Кадис

– Как бы дон Педро и прочие чудаки не превратили кортесы и их депутатов во всеобщее посмешище, – сказала Амаранта. – У нас найдется немало безумцев, способных решительно все превращать в буффонаду.

Начался съезд гостей. Приехал Кинтана. Следом за ним Бенья[20] и дон Пабло де Херика[21].

Кинтана подошел к хозяйкам дома. Мне случалось видеть и слышать знаменитого поэта в Мадриде, на сборищах в книжных лавках, но я еще не имел удовольствия беседовать с ним. В ту пору он достиг большой славы и благодаря своим политическим статьям и воззваниям пользовался огромной популярностью среди пламенных патриотов. У него были резкие, грубоватые черты лица, темные волосы, живые глаза; мясистые губы и выпуклый лоб говорили о сильной воле и мужестве. Он редко смеялся, его движения, манера говорить, как и его произведения, были проникнуты суровостью. Может быть, эту суровость характера приписывали Кинтане читатели, успевшие познакомиться с его творчеством, так как к тому времени были напечатаны его главные оды, трагедии и некоторые «Жизнеописания». Наш Пиндар[22], Тиртей[23] и Плутарх[24] гордился своей ролью, и эта гордость проявлялась в его обхождении. Пылкий либерал с заметной склонностью к идеям французского или женевского философа[25], Кинтана был безраздельно предан Испании. Своим пером он принес делу свободы больше пользы, чем иные своей шпагой. И если бы идея свободы, которую он проповедовал со всей силой своего выдающегося мужественного таланта, если бы борьба за эту идею, говорю я, не перешла затем в другие руки и за нее не взялись другие – болтливые перья, судьба Испании оказалась бы нынче счастливее.

Более приятным обхождением, чем Кинтана с его напыщенностью и торжественной суровостью, отличался дон Франсиско Мартинес де ла Роса[26], который незадолго перед тем вернулся из Лондона и успел завоевать себе известность комедией «Что дает человеку чин», вызвавшей немало похвал в те простодушные времена. Никто – ни до этого, ни позднее – не был так приветлив, деликатен, чарующе учтив, любезен, никто не умел держаться так просто, без аффектации и слащавого жеманства, как Мартинес де ла Роса. Но я говорю здесь о человеке, которого все знают и чья долгая жизнь не испортила ни его характера, ни внешности. Каким вы видели Мартинеса де ла Роса примерно в 1857 году, таким он был и в молодости, конечно, если не говорить об ущербе, все же нанесенном временем. Его идеи претерпели некоторые изменения, зато неизменным остался характер, который, будучи цельным и положительным с юношеских лет, сохранил до старости присущую ему веселую приветливость.

Сам не знаю, почему мне захотелось уделить здесь столько внимания этому выдающемуся человеку, ведь его не было в числе гостей доньи Флоры в тот вечер, который я с такой радостью взялся описать. Зато были, как я уже упоминал, Херика и Бенья, поэты меньшего таланта и запомнившиеся мне лишь в общих чертах, очевидно потому, что их спорная слава и посредственный талант не привлекали в ту пору моего внимания. Кого я отчетливо помню, так это Арриасу[27], впрочем, отнюдь не потому, что льстивый тон его манерных стихов и колкость сатир пришлись мне как-то особенно по вкусу, но по той простой причине, что он то и дело повсюду попадался на глаза – в обществе, в кафе, в книжных лавках и на всякого рода собраниях. На вечер в доме доньи Флоры он пришел одним из последних.

После перечисленных гостей на пороге появился человек на вид лет пятидесяти, нескладный, сухопарый, высокий и прямой, точно шест. У него были черные, длинные, обвисшие, как у Дон Кихота, усы, тощие руки и ноги, волосы с проседью, орлиный нос на смуглом лице, а взгляд – то мягкий, то свирепый – менялся в зависимости от того, на кого он смотрел. Он держался с неуклюжей чопорностью. Но больше всего в этом странном человеке поражало его одеяние, пригодное скорее для карнавала; на нем были шаровары турецкого покроя, схваченные у колена, желтый колет, короткий ярко-красный плащ вроде тех, что носили в шестнадцатом или семнадцатом веке, высокие черные сапоги и шляпа с перьями, точь-в-точь как у альгвасила на арене во время боя быков; свисавшая с пояса длинная сабля, громыхая, волочилась по полу и создавала впечатление, будто ее обладатель шагает на трех ногах.

Читателю может показаться, что я рассказываю сказки; но откройте страницу истории, и вы найдете там красочное описание подвигов моего героя, которого я здесь называю доном Педро, чтобы не выставлять на посмешище, как он того заслуживает, носителя славного титула, украшавшего его достойных и разумных потомков. Он одевался именно так, как я это описал, да и не только он один питал в те времена пристрастие к старинной моде: я мог бы назвать здесь другого маркиза, кстати говоря, уроженца Хереса, и знаменитого Хименеса Гуасо[28], и шотландца по имени лорд Доуни – все они не отличались от моего дона Педро. Но, не желая наскучить читателю, представляя ему длинную вереницу подобных чудаков, я слил всех воедино и позволил себе собрать их характерные черты, дабы украсить ими лишь одного героя, бесспорно наиболее замечательного и выдающегося.

Появление дона Педро вызвало в гостиной взрыв хохота, но донья Флора немедля выступила на защиту своего друга:

– Не смейтесь, дон Педро прав, отдавая предпочтение старинному наряду. Ежели бы все испанцы, говорит он, взяли с него пример, то вслед за старинной одеждой вернулся бы старинный образ мыслей, а там и образ действий, нам ведь только это и нужно.

Отвесив глубокие поклоны, дон Педро занял место рядом с дамами, скорее обрадованный, чем уязвленный оказанным ему приемом.

– Насмешки сторонников Франции, – сказал он, косясь на гостей, которые не сводили с него глаз, – философов-безбожников, атеистов, франкмасонов и «демократистов», замаскированных врагов религии и короля, меня не трогают. Всяк волен одеваться по своему вкусу; ежели французскому покрою, вошедшему у нас с недавних пор в моду, я предпочел наш национальный, ежели я опоясался мечом, который носил Франсиско Писарро[29] в Перу, то это означает, что я желаю остаться верным сыном Испании и носить наряд, который был принят у испанцев, пока к нам не пожаловали французишки с их галстуками, париками, пудрой, рыбьими хвостами на камзолах и прочей дрянью, которая лишает мужчину присущей ему суровости. Вы вольны сколько угодно потешаться над моим костюмом, но не над моей особой, ибо всем известно, что я этого не потерплю.

– Он превосходен, ваш наряд, – сказала Амаранта, – превосходен, и только люди с дурным вкусом станут высмеивать его. Сеньоры, ну можно ли быть хорошим испанцем, если не носишь одежды старинного покроя?

– Но, сеньор маркиз (дон Педро был маркизом, я просто не хочу называть здесь его полный титул), – добродушно произнес Кинтана, – зачем вам, человеку серьезному и почтенному, выставлять себя на потеху уличным мальчишкам? Неужто доброму патриоту нельзя вместо маскарадного костюма носить камзол?

– Французские моды развратили нас, – возразил дон Педро, поглаживая усы, – вместе с модами, париками и румянами к нам пришли фальшь, лицемерие, бесчестность, неверие, непочтительное отношение к старшим, брань, угрозы, наглость и бесстыдство, дерзость, воровство и ложь, а к этим порокам присоединились лукавое мудрствование, безбожие, демократизм, и, наконец, в довершение всех бед выдумали верховную власть нации.

– Ежели все эти беды пришли к нам с париками и пудрой, – заметил Кинтана, – так не думаете ли вы, что, надев на себя чудной наряд, мы с ними справимся? Поверьте, беды останутся с нами, а сеньор маркиз будет только смешить людей.

20

Бенья – малоизвестный испанский поэт, либерал.

21

Пабло де Херика (1781–1831) – поэт, горячий приверженец конституции и либеральных свобод.

22

Пиндар (521–441 до н. э.) – великий лирический поэт Древней Греции.

23

Тиртей (VII в. до н. э.) – древнегреческий поэт, воспевавший военную доблесть спартанцев.

24

Плутарх (ок. 45 – ок. 127) – древнегреческий историк, писатель и философ, автор жизнеописаний знаменитых людей Древней Греции и Рима.

25

Речь идет о Жан-Жаке Руссо (1712–1778).

26

Франсиско Мартинес де ла Роса (1787–1862) – видный испанский историк, драматург и политический деятель, либерал. Кадисская хунта в описываемое Гальдосом время направила его в Лондон для переговоров об оказании помощи испанским патриотам в борьбе с французским нашествием.

27

Арриаса Хуан (1770–1837) – испанский поэт-сатирик.

28

Хименес Гуасо – малоизвестный испанский поэт.

29

Франсиско Писарро (1470?—1541) – испанский конкистадор, завоевавший Перу.