Страница 23 из 28
- Ну, вот и наша мама! - весело сказал хозяин побольше, муж тети Лизы, поднимая сынишку.
И тетя Лиза, взяв на руки сына, сначала внимательно оглядела его, чисто ли он умыт, а потом отдала ему Петрушку.
- Это Петрушка, сынок, - сказала она. - Поиграй с ним.
И опустила обоих на пол.
- Трушка? - повторил ребенок и стал его удивленно разглядывать.
И Петрушка тоже смотрел на него и смеялся во весь рот.
Уж очень хорош был этот маленький хозяин: крепенький, белоголовый, чистенький.
Насмотревшись на Петрушку, Илюшка удовлетворенно засмеялся и затопал по полу, волоча Петрушку за собой. Одна Петрушкина рука была в воздухе, другая ехала по гладко натертому полу, но Петрушке это, в общем, нравилось.
Они вместе притопали на кухню к тете Лизе, где на полке так ослепительно сверкали кастрюли, как будто это были не кастрюли, а зеркальные витрины магазинов. И прямо в их сверкающие зеркальные бока гляделись румяные щеки толстой свеклы, которую в это время энергично чистила Лиза.
- А, сынок! - сказала она ласково маленькому хозяину. - Играй, играй!
Но в это время на кухню пришел и другой хозяин, побольше, тети Лизин муж.
- А знаешь, Лиза, зря ты это, - сказал он. - Игрушка, видно, дорогая, а наш ее в момент испортит. Как ты потом будешь возвращать? Давай-ка лучше я сейчас отнесу обратно в клуб. Мне ведь по дороге.
Тетя Лиза оглянулась и посмотрела на сына. В это время он как раз пытался сунуть Петрушку в ведро с водой.
- Ах ты баловник! - закричала тетя Лиза. - Правда, Федя, отнеси. А я уж разглядела, как он сшит, и как-нибудь попробую сделать такого же.
- Попробуешь? - усмехнулся муж. - Ты-то попробуешь? Сделаешь, да еще лучше этого!
И, осторожно вынув из рук сына Петрушку, он унес из кухни эту замечательную новую игрушку.
Тут раздался такой страшный рев, что другой отец немедленно прибежал бы назад, но тети Лизин муж был уже за дверью. Он хорошо знал, что жена сумеет успокоить сына.
Глава тридцать пятая
ВЕСЕЛЫЙ, ГЛАВНЫЙ, ДЕТСКИЙ
Помните, когда Петрушка лежал у дверей клубного зала, проходящие мимо него люди говорили о том, что жюри конкурса на лучшее ситцевое платье не состоялось потому, что не пришел Главный художник клуба. Вспомнили?
Так вот, этот Главный художник был еще и детским, так как рисовал картинки к детским книжкам, и был также веселым, так как картинки он любил рисовать смешные. И поэтому некоторые называли его веселым художником, а некоторые - детским.
В сущности, это одно и то лее, потому что всякий настоящий детский художник - еще и непременно веселый.
И за все эти качества Главного художника очень любили и уважали многие люди, особенно дети.
Но была у него еще одна черта, которая причиняла и ему и всем окружающим массу хлопот. Дело в том, что Главный, веселый и детский художник был по совместительству еще и самым забывчивым и рассеянным человеком на свете.
Чтобы не забыть нужных дел, он записывал их на различных необходимых вещах - например, на папиросных коробках или на трамвайных билетах, но всегда забывал вовремя посмотреть на них.
Он завязывал узелки на платках и галстуках, и это очень огорчало его жену, хотя она и была самой доброй и приветливой на свете женщиной. Но все равно он никогда не мог вспомнить, почему завязан узелок на его носовом платке.
Он забывал сдать работу в срок, и детские книжки из-за этого не выходили вовремя. Он забывал приходить на заседания, и поэтому никто не мог узнать его мнения о рисунках других художников.
Одного только никогда не забывал веселый художник - того, что он рисовал в данное время.
Вот и сейчас, подходя к клубу, в котором он уже много лет состоял Главным художником, он бормотал:
- Нет, хвост у него я загну крючком, это будет смешнее... Да-да, смешнее! А в зубы ему дам... Что я дам ему в зубы?.. А, да трамвайный билет! - сказал он весело, так как в это время ему в руку, которую он держал в кармане, попался старый трамвайный билет.
"Вот-вот, именно такой билет. И с ним он войдет в трамвай... Да-да, вот именно с таким..."
И веселый художник поднес к самым глазам обыкновенный трамвайный билет, чтобы получше его запомнить и потом правильно нарисовать: ведь он все и всегда рисовал с натуры.
Но на обыкновенном трамвайном билете было что-то написано красным карандашом. Веселый художник на мгновение замер, потом хлопнул себя по лбу и ринулся в клуб.
На трамвайном билете было написано: "Жюри", и художник спешил попасть на это жюри.
Он совсем забыл, что оно должно было состояться вчера: веселый пес, герой его новой детской книжки, прочно завладел его памятью.
Но тут неожиданно чья-то рука ухватила руку веселого художника.
- Извините, я тороплюсь! - закричал художник и рванулся к двери, но рука крепко держала его.
Ведь это была рука тети Лизиного мужа, а он работал на заводе, и руки у него были достаточно крепкие.
- Я не задержу вас, товарищ художник, - весело сказал тети Лизин муж. - Я только попрошу вас передать эту игрушку директору клуба. Потому что я тоже тороплюсь.
И, передав художнику Петрушку, тети Лизин муж торопливо пошел дальше.
А веселый художник крикнул: "Непременно!" - и побежал в клуб. Он пробежал мимо дремлющего Непейводы прямо на второй этаж и рванул дверь зала. Но зал был пуст. Стулья были чинно расставлены у стен и пол чисто выметен - недаром здесь побывала недавно тетя Лиза.
Художник устало опустился на один из стульев у стены и вытер платком лоб.
- Странно! - сказал он, сунув платок в карман. - Жена дала мне сегодня какой-то особенный платок - весь разноцветный, толстый и мягкий. А не дать ли такой платок в зубы моему псу? И пусть он с этим платком бежит по улице...
И веселый художник торопливо вышел из зала и, сбежав вниз по лестнице, так же быстро направился к себе домой, чтобы скорей нарисовать то, что ему только что пришло в голову.
Глава тридцать шестая
В СТАРОЙ БАШНЕ
Веселый художник забывал не только о заседаниях и сроках сдачи своих работ. Он забывал и о многом другом, о чем люди более практические не забывают никогда.
В городе, где жил веселый художник, все время строились большие новые дома, и многие люди переезжали в новые квартиры. В этих квартирах у них прибавлялись семьи - рождались маленькие дети, женились взрослые, - и самые настойчивые и нуждающиеся хозяева этих квартир покидали их, чтобы переехать в новые, более просторные. А в старые, освобожденные ими квартиры въезжали другие семьи.