Трое для одного

Рюмка вздрогнула, и по кромке пробежала серебристая надпись:

“Не намёк, а подарок. За тебя сегодня заплатили”.

Морган хотел спросить, не Уилки ли, но вовремя прикусил губу. Часовщика своенравная хозяйка бара не преминула бы в очередной раз обозвать “ублюдком из башни”, очевидно, черпая в этом некое удовольствие. Фонарщик же не склонен был будить порядочных людей по ночам… Оставался только один вариант.

“Хотелось бы знать, что делает Кэндл у Шасс-Маре в такое время… Глупый вопрос, впрочем”.

Вино оказалось горьким и острым, как зёрнышко чили, и вырубило его с одного глотка. Рюмка покатилась по столику, но исчезла, едва сорвавшись с края; разбитый хрусталь так и не зазвенел.

…Беду он замечает вторым. Непростительная ошибка.

Горизонт полыхает алым и золотым, хотя до рассвета ещё далеко. Рождённый познать только радость, свет и любовь, вытянулся в струну у межи, где город переходит в холмы. Ему плохо.

Мы обязаны были уйти со всеми, думает Тёмный, глядя на него. Это гордыня моя нашептала, что я смогу его уберечь.

Уже не смог, а это только начало.

- Они сожгут мой дом. Там в самолёты, а в самолётах бомбы.

Господин звонких флейт, багряных закатов и цветущих лугов не должен вообще знать, что такое бомбы, а говорит о них так естественно и сухо, как о ранних заморозках по осени. Тёмный молча кутается в меха; вина жжёт под сердцем, гарью скребёт в гортани.

Это не твой дом, хочется сказать ему. Люди заселили старую землю, их сменят мертвецы, сквозь мертвецов прорастёт трава и цветы, и тогда мы вернёмся.

Могли бы вернуться, если бы ушли вовремя.

А восток пламенеет; и дрожит, не в силах сдвинуться с места, стрелка часов на городской башне, и никак не разобьётся хрустальный ручей, застывший меж сырых порогов-клыков, и горит жутко всякая капля росы на пригнутой траве, и только быстрые птицы с белыми грудками носятся над головой златоокого принца.

Терпок аромат умирающих цветов; пергаментные лепестки хрупки.

Это моя ошибка, думает Тёмный. О мотылёк на моих ладонях; о свет и песня, и радость, и полдень, звенящий от медовых ароматов.

Ты познаешь зло и боль, думает он.

Но умереть я тебе не позволю. Если ты любишь этот город, исказивший холмы, - да будет так.

- Подойди сюда, Златоглазка, - просит Тёмный и смеётся, оглаживая пальцами похолодевшее лицо. Светлые ресницы дрожат, на дне зрачков трепещет искра грядущей муки, губы влажны и пахнут горечью. - Ты знаешь, что нет никого, кто смог бы отказать тебе?

Он хмурится нетерпеливо и ускользает от прикосновения - слишком близок к людям, слишком хорош для них. Они его недостойны, конечно, нет.

- Как-то сейчас не до комплиментов. Ты же слышишь? Самолёты уже близко. Надо сделать что-то…

- Я укрою тебя. Ничего не бойся.

Тёмный взмывает к небу, а меха оседают, укутывают мягкой волной потерянного принца в златом венце.

Боль на дне зрачков разгорается.

- Ты вернёшься? - кричит он, натягивая тёплую ещё накидку на плечи. - Вернёшься?

И солгать нет сил, а потому Тёмный молчит, поднимаясь выше.

Сумрак густеет. Молчат холмы. Прошлое и грядущее сходятся в одной точке, и точка эта есть он сам.

И по правую руку, далеко-далеко, сквозь дракона прорастает голодный город, и цветы оплетают оголённый хребет - синие лепестки, пурпурные тычинки, жёсткие красноватые плети, запах ржавчины и моря. Дракону суждено обрести не королевну, а чудовище; впрочем, это почти одно и то же.

А по левую руку, ещё дальше, кружат над чёрной воронкой одиннадцать чудовищных птиц, и под властью их равно и люди, и химеры. Появится двенадцатый, непохожий на прежних, а на зов его придёт ведьма - та, что станет и сестрой, и невестой для них.

Внизу же, под крылами, лежит город, который должен исчезнуть.

Судьбу изменить тяжело. Тёмный распускает полотно и ткёт заново, вплетая самого себя меж нитей основы.

Здесь не будет смерти, нет, нет. Лишь одиночество.

Здесь не будет смерти, о, нет.

Смерти нет, о свет мой.

Смерти нет.

Морган проснулся от острой боли под нижним краем рёбер, словно чёрная воронка открылась прямо в солнечном сплетении. Лицо было мокрое, руки дрожали. На языке таял призрачный вкус вина, сладкого и густого.

И никакого чили.

- Стерва, - пробормотал он, сгибаясь в три погибели и точно зная, что Шасс-Маре не услышит. Или сделает вид, что не слышит. - Маленькая мерзавка. Чтоб ты сдохла…

От чувства невосполнимой потери горло сжималось. Каждый вдох давался через силу, через всхлип, и это чужое, страшное горе отступало мучительно медленно, хоть вместе с куском лёгких его вырезай.

На часах было без двадцати семь.

Пошатываясь, он выбрался из кровати и поплёлся в ванную комнату. Включил душ так горячо, как можно было вытерпеть, и встал под воду, низко опустив голову и упираясь руками в стену.

Хотелось орать до сорванного горла.

Глава ХV.

Формально до пятого числа никакие официальные учреждения не работали - рождественские каникулы.

Но, разумеется, правило не касалось ни полиции, ни пожарной службы, ни госпиталя.

Как в этот список затесалась ещё и мэрия, история умалчивала. Но сейчас Морган не возражал. Завтракать дома он не стал, чтобы избежать ненужных вопросов, а испугать кого-то мертвенной бледностью на работе было куда сложнее,

тем более что после выходных многие напоминали ожившие трупы - до третьей чашки кофе. Кэндл и вовсе взяла два выходных за свой счёт, и никого такой оборот событий не удивил.

Настоящие проблемы начались около четырёх пополудни.

Оакленд сунулся в комнату для отдыха красный, как ошпаренный:

- Слушай, тут звонок из офиса твоего отца. Требуют тебя, срочно.

- То есть я должен трубку взять?

- Ну да.

Спускаясь вниз, он готов был услышать на том конце провода голос Годфри, но говорил кто-то другой - вроде бы робко, запинаясь и путаясь, но фактически за показной неловкостью пряталась неумолимая жёсткость. Некогда было даже вставить слово, чтобы возразить.

Но Морган сумел - как только понял, кто звонит.

- Послушайте… Дрейк, кажется? Вы ведь секретарь моего отца, верно?

- Личный помощник, - сухо поправила трубка.

- Прекрасно. Во-первых, я не понимаю, зачем мне ехать в офис мэра, - немного слукавил он. - Во-вторых, когда папа хочет пообщаться, он звонит лично.

На том конце выразительно помолчали.

- У мистера Майера сейчас важная встреча.

- Да? С кем же?

- Это конфиденциальная информация, мистер Майер-младший.

Стало смешно.

Выводы напрашивались простые: кто-то - или Гвен, или Саманта - успел провернуть дело. И результат не понравился «Новому миру», а всемогущего господина мэра вызвали на ковёр.

«Хорошо бы не к Кристин».

От этой мысли делалось жутковато.

- Вы должны немедленно явиться в наш офис, - снова завёл шарманку секретарь. - Мистер Майер поговорит с вами, как только освободится.

- Я никуда не пойду один, - ответил Морган. Если та сторона принялась играть жёстко - значит, и он мог слегка приоткрыть карты. - Сомневаюсь, что распоряжение отдал господин мэр лично, а подчиняться кому-то из «Нового мира» я не собираюсь. - Трубка закашлялась. Похоже, выстрел угодил в яблочко. - С отцом мы поговорим вечером, дома. Всего доброго, мистер Дрейк, и не беспокойте меня больше по личным вопросам в рабочее время.

Он нажал на отбой и обернулся к Окленду, методично протирающему очки.

- Семейные проблемы, экхм? - поинтересовался тот, прокашлявшись.

- Что-то вроде. Точнее сказать, в мои семейные проблемы лезет кое-кто посторонний.

- Не завидую я этому постороннему, - фыркнул он.

Причина, по которой «Новый мир» зашевелился, обнаружилась на шести десятках новостных сайтов и в пяти крупных газетах, включая «Дейли Миррор». Известие о попытке снести старинную башню действительно попало в точку читательского интереса. Ссылку на публикацию в «Форест Сан» кинули в комментарии к блогу