Страница 5 из 8
Это действительно была потайная комната, полная драгоценных камней и украшений. «Смотри, это настоящие алмазы. А это – изумруды». Глаза Эмерсона засияли интересом исследователя, отразив блеск благородных металлов. Доктор проследил, нет ли в них алчущих огоньков, и, удостоверившись в их отсутствии, удовлетворенно хмыкнул. «Про эту комнату знают единицы, поэтому – молчок! А вообще Санта Каза полна подземных туннелей и тайн. Здесь собрано множество богатств, которые жертвовались еще со времен католической экспансии на протяжении четырех веков. Да и в наши дни тайн не поубавилось. Взять, к примеру, ортопедическую часть в павильоне Fernandinho Simance. Отец, потерявший сынишку, построил этот павильон в память о нем, полностью оборудовав помещение.
Однако, как тебе известно, на любое благое дело приходятся свои злодеи и завистники. Поскольку речь шла об огромных пожертвованиях, в финансовом правлении Санта Казы нашелся умник, который решил, что часть этих средств можно направить в свой карман. И делал он это вполне успешно, пока, каким-то чудным образом все не раскрылось, и его отправили в тюрьму. Подумаешь, тюрьма – скажешь ты. Однако именно там его накрыло по-страшному, хотя содержался он совсем неплохо. Но от проявления Бога в виде мук совести не укрыться даже в тюрьме. Он попытался покончить жизнь самоубийством. Не получилось. Самым худшим для него наказанием стало освобождение. Облегчения оно ему не принесло, и вскоре он умер от рака.
«Так что с энергиями «Святого Дома» лучше не шутить», – заключил доктор.
Вот такие у Эмерсона были теперь друзья. Парень жадно учился у них всему: музыке, науке, светским разговорам, манерам хорошего тона, и скоро во всех этих областях ему среди школьных ровесников не сыскать было равных. Правда, однажды, сын одного из его друзей, взревновал к Эмерсону настолько, что ручкой исцарапал виниловый диск, свалив вину на ничего не подозревающего парня. После подобного инцидента его перестали приглашать в этот дом. Но у Эмерсона нехватки в друзьях уже не наблюдалось.
Голод в Татуи
Сегодня Эмерсон был собою особенно горд, и не безосновательно. Он выиграл грант от секретариата культуры на бесплатную учебу в консерватории Татуи. Она считалась лучшей во всей Латинской Америке.
Незадолго, в больнице, где он работал, произошли сокращения, и парень оказался одной из ее жертв. Долго он по этому поводу не страдал. К тому времени район Jardins, прилегающий к Паулисте, стали его вторым домом, где он изучил каждый уголок.
Там было немало офисов, большинство из которых он, правда, забраковал, но у пожилого еврея Исраэля Шашника ему понравилось работать, особенно потому, что тот уважал права четырнадцатилетнего подростка, отпускал его в строго положенное время, в отличие от других шефов, которые обожали эксплуатировать труд несовершеннолетних.
Однако флейта для Эмерсона становилась все более важной особой, требующей от него времени и усилий для служения ей. И вот с завтрашнего дня он уже не пойдет ни на работу, ни в любимую школу, а отправится за 200 километров от Сан-Пауло, в маленький городок, который готовит для него большое будущее.
Так рассуждал парнишка, упаковывая свои немногочисленные вещи. Он даже не мог представить, ЧТО ему придется там пройти и какую цену заплатить за будущее, которое и правда можно было назвать блестящим, применительно к его таланту. Но вряд ли бы кто-то другой захотел пройти подобные испытания, неся нелегкий жребий артиста, чтобы превратить в сцену пол, по которому спешили, не останавливаясь, миллионы ног.
От автобусной остановки до пансионата, где ему предстояло провести следующий год, Эмерсон ловил на себе косые взгляды. Он остановился и придирчиво оглядел себя: что в нем вдруг стало не так по приезду? Может брюки сильно помялись или белая рубашка с накрахмаленными воротничками испачкалась? Может здесь не носят такие ботинки, начищенные до блеска, благо Эмерсон имел достаточно сноровки в этом деле, подрабатывая лет с десяти чистильщиком.
Сам директор вышел его встречать и проводил в комнату с еще двумя подростками. «José Coelho de Almeida», – представился он, пожелал успешной учебы и оставил подростка разбирать партитуры и знакомиться со своими новыми соседями.
Эмерсон помнит единственный фон, сопутствовавший его учебе – это чувство голода. Директор заведения, помимо ценителя музыки, оказался заправским вором: вместо обещанной суммы, Эмерсон получал на руки половину, остальное шло вместе с другими дотациями на учебу сына Жозе Коэльо в престижной консерватории Нью-Йорка The Juliard School.
На те деньги невозможно было питаться три раза в день, и Эмерсон пожертвовал своим завтраком, ели досиживая последний урок перед обедом с подвывающим от голода животом. Еда была невкусная, жирная и пересоленная, но это было лучше, чем вообще оставаться без нее. По вечерам парню вспоминались пирожки крестной – знатной кухарки, слава о которой шла по всей округе. Но он тут же отгонял свои кулинарные видения.
Однако худшим было не это. Его учитель – João Dias Carasceira – постоянно твердил, что у парня нет таланта, и лучше бы он подыскал себе работу, чем бездарно тратить его, профессора, время. Подспудно Эмерсон чувствовал, что дело не только в его «бесталантности» – Жоан Диас Караскейра ненавидел негров. Как и многие другие жители этого малюсенького городка.
Казалось, что спасение пришло вместе с приездом его более прогрессивного сына– Antonio Carlos Carasceira, который только что вернулся с учебы во Франции. Антонио, а по-свойски Тониньо, действительно неплохо владел флейтой, но учителем был никудышным, требуя от учеников, помимо рабского подчинения, отшлифовки одной и той же пьесы до полного блеска, а идеал, как известно, никогда не наступал. Поэтому ученики совершенно не продвигались, хотя и усердствовали.
Однажды Тониньо оставил на пьедестале партитуру известного концерта Моцарта, с. 299 для флейты, арфы и оркестра. Он штудировал ее для своего вечернего выступления в Консерватории, но голод заставил отложить репетицию, и он вышел пообедать.
Эмерсону же спешить было некогда – невкусный обед мог и подождать. Поэтому он поднес флейту к губам и заиграл. Когда Тониньо вернулся, парень был настолько поглощен божественным творением Моцарта, что даже не заметил прихода своего наставника. А тот незаметно подкрался и слушал за спиной ничего не подозревающего ученика, не понимая, как этот юнец мог обогнать своего учителя.
Когда последняя нота светлой надеждой повисла в воздухе, Тониньо вышел из засады и громко похлопал в ладоши. «Прекрасно, молодой человек, а теперь займемся гаммами». Партитура при этом бесследно исчезла в недрах его портфеля.
Силы Эмерсона были на исходе, а впереди маячило еще несколько месяцев учебы. Он твердо решил выдержать, но судьбе было угодно распорядиться по-иному.
– Мы пригрели на груди змею! Ты – последняя каналья, и ноги твоей больше в консерватории не будет! – Выпученные глаза директора, казалось, готовы были выскочить из орбит, слюна брызгала изо рта, а Эмерсон, понурив голову, стоял перед ним навытяжку.
Он до сих пор не мог понять, чем заслужил такое отношение, но возражать у него уже не было сил. Виноватым он себя ничуть не считал. Ведь он всего лишь был вынужден защищаться.
Сверстники в школе при консерватории его недолюбливали: этот выскочка знал больше других, любой урок у него вылетал без запинки. И когда родители ставили его в пример, подросткам ничего не оставалось, как распускать слухи о том, что он не такой ангел, как всем кажется. Что у него дурные привычки и манеры, что он склоняет их к скользкому пути, а потому заслуживает самого худшего наказания. Которое они ему сами и приготовили: каждый день он возвращался из школы в синяках, родители стали поговаривать о нем, как о плохой компании, тем более, что он – негр!
Но в один прекрасный момент Эмерсон решил защититься, а не сносить безропотно кулаки подростков на своем лице. И дал сдачи! Чем эта история закончилась, нам уже известно. С растоптанными надеждами, парень возвращался домой, и как он ни пытался уговорить себя, что все, что ни делается – к лучшему, в душе его поселилась боль и озлобленность на несправедливых мира сего.