятал их под Хопёрским обрывом, где непролазь крапивы и бирючины.[13] Досчитав кули, Мартын Лукич оделся в штаны с лампасами, лаковые сапоги, офицерскую шинель, папаху с красным верхом и золотым позументом. Шёл Мартын Лукич не спеша, почти строевым шагом так, как ходил на службу в Станичное Правление, когда он восемь лет подряд служил помощником станичного атамана по военным делам.
Встречных людей он приветствовал чуть заметным наклоном головы. А встречные останавливались, смотрели Мартыну Лукичу вслед с удивлением и радостью и улыбались. За последний год люди станицы привыкли видеть себя и других плохо одетыми, кособокими, безрукими, а то и на костылях, удручённых голодом и холодом.
Мартын Лукич, поручкавшись с Иваном Никитовичем в приёмной, спросил:
– Иван Павлович у себя?
Красненький, слышавший разговор через неплотно закрытую дверь, позвал:
– Заходите, Мартын Лукич.
– Здравствуйте, Иван Павлович! А дальше не знаю, что делать. Можно ли Вам подавать руку? – спросил Мартын Лукич.
– Можно, Мартын Лукич, – ответил Красненький, – если желаете.
– Желаю, – сказал Мартын Лукич.
– Тогда здравствуйте, Мартын Лукич, – руку Красненький подал первый, и тот принял его рукопожатие.
– Иван Павлович, Вы делаете святое дело, спасаете станицу от голода. Вы имеете нужду в амбарах, а у меня три прекрасных амбара имеются. Берите, пользуйтесь.
– Спасибо, Мартын Лукич. А кто Вам сказал насчёт амбаров? – спросил Красненький.
– Хороший человек, Долгов Михаил Иванович. Долговы и Поповы всегда были хорошими людьми, – заключил Мартын Лукич, – сноха Наталья всё сохранила, а Михаил не загрёб всё под себя, а раздал многое людям. Муки раздал по дворам более тысячи вёдер. Кто ещё такое сможет сделать в станице? Да никто, а Долгов сделал. Вас не было здесь. У нас тут было вавилонское столпотворение. Красная часть нас грабила. Было у меня две пары быков, пара лошадей, четыре коровы, овцы, гуси, куры. После того, как «саранча» ушла, кот Мурзик объявился. Где-то спасался от «саранчи». Вот и всё, что осталось от моего хозяйства.
Объясняю этой «саранче», что сыны мои погибли у Будённого, объясняю ихним комиссарам, так они и слышать не хотят. Три коровы съели. Осталась одна. Пришла из табуна. Вымя ей распёрло, доить надо, а её застрелили и стали рубить на куски, не снимая шкуры. Старуха упала на ступеньках крыльца и умерла. Разорвалось сердце. Говорю им: «Вряд ли Чингисхан или Мамай, или Гирей так делали».
Они мне говорят: «Молчи, атаманский прихвостень, а то и тебя на мушку возьмём. Не знаем мы не Мамаев, ни Гиреев, а вот Троцкий приказывает против казаков направить металл и огонь». А я, Иван Павлович, работал и не за чей хвост не держался. Я делал своё дело так, как его надо делать. Я был обязан подготовить казаков-новобранцев в полк так, чтобы они знали команды пешего и конного строя и умели их выполнять, умели правильно седлать коня, садиться в седло, сидеть в седле на месте, при движеньи рысью, намётом, скакать на обгонки, рубить шашкой правильно. Лучше донцов никто не рубит. Никто у меня не отвертелся от полка, но и больного я в полк не пускал. Ни одного сироту не послал в пластуны. Всем покупал коней, справу, и они служили как настоящие казаки.
Последний год я служил. На смотре казачат мне в 1916 году генерал Груднев дал благодарность в приказе по округу, седло с нагрудником, сорок рублей деньгами и почётную грамоту.
Начала собираться в дорогу «саранча» и стали жечь дома. Выжгла всю площадь. На нижней улице сожгли дом и один магазин Дугина. Один парень шестнадцатилетний из рогатки с соседнего дома пустил чугунку и попал прямо в глаз одному поджигателю. Тот заорал и побежал, а за ним и вся поджигательная команда убежала. Так была спасена нижняя улица.
А те, что жили в моём доме, начали таскать солому под крыльцо. Я лёг на солому и говорю: «Жгите вместе со мной». На наш шум зашёл во двор ихний главный комиссар и запретил поджигать. Еврей, а спас мне дом.
Ницененков двухэтажный дом два раза обливали керосином. Керосин выгорит, а дом не загорается.
Жил я. Трое детей бегало по дому, а теперь никого. Старуха-песенница не выдержала. Дети все трое в неё пошли, все песняры были. А старуха в девках на клиросе пела. Бывало, как запоёт с детьми, так дух радуется. А сейчас никого. Дочка Машенька такая была умница. Замужем в Трёх Логах. Умерла от тифа. Остались два мальчика пяти и трёх лет, отец погиб у Будённого. Круглые сироты. Кровинушка родная, надо помочь, а чем? Ох ты, жизня! Извиняй, Иван Павлович, много я тебе наговорил. Амбары забирайте. Прощайте.
13
Бирючина – крушина. (Прим. ред.)