Страница 10 из 21
«Боже, какой ужас! Это настоящее бедствие!» – подумал Муравьев, стараясь сохранить спокойствие.
– Куда ты, куда ты, распроязвило бы тебя в душу… – кричал Бердышов на товарищей.
Глаза у него горели, как у коршуна. Он сам схватил рулевое колесо. Казаки по приказанию Казакевича сели за огромные весла и стали налегать на них. Все офицеры помогали подымать парус. Баржа пошла против ветра, галсами, но ее било на волнах так, что вся посуда полетела со стола в салоне и повар, как пьяный, бежал туда, держась за поручни.
Быстро подошел пароход, снова отдали и закрепили конец. Пароход повел баржу генерала за остров.
Появилась низкая туча и, заволакивая все небо, пошла над рекой. Лохматые пряди ее свисали, казалось, к самым волнам. Ветер бил порывами, и десятки барж несло к острову. Люди боролись, как могли… В течение получаса весь огромный караван судов был разметан по реке. Некоторые баржи, выброшенные на мель, захлестывало огромными волнами.
К вечеру стихло. К губернаторской барже потянулись лодки с рапортами и докладами. Оказалось, что человеческих жертв нет и ни одна баржа не потоплена. Но более десяти выброшены на берег, многие получили пробоины, часть грузов подмочена, все надо выгружать, сушить. Муравьев был в отчаянии. Придется стоять здесь несколько дней и приводить все в порядок.
– Вижу вельбот под парусами! – доложил дежурный офицер.
День был ясный, солнечный, сегодня река голубая, а берега ее ярко-зелены, все вокруг тихо, спокойно и величественно. Иногда налетает легкий ветер, и по реке идут волны, начинаются белые барашки. Сплав все еще стоит и залечивает раны.
На вельботе шел русский морской офицер в полной форме.
– Ну вот и посланец Геннадия Ивановича! – сказал Муравьев своим спутникам, которые сегодня опять все, кроме Сгибневых, на генеральской барже.
– Откуда вы? Из Кизи? – крикнул губернатор.
– Да, ваше превосходительство, можно сказать, из Кизи, – отвечал офицер.
Коренастый, чернобровый, смуглый, он почти вбежал по трапу на палубу и представился губернатору.
– Мичман Разградский! Явился… Честь имею. – У него сильный украинский выговор. Муравьев знал, что он из простых, из штурманов. Теперь мичман. – Ваше превосходительство, вам письмо от Геннадия Ивановича Невельского.
– А где Невельской?
– Да его нет.
– Ка-ак нет?
– Они ушли!
– Куда ушли?
Разградский сразу не говорил, новости важные. Вообще, какие бы штабы и генералы ни являлись, но важней того, что тут сделано, не сделаешь.
– Его высокоблагородие Геннадий Иванович Невельской отбыли в Кизи.
– Сколько же осталось до Кизи? – с нетерпением спросил Муравьев.
– Точно неизвестно, ваше превосходительство, – отвечал мичман медлительно. – Но, по приблизительным расчетам, никак не менее… – Он замялся, как бы желая подобрать цифру поточнее.
– Не менее пятидесяти? Ста?
– Да нет, ваше превосходительство, – спокойно отвечал Разградский. – Не менее пятисот верст до Кизи!
Губернатор невольно посмотрел на своих спутников, и Разградский заметил на их лицах разочарование.
«Ну уж я в том не могу вам помочь, что Амур длиннее, чем вам того хотелось бы, – подумал Разградский. – А вы должны быть благодарны, что вас выехали встречать так далеко, а не за пятьдесят верст, как вам кажется. Но то дело не мое, и не я эту реку вытягивал».
Несколько недовольный таким приемом, Разградский, который от Невельского уже наслышался, какие нелепые претензии часто предъявляет к Амурской экспедиции начальство, добавил:
– Да от Кизи до моря тоже еще порядочно, ваше превосходительство…
И Муравьеву, и его спутникам плавание осточертело.
– Да где же тогда Геннадий Иванович? Зачем он ушел в такую даль?
– Он шел встречать вас, ваше превосходительство, и остановился неподалеку отсюда на устье реки Хунгари и ждал, но был вызван нарочным обратно в Де-Кастри, куда из Японии пришла шхуна «Восток» с известием от адмирала Путятина о том, что произошел разрыв с западными державами и началась война.
– Разве у вас неизвестно?
– Никак нет.
– Где же адмирал Путятин?
– Да надо полагать, что зашел в Императорскую гавань.
– Слава богу!
Посыпались расспросы. Тут уж начались совсем другие разговоры. Почувствовалась близость океана. Офицер привез известия о Японской экспедиции, отрывочные правда. Да, хотя до Кизи и пятьсот верст, но донеслось дыхание иного, широкого мира.
Муравьев стал читать письмо. Невельской писал, что очень ждал, но уходит встречать эскадру и готовиться на устьях к военным действиям, просит занять устье Хунгари постом, благодарил, в надежде, что устье Уссури занято.
«Ему легко, – думал Муравьев, – оставить посты! А у меня на хвосте висит Нессельроде и сует палки в колеса! Он Кизи и Де-Кастри не позволял занимать, не то что Уссури!»
Невельской объяснял, что устье Хунгари необходимо для поддержания связи с Императорской гаванью, где зимовка оказалась в очень тяжелых условиях. Писал, что Разградский сообщит некоторые подробности. Муравьев приосанился.
– Ну что ж, господа, вперед! – сказал он.
По каравану был отдан приказ отваливать.
– Пятьсот верст – это, пожалуй, десять суток ходу, – заметил Муравьев.
– В пять дней дойдем, – отвечал Разградский. – Начиная от устья Хунгари у нас всюду приготовлены проводники. Так что кое-где сможем идти ночью.
– Горунга, – сказал мичман своему спутнику-гольду, – поезжай в Торгон, скажи Бомбе и Киче – пусть живо сюда едут. Скажи, Муравьев пришел и надо скорей проводников.
Муравьев видел: Разградский чувствует себя тут совершенно как рыба в воде. Кузнецов, присутствовавший при этом разговоре, попросил разрешения отправиться вместе с гольдом на своей лодке в Торгон и торговать там, пока проводники будут собираться.
Баржа за баржей поднимали якоря и шли.
– Осмелюсь сказать, ваше превосходительство, что Геннадий Иванович просил беспременно пост оставить на устье Хунгари, где вы завтра будете. С той реки путь в залив Императора Николая. Где нынче зимовали…
– Нет, пост на Хунгари я поставить не могу!
– Осмелюсь сказать, ваше превосходительство, что, ей-богу, пост необходим.
Своим упрямством Разградский сильно раздражал Муравьева. Муравьев чувствовал, что в Хади что-то случилось. Он не желал говорить об этом при штабных, среди которых есть и прохвосты и шпионы. Когда весь караван пошел и все разъехались по баржам, Муравьев позвал Разградского в каюту и спросил, что произошло в Хади.
Разградский, чтобы прежде времени не чернить дела, сказал, что есть сведения, что там смертность. Муравьев пришел в сильное раздражение.
– Как это могло случиться? Сколько умерло?
– Про то я не могу знать, ваше превосходительство! Капитан Невельской доложит точно, но и у него нет сейчас сведений.
– Молчать! – закричал губернатор. – Отвечать ясно! Вам поручено было доставить продовольствие? Я вас в порошок изотру!
– На то ваша воля, ваше превосходительство, – спокойно отвечал Разградский, глядя недобро.
«Штурмана бывшие! Из грязи в князи – и зазнался! Что же смотрел Невельской?»
– Прошу вас изложить мне все! Как вам это стало известно… Все с самого начала.
Удога думает, что бесстрашные и свирепые маньчжуры недаром пропустили такой великий караван. От гудков парохода, говорят, весь город разбежался.
– Верно, Алешка, ты говорил когда-то, что полон Амур придет народа.
– Да, вот и тряхнули маньчжурам! – отвечал Бердышов.
Вечером казаки вспоминали, как проходили Айгун. Ко многому они там присмотрелись. До сих пор предполагали, что маньчжуры могущественны. Все привыкли к тому, что они злобны и надменны. А в Айгуне присмотрелись к их жизни, оказалось, что там гниль, беднота. Казаки заметили, что китайцы маньчжуров не любят.
– Как же, начальство!
– Я вам это и прежде говорил, а мне никто не верил, – замечал Маркешка.
– Мы верили! Да вот довелось и самим посмотреть! – сказал Пешков. Он последнее время невесел.