Страница 23 из 31
– Ну, было дело…
– А теперь сшибаешь, стало быть, медячок-другой, да и думаешь, как бы наладить все, чтобы в радость было?
– Так и есть, конечно.
– А и сколько ни думай, все никак же получше себе занятия не отыщешь?
– Точно так.
– Тогда вот чего тебе Аши скажет – а уж ты того, поразмысли. Сам вот как полагаешь, случайно оно так вышло?
– Случайно? Не знаю. Так уж, вроде бы, повернулось. Кто бы меру лет мне назад сказал – вот, мол, Мичи, быть тебе вольным такке – да я в жизни бы не поверил! Последнее, если честно, о чем бы подумал. Такке - настоящие, то есть, они, ну… сам же знаешь – другие они какие-то. Получается, правда я здесь – случайно. До поры, пока получше дела не подвернется.
– Случайно, значит. Ну вот ты, пока ойу пил – о самом себе, скажи, чего понял-то? Самого главного, что уж там ни на есть?
Мичи задумался. Несколько раз он уже совсем было собирался что-то сказать, но тут же останавливался, качал головой, думал еще, но так и не мог подобрать подходящих слов.
– Сложно все, Аши. Вижу, вроде бы, ясно… а словами – ну никак… Как ни пытаюсь – для меня самого в этом смысл есть, а вслух сказать – не понятно же ничего.
– А, так и должно быть. Ойа же. Потому и не говорят потом – ведь не то, чтобы запрещал кто. Просто – вот поди же ты, объясни. А и не стесняйся, как видел – так и скажи. Аши-то можно уж.
Мичи, наконец, решился:
– Ладно. В общем, тут много всего, но суть такая: я – вроде корабля такого, который ни к одному порту не приписан. Нигде надолго не могу задержаться. Как будто и живу только в море: от одного берега отплыл, к другому еще не пристал. И вот тут-то мне самое место и есть. А берега, они зовут: давай, Мичи, сюда! И я вот не просто так посреди моря болтаюсь, а вроде как по делу иду – как если и правда, очень нужно мне было к берегу. Только… не мне это, а скорее, берегу самому нужно – чтобы доплыл я. А мне – чтобы волны только, и брызги, и паруса под ветром – и все. Но просто так ведь – нельзя, нужен, не знаю… повод какой-то. Чтобы было куда плыть. Только это куда – как раз не самое важное. Как-то так. Уфф… чепуха какая-то получается…
Аши смотрел на него, со своей добродушной хитринкой в глазах – и явно был на шаг впереди.
– А вот представь: идешь ты, это, по Середине. И тут, значит – Аши! Рукой махнул, в лодку сел к тебе, говорит: а свези-ка ты меня к Северному. Повезешь?
– Повезу. Четверть меры медью – и всех делов.
– И вот, стало быть, подходим к Северному, уже и потрохами рыбьими завоняло, а тут тебе Аши – раз: поворачивай, мол, пойдем с тобой на Хиобе.
– Да туда же идти пол-дня! Нет, ну так посмотреть – почему бы и не сходить? Обойдется только дороговато – меньше кошти туда перевозчика не найти.
Аши откровенно уже посмеивался:
– Ладно, ладно. Идем это мы с тобой на Хиобе, дошли до… чего там, на полпути-то? Ну, пусть до ойаны этой, которая на Урсиа. Тут-то, значит, Аши и говорит: а причаль-ка, знаешь ли, прямо здесь. Восемь медяков тебе отсчитал, все по-честному, значит, да своей дорогой-то и пошел. Не поплыл, стало быть, на Хиобе. Остался. Что скажешь?
– Ну, а мне-то что? Остался себе, и остался. Можно подумать, так уж мне сдался Хиобе этот! Я бы, кстати, от Урсиа себе потом подобрал кого – не порожняком же к Середине идти. Получается – ходу меньше, а денег больше. Да и места там, кстати сказать, чудесные! Идешь себе, по сторонам поглядываешь – а кругом все башенки, садики, мостики их воздушные, одно удовольствие…
– Значит ты, говоришь, случайно себе занятие выбрал?
До Мичи, кажется, стало доходить, к чему клонит Аши:
– То есть… Нет, подожди… Хочешь сказать, что…
– Чего Аши не скажет, так это что такке – судьба тебе. Но!
Это «но» его прозвучало первой тяжелой каплей большого дождя. За нею – внезапно, как летний ливень – на Мичи обрушилось понимание. Он чувствовал такую чистоту, свободу и легкость, словно дождь этот и правда начисто смыл груз тяготивших его мыслей, положив конец привычной уже беспросветности. Под слоем пыли и грязи вдруг обнаружилась незаконченная, но полная понемногу проявляющегося смысла картина его жизни: удивительная мозаика, складывать которую, кусочек за кусочком, всегда и было любимым его занятием. Пока он не начал постепенно терять себя в однообразной, затягивающей повседневности. Пока не начал превращаться в такке – и это тревожило его, тревожило сильно: он все еще способен был осознавать, что медленно соскальзывает куда-то, где вовсе не хотел оказаться – и не знал, как остановиться, не умел найти выход.
Первые деньги на воде приходили легко: стоило лишь остановиться на взмах руки, поработать немного веслами. Это казалось делом настолько простым, что Мичи, всегда умеющий найти доброе применение лишней монетке, искренне радовался возможности перехватить таковую, от случая к случаю. Даже когда он обнаружил, что нехитрое это ремесло вполне способно его прокормить – стоит только уделить ему больше времени – он все же долго не допускал и мысли, что перевозка могла бы стать постоянным его занятием. Рожденный – в этом он не сомневался – для чего-то совершенно иного, он обдумывал дальнейшую свою судьбу, присматривался, пробовал свои силы. С какой-то все более пугавшей его неизбежностью, однако, он снова оказывался в собственной лодке, высматривая, не махнут ли ладонью с берега – отчего-то всякий раз выходило так, что занятие такке, в сравнении с прочими, приносило ему куда больше звонкого серебра – и куда меньше досады и раздражения. Это вовсе не было хорошо – скорее, не настолько плохо, как все остальное. Он негодовал на себя, зная, что способен на большее, и относя неспособность вырваться из замкнутого круга исключительно на счет собственной лени и глупости – но дело, как становилось ему ясно только теперь, было совсем в другом. Он искал занятие, которое бы ему соответствовало – но проблема заключалась в том, что ремесло такке и соответствовало ему, подлинной его природе, самой основе его существа. Впервые – с тех самых пор, как перестал радоваться случайно заработанному на воде медяку, и принялся, можно сказать, загребать их веслами – он подумал о теперешнем своем способе добывать средства на жизнь с благодарностью и теплотой. Напряжение, скопившееся в нем, таяло, исчезало бесследно. То, что казалось ему неразрешимой проблемой, оказалось крепким, устойчивым и надежным основанием его жизни; положение дел, из которого он искал выхода, само по себе было выходом: способом, позволявшим тому, что виделось и понималось сейчас как внутренняя его структура, абстрактная суть, проявлять себя в мире вещей и слов.
Очевидно, что путь этот был для него вовсе не единственно возможным – даже и явно не самым удачным. Но Мичи знал – стесняясь себе в этом признаться – что все эти годы был превосходным такке. Он понимал теперь, что смог столь очевидно преуспеть в искренне нелюбимом деле только лишь в силу того, что оно – пусть и на самом низком уровне – соответствовало складу его личности, и ясно чувствовал внутри себя источник неисчерпаемой силы, готовой проявляться снова и снова, не изменяя своей природе, но приспосабливаясь к обстоятельствам – даже к собственным его лени и глупости. Мичи улыбался: он был совершенно уверен, что сила эта однажды обязательно найдет себе новое выражение, новый способ разворачиваться, разматываться, становясь нитью его судьбы. Он все так же не имел ни малейшего понятия, как именно это произойдет, или чем ему следует заниматься – но знал, что может положиться на нее, довериться ей. Беспокоиться было не о чем. С нежностью разглядывал он яркие, отчетливо всплывающие перед мысленным взором картинки – свое потайное собрание хороших дней - и удивлялся, сколь многим был обязан воде.