Кадис

– Но ежели все станут поступать, как вы, дон Маноло, и, борясь с французами, перенимать их нравы и обычаи, мы пропадем.

– Если обычаи изменились, значит, время приспело. Мы воюем и должны воевать против неприятельской армии, как бы могущественна она ни была, но зачем идти против обычаев, порожденных временем? Готов дать обе руки на отсечение, коли у вас найдется хоть четверо подражателей.

– Четверо? – надменно протянул дон Педро. – Четыре сотни вступили в отряд «Крестоносцев Кадисской епархии». Правда, нам еще не удалось снабдить всех крестоносцев надлежащей формой, но пятьдесят, а то и шестьдесят старинных одеяний у нас уже имеется, и все благодаря усердию почтенных дам, одна из которых сейчас слушает меня. Мы надеваем наш наряд, сеньоры, не затем, чтобы шататься по кафе, безобразничать на улицах и печатать листовки, разжигая народные страсти и призывая к ниспровержению священных законов, и не затем, чтобы, открыв кортесы, суетными речами посеять смуту в стране, – наш долг велит нам выйти на борьбу и, сокрушив вольнодумство, поразить мечом врагов церкви и короля. Издевайтесь, в добрый час, над нашей формой, но помните – прогнав москитов, что жужжат по ту сторону канала Санкти-Петри, мы вернемся и выкроим для издателя «Патриотического еженедельника» французский камзол из его газетенки – то-то к лицу ему будет этот наряд.

Тут, весьма довольный своей шуткой, дон Педро от души расхохотался. Вслед за ним заговорил Бенья, такой же рьяный защитник старинного покроя одежды.

– Поверьте, это замечательная мысль. А дабы вы не усомнились в справедливости моих слов, прочту вам отрывок из «Листка» – я его наизусть выучил. «Другое косвенное, но вполне надежное средство для поддержания духа, – начал он, – состоит в том, чтобы вернуться к старинной испанской одежде. Невозможно представить себе, сколь благостно сие может отразиться на счастье народа. О вы, отцы родины, депутаты великого собрания! К вам обращаю я свой скромный глас. В вашей власти вернуть дни нашего былого процветания: облачитесь в одежды прадедов ваших, и весь народ последует сему примеру».

Это именно то, что несколько позднее писал не кто иной, как сеньор Бенья, поэт текущего дня, с которым я встретился в доме доньи Флоры. Он советовал отцам родины последовать примеру великого дона Педро и облечься в такое же смехотворное одеяние, на радость детворы и удивление прохожих. Хороши были бы Аргуэльес, Муньос Торреро[30], Гарсиа Эррерос[31], Руис Падрон[32], Ингуансо[33], Мехиа[34], Гальего, Кинтана, Торено[35] и прочие прославленные мужи, нарядись они в этот шутовской костюм!

Между тем Бенья был либералом и слыл разумным человеком. Впрочем, как либералы, так и приверженцы королевской власти с первых же своих шагов вели себя чрезвычайно нелепо.

Кинтана спросил дона Педро, уж не собираются ли «Крестоносцы Кадисской епархии» предстать в сем одеянии на открытии кортесов.

– Мне нет дела до кортесов, – отвечал дон Педро. – Но разве вы из тех чудаков, которые верят в эту забаву? Регентский совет полон решимости вывести войска на улицу и разогнать крикунов, требующих созыва кортесов. Дайте милым деткам поиграть с новой игрушкой.

– Регентский совет, – возразил поэт, – поступит так, как ему прикажут. Он смолчит и все стерпит. Не обладая прозорливостью сеньора дона Педро, предвижу, что нация окажется сильнее епископа Оренсе[36].

– Право, дон Мануэль, – сказала Амаранта, – суверенитет нации, который нынче изобрели, – вчера в доме Морла[37] пытались выяснить, что это такое, но никто так и не понял, – этот суверенитет нации, если его установить, приведет нас к революции наподобие французской с ее гильотиной и прочими злодеяниями. Как вы полагаете?

– Нет, сеньора, я в это не верю и не могу поверить.

– Пусть все что угодно устанавливают, лишь бы что-нибудь новое, – сказала донья Флора. – Не так ли, сеньор де Херика?

– Правильно, и долой религию, долой короля, долой все! – завопил дон Педро.

– Дайте нации власть на триста лет, – сказал Кинтана, – и мы увидим, совершится ли у нас столько же злодеяний, беззаконий и преступлений, как в предыдущие три века. Назовите мне хоть одну революцию, где бы мы видели столько зла и несправедливости, сколько было в правление дона Мануэля Годоя[38].

– Зато теперь, сеньоры, мы заживем отлично, – сказал насмешливо дон Педро. – Наступит золотой век, придет конец несправедливости, преступлениям, пьянству, нищете и всем другим бедам. Ведь нынче вместо Отцов Церкви у нас появились журналисты, вместо святых – философы, вместо теологов – безбожники.

– Сеньор дель Конгосто совершенно прав, – сказал Кинтана. – В мире не было зла, пока мы не принесли его на страницах наших дьявольских книг… Но все поправимо, стоит лишь нам вырядиться шутами.

– Как вы думаете, откроются в конце концов кортесы или нет? – спросила графиня.

– Да, сеньора, откроются.

– Кортесы не для испанцев.

– Это еще не доказано.

– Вы неисправимый мечтатель, сеньор дон Мануэль! Скоро сами увидите, какие замечательные сцены разыграются на заседаниях, я говорю – замечательные, чтобы не сказать позорные и ужасные.

– Позор и ужасы нам знакомы издавна, сеньора, не кортесы принесут нам их впервые в мирную и религиозную Испанию. Эскориальский заговор, возмущение в Аранхуэсе, постыдные события в Байонне, отречение короля-отца и королевы-матери, ошибки Годоя, чудовищная безнравственность двора, сделки, недостойный сговор с Бонапартом и нашествие врага, как логическое завершение сговора[39], – все это, моя дорогая сеньора, весь этот позор и ужас – разве их принесли нам кортесы?

– Но править должен король, а кортесам полагается по старому обычаю голосовать и молчать.

– Мы наконец смекнули, что король существует для народа, а не народ для короля.

– Как же, как же, – подхватил дон Педро, – король для народа, а народ для философов.

– Если с кортесами ничего не получится, – продолжал Кинтана, – виной тому будут коварство и бесчестие их недругов и глупость их друзей; ведь вся эта чепуха – одеваться по старинке и кощунственно превращать святые вещи в шутовство – слабость, одинаково присущая как тому, так и другому лагерю. Иные уже поговаривают о том, что депутатам следует одеваться подобно альгвасилам в день обнародования папской буллы[40], а другие предлагают все речи и дискуссии на заседаниях вести в стихах.

– Но это и в самом деле было бы чудесно, – заметила донья Флора.

– Конечно, – подхватила Амаранта, – ведь заседать будут в театре, вот и получилась бы полная иллюзия спектакля. Непременно приду на открытие.

– Я тоже обязательно приду, сеньор Кинтана. Закажите мне ложу и лорнет. Ложа, по всей вероятности, платная?

– Нет, мой друг, – съязвила Амаранта. – Нация бесплатно демонстрирует свои безумства.

– Мы вас зачислим в нашу партию, – сказал Кинтана с улыбкой.

– Нет, нет, мой друг! – возразила почтенная дама. – Я предпочитаю примкнуть к «Крестоносцам Кадисской епархии». С тех пор, как я прочла о том, что творилось во Франции, я побаиваюсь революционеров. Ах, сеньор Кинтана, как жаль, что вы превратились в философа и политического деятеля. Почему бы вам не писать по-прежнему стихи?

– Не такие нынче времена, чтобы заниматься стихами. Впрочем, взгляните на наших друзей – Арриаса, Бенья, Херика, Санчес Барберо[41] не дают передышки печатным станкам Кадиса.

30

Муньос Торреро Диего (1761–1829) – лидер испанских либералов, ректор Саламанкского университета, один из авторов Кадисской конституции 1812 г.

31

Гарсиа Эррерос – либеральный депутат Кадисских кортесов, автор законопроекта о ликвидации феодальных прав и привилегий.

32

Руис Падрон (Антонио Хосе Руис де Падрон; 1757—?) – депутат Кадисских кортесов, либерал, священник, видный оратор, решительный противник инквизиции и клерикализма.

33

Ингуансо Педро (1764–1836) – кардинал, непримиримый противник французских интервентов, депутат Кадисских кортесов.

34

Мехиа Лекерика Хосе (1776–1813) – либеральный политический деятель, представлявший в Кадисских кортесах американские колонии Испании, автор законопроекта о ликвидации инквизиционного трибунала.

35

Торено (Хосе Мария Кейпо де Льяно, граф де Торено; 1786–1843) – видный испанский политический деятель, историк и литератор; либерал.

36

Епископ Оренсе (Педро Кеведо-и-Кинтана; 1736–1818) – председатель Регентского совета, ярый противник конституции, реакционер-абсолютист.

37

Морла Томас де ла (1752–1820) – испанский генерал, реакционер.

38

Мануэль Годой (1767–1851) – фаворит королевы Марии-Луизы и короля Карла IV, первый министр Испании в 1792–1798 и 1801–1808 гг.

39

Все это описано Гальдосом в романах «Двор Карла IV» и «19 марта и 2 мая».

40

Булла – послание папы римского.

41

Санчес Барберо Франсиско (1764–1819) – испанский поэт и драматург, приверженец либералов.