Страница 16 из 19
– Да, вы правы, что тут спрашивать: и так видно. А вот что: скажите, заметили вы в конце этой улицы церковь?
– Разумеется!
– Прекрасно! Когда смеркнется, я буду ожидать вас в этой церкви. Я намерен вытащить вас из этой грязной ямы: если вы там пробудете еще один сутки, то непременно подхватите лихорадку!
– Мне и самому так кажется; голова у меня болит, точно хочет треснуть!
– Вот видите! Так не забудьте, когда стемнеет…
Разговор происходил в лавчонке Нидербергера, в его отсутствие, конечно. В этот момент вошли еще двое покупателей, и сам хозяин лавчонки вышел из смежного помещения.
Бенно вручил сеньору Рамиро несколько штук купленных им сигарет, и тот вышел. Что ему теперь делать? Как быть? Во всяком случае, хуже, чем здесь, у скупердяя Нидербергера, ему нигде быть не могло!
Бенно машинально исполнял все возложенные на него работы, не требовавшие, кстати говоря, никакого соображения, и думал только о предстоявшем ему решительном шаге. Это был вопрос, быть может, всей его будущей жизни. Следовало все взвесить, все тщательно обдумать. Тяжело было на душе у бедного юноши: у него не было никого, с кем посоветоваться, никого, кому поверить свои думы и сомнения!
Но когда стемнело и хозяин отлучился из лавки, Бенно схватил свое соломенное сомбреро и вышел на улицу, вполне сознавая всю важность этого шага и заранее готовый ответить за все его последствия. Пусть ящик и все его пожитки пропадут! Что за беда! Лишь бы самому уйти из этого ада!
Чем дальше он отходил от лавки, тем поспешнее становились его шаги, тем легче у него становилось на сердце. В одном он был уверен: сеньор Рамиро был его искренним доброжелателем и ему он мог безусловно довериться во всем.
Вот и церковь. Из тени колоннады отделилась стройная мужская фигура и с радостно распростертыми объятиями пошла навстречу мальчику.
– Ах, Бенно! Наконец-то я вас убедил! – воскликнул сеньор Рамиро. – Пора кончать со всем этим; вы так плохо выглядите, точно больны, и едва держитесь на ногах, точно вы не имели приличной постели и порядочного обеда!
– Постелью мне служила лужа под проливным дождем, а на обед дали кусок заплесневевшего сала и месиво из муки и воды! Я не дотронулся ни до чего!
Сеньор Рамиро усмехнулся:
– Потом вы расскажете мне обо всем, а теперь пойдемте, нынче вечером здесь небезопасно!
– Почему?
– Потом, потом! Теперь же нам надо поскорее укрыться в надежном месте, Бенно!
– Укрыться, от кого? От преследований Нидербергера?
Рамиро рассмеялся:
– О боже! Если бы нам угрожал только этот старикашка с козлиной бородкой и желчным лицом, нам не стоило бы тревожиться! Я боюсь каноэйросов. Вы, вероятно, еще не слыхали о них, Бенно?
– Не слыхал! Что это за люди?
– Это негры, рабы, конечно! У себя на родине их предки были идолопоклонниками и приносили своим божествам человеческие жертвы. И некоторые из этих обычаев сохранились среди негров даже до настоящего времени, в том числе и обычай ударяться друг с другом лбами и затем бегать как ошалелые по городу с кинжалами и убивать тех, кто им подвернется под руку. Это делается взамен прежних человеческих жертвоприношений.
– Да ведь это ужасно! И сегодня опять такой день, когда они предаются этим безобразиям? Как же это допускает полиция?
– Полиция? О, здешние трусливые делегадо (полицейские) прячутся, когда завидят каноэйросов!
Внезапно раздался громкий радостный лай. С веранды ярко освещенного дома, уставленной маленькими столиками, вокруг которых перед стаканами вина сидели молодые люди с перьями на сомбреро и кинжалами за поясами, сорвалась крупная борзая и кинулась прямо к Бенно. Это был Плутон, за ним следом поднялись навстречу приближающимся Педро и Мигель.
– Здесь мы квартируем! – сказал Рамиро, указывая на ярко освещенную веранду. – Теперь позвольте вас познакомить с нашими будущими спутниками, – продолжал он, поднимаясь вслед за Бенно по ступеням веранды. – Все эти господа – перуанцы, следовательно, мои земляки, и все они жаждут вернуться на родину, чтобы встать в ряды ее борцов, как и подобает всем доблестным сынам отечества в трудную минуту, когда оно ведет войну с Испанией. Все мы направляемся отсюда напрямик, через дебри и пустыни, с несколькими хорошо осведомленными туземцами, и можно сказать с уверенностью, что скорее достигнем таким образом своей цели, чем если бы мы стали неделями выжидать судна, отходящего в Лиму, чтобы совершить затем длительное и трудное плавание вокруг мыса Горн.
Бенно поклонился с приветливой улыбкой всем присутствующим, из коих многие тотчас же обступили его, приветствуя его дружескими рукопожатиями.
– Для меня, сеньор Рамиро, сделайте исключение! – сказал красивый статный мужчина средних лет, выделяясь из толпы. – Я – не перуанец и отнюдь не намерен сражаться с испанцами. Моя цель – собирать насекомых, цветы и растения, птичьи яйца и многое другое, чем может наградить в этих краях Господь Бог странствующего натуралиста. Зовут меня доктор Шомбург, а это – мой неизменный друг и неразлучный товарищ, Эрнест Халлинг. Мы немецкие путешественники, а так как и вы – наш соотечественник, то по этому случаю нам не грех выпить за нашу встречу и за ваше здоровье!..
Сконфуженный и растроганный теплым дружеским приемом, Бенно с легким сердцем принял из рук своих новых знакомцев стакан вина, чокнулся с ними и вскоре почувствовал себя совершенно своим человеком среди всех этих людей. Их было не менее восьмидесяти человек, и, по словам сеньора Рамиро, некоторые из них были люди состоятельные, в том числе и оба естествоиспытателя. Счастливая случайность привела сеньора Рамиро в эту гостиницу, где снаряжалась вся эта многочисленная экспедиция. Десять индейцев были наняты компанией в качестве проводников.
– Индейцы! Где они? – воскликнул мгновенно заинтересованный Бенно.
– О, не воображайте, пожалуйста, что эти краснокожие вроде куперовских североамериканских героев, какие-нибудь Орлиное Крыло или Железный Клюв! Нет, здесь они, как правило, самые жалкие, заурядные нищие!
В это время на противоположной стороне улицы собралась все увеличивающаяся толпа негров.
– Кто это? Каноэйросы? – спросил Бенно.
– Они самые! Слышите музыку? Это, верно, приближается основная процессия: здешнее духовенство решило устроить нечто вроде крестного хода для избавления города от желтой лихорадки, и негры тоже решили по-своему принять участие в этих молитвенных торжествах.
– Видите, вон и уличные мальчишки бегут впереди; это – неизбежные предвестники любого события, а вот и карнавальные ракеты, без которых здесь не обходится ни одно торжество или карнавал.
– Меня интересуют главным образом каноэйросы, – сказал Бенно, – вот некоторые из них ухватились за руки, а там уже двое трутся лбами друг о друга. Ну вот, сейчас начнется борьба!
Действительно, негры встали попарно один против другого и стукались лбами так, что даже на веранде слышны были сильные, глухие удары этих оригинальных борцов. Точно рассвирепевшие козлы, наскакивали они друг на друга и бешено сшибались лбами при треске петард. Некоторые из них были совершенно нагие, другие щеголяли в невольничьих куртках. Они то побеждали, то падали побежденные на землю, причем раскидывали руки и ноги во все стороны, и это множество извивающихся в каких-то змеиных телодвижениях черных тел, рук и ног при фантастическом зареве бенгальских огней, при треске петард производило впечатление какой-то дьявольской пляски.
Между тем как европейцы с величайшим интересом следили за черными борцами, хозяин гостиницы с помощью нескольких слуг успел осветить веранду факелами настолько ярко, что теперь здесь было светло, как днем. Все повставали со своих мест и держали оружие наготове на случай, если бы кто-либо из обезумевших негров вздумал кинуться сюда в поисках жертвы.
Но вот и процессия: впереди скачут и приплясывают, то взявшись за руки, то кружась поодиночке, девочки от восьми до десяти лет, в белых длинных одеяниях с золотой каймой по подолу и белыми крылышками, наподобие ангельских. Со всех балконов и плосковерхих крыш на них сыплются цветы в таком изобилии, что вся улица оказывается буквально устланной цветами. В воздухе неумолчно трещат петарды и сыплют свои огненные лучи и цветные огни, сливаясь со звуками оглушительной музыки нескольких играющих одновременно оркестров. Все это более походило на карнавал, чем на религиозное шествие. Всякому непривычному человеку трудно было вызвать в себе, глядя на всю эту пеструю и шумную обстановку, какое-нибудь, даже слабое религиозное чувство или молитвенное настроение.