Скользкая дорога

— Это понятно, спасибо, — сказал Тоцци. — Поправьте меня, если я оперирую неверными данными, но, насколько мне известно, лаборатория, учрежденная вашим супругом и Заком Экманом, «Каллидиум Фридус», получала инвестиции из Фонда Инноваций Тима Кравица. Это так?

— Это так, но я узнала об этом, только когда господина Кравица казнили. Очень странно… Похоже, будто я оправдываюсь.

— Ни в коем случае, что вы! — ответил Арманду.

— В общем, да. Рику часто обсуждал инвестиции с Заком, когда дело господина Кравица закончилось с таким печальным исходом — тогда я и поняла, что в финансировании разработки энклоузера участвовал этот фонд.

— И, думаю, последний вопрос. Для протокола, так сказать. Были ли у вас основания желать смерти или, наоборот, освобождения господину Кравицу?

— Нет, что вы, — улыбнулась Тарья, — у меня не было таких желаний даже по отношению к врачу, который оперировал меня во время беременности, а ведь этот человек так оплошно подрезал мою линию жизни.

— Госпожа Экман, я еще раз хотел сказать, совершенно искренне, что очень сожалею. Врагу не пожелаешь такой судьбы… Знать дату своей смерти… Это ужасно.

— Это ужасно, капитан. Это ужасно.

— Что ж, я очень благодарен, что вы не пожалели времени и, не будучи обязанной это делать, уделили нам внимание.

— Господин Тоцци, судейство в Суде Прошлого для меня и честь, и долг. Такой же долг — сохранить репутацию этого органа. И у меня нет сомнений в том, что ни один мой коллега из судейского корпуса не мог даже теоретически повлиять на исход процесса над Тимом Кравицем — ни в силу предубеждений, ни из-за пристрастности.

— Да, госпожа Экман. У нас в настоящий момент нет проверенных оснований говорить, что Кравиц был казнен незаконно. Но сомнительная реакция ядра не может быть оставлена без внимания. Еще раз спасибо за ваше время.

Тарья сделала глоток воды, попрощалась с полицейскими и вышла из комнаты.

— Что думаешь? — спросил Лукас капитана, когда они остались одни.

— Надо осмыслить все, что она сказала. Но на первый взгляд искать с ней нечего. Несчастная женщина…

— А мне она показалась вполне счастливой. Для ее-то состояния.

— Она оптимист, Лукас. Жизнь каких только сюрпризов не преподносит.

— Так забавно, конечно…

— Что забавно? — спросил Арманду.

— Я некоторое время назад начал играть в «Иннер-брейкер». Игра такая по сети.

— Стрелялка, что ли?

— Нет, не стрелялка. Это что-то типа интеллектуальной викторины, когда находишь по сети случайного соперника и можешь с ним сыграть сет раундов на разные темы — история, наука, лингвистика и все такое. Кто на большее число вопросов отвечает правильно, тот и выигрывает. Да аналогов куча в сети!

— Ну, допустим. А причем тут твоя игра?

— Там я с одной женщиной играю. Она неважно играет, но дело не в этом. Игроки не видят друг друга, могут только переписываться. И как-то раз я долго не заходил в свой профайл, а когда зашел, увидел от нее сообщение: «Ну что, играем?»

— Рассказ ребенка младшей школы…

— Ну подожди! Дай дорассказать. А я же в школе по самоучителю испанский пытался выучить, чтобы «Сто лет одиночества» в оригинале почитать. Так вот, я ей отвечаю по-испански: «ђSМ!», то есть «да», а она мне пишет: «NoHablas espaЯol?», то есть «Ты говоришь по-испански?»

— А ты прям реально говоришь?

— Ну, как говорю… Говорить-то не с кем, но на каком-то элементарном уровне могу переписываться. Короче, слово за слово, и мы с ней каждый раз, как сыграем очередной раунд, переписываемся по-испански. Она прям очень неплохо пишет на нем. И кроме ее той первой фразы мы друг другу ни слова по-английски больше не написали. Самое смешное, что только через неделю она поняла, что я парень, а не девушка. Так вот, у нее, прикинь, рак крови, терминальная стадия. Причем когда болезнь поддавалась лечению, она ее не лечила. Намеренно.

— Это как? Жить надоело?!

— Говорит, что сильно согрешила в молодости и восприняла болезнь как воздаяние. Если я правильно понимаю смысл.

— Больная…

— А когда здравый смысл, видимо, возобладал, и она стала лечиться, то было уже поздно. Сейчас у нее активная стадия терапии, но она говорит, что прогнозы неоднозначные. Как раз после разговора с Тарьей Экман я о ней вспомнил. У одной есть болезнь, которую она не может вылечить, хотя многое бы отдала за то, чтобы исцелиться. У второй — был какой-то хронический лейкоз, который лечится на раз-два, а она целенаправленно хотела довести ситуацию до крайности, чтобы быть наказанной за непонятно какие грехи.

— Может, она фанатичка какая?

— По общению не похожа. Вполне нормальная.

— А все потому, Лукас, что глупость человеческая не знает пределов. И мировая история — лучшее тому свидетельство. Пойдем, у нас еще с тобой работа. Надо подготовить протокол по результатам беседы с Экман и загрузить его в матрицу дела. Прокурор будет интересоваться.

— Сделаем. А кто у нас следующий?

Глава 13

— Мамуль, привет! Как ты? — весело звучал голос Леи.

— Привет, детка! Я хорошо. А ты? С учебой все в порядке?

— Да, все отлично! И в плане оценок тоже! Сейчас вообще самое интересное началось — у нас пошли практикумы, и мы работаем с настоящими пациентами! Это ужасно захватывает! Я общаюсь с женщиной, которую стали посещать суицидальные мысли. Провожу с ней терапию под руководством своего научного куратора.

— Лея, дочка, ты сейчас сказала «пациенты», и у меня прямо сердце сжалось. Пусть и не медицина в ее классическом выражении, но хотя бы так! Пациенты! У моей дочери будут пациенты!

— Ой, мамуль, да даже если б я пошла в ветеринары, ты тоже была бы счастлива! Главное, что лечит. А кого — дело десятое! Ты такая смешная у меня. Как там ваш суд? Как Сабрина? Она все еще работает у тебя ассистентом?

— Работает, да. Она чем-то мне тебя напоминает, детка, и мне становится легче. Очень скучаю по тебе. Иной раз такая тоска возьмет, что ни работа, ни домашние дела отвлечься не помогают.

— Мамуль, я тоже по тебе скучаю. Сейчас сессия закончится, и я к тебе приеду.

— Скорей бы! Как Ник твой?

— С ним все хорошо. И у нас с ним тоже все хорошо. Я его люблю, мам.

— Конечно, любишь. Я рада за тебя.

— Ладно, мамуль, я побегу. Надо проект один закончить, а еще в магазин заскочить. Мы с Ником решили на выходных генеральную уборку сделать, а у нас дома, кроме бумажных полотенец, ничего нету. Целую, мамуль!

— Пока, детка.

Не прошло и полминуты после окончания разговора, как Валерия перезвонила дочери. Когда Лея приняла вызов, то вид у нее был такой, будто за прошедшие секунды она осознала свой прокол. Лицо ее горело от волнения.

— Лея… Я просто переспросить… Где, ты сказала, нет ничего, кроме бумажных полотенец? У вас дома?! У вас? Дома?

— Мамуль, ну подожди. Да, мы живем вместе. Что тут такого?

— Живут вместе… — растерянно прошептала себе Валерия. — А почему мне не сказала?

— Мамуль, ты сама была в моем возрасте. Чем меньше родители знают о своих взрослых (я подчеркну — взрослых!) детях, тем лучше всем.

— И давно?

— Нет, не очень.

— Это сколько в цифрах?

— Это не очень давно, мамуль. Теперь ты знаешь. Видишь, мир не стал вращаться в другую сторону!

— Не мир, а земной шар. Нет, я, конечно, не какая-то наивная курица, поэтому внутренне была готова, но не думала, что это будет так неожиданно для меня.

— Мамулечка-курочка, мне правда надо бежать!

— Иди, детка. И передай привет Нику от тещи.

— Хорошо, теща! — засмеялась Лея и окончила звонок.

В планах Валерии было позвонить профессору Мартинезу, но она тут же погрузилась в себя: «Лея… Когда же ты успела вырасти? А ведь пройдет мгновение, и тебе будет сорок пять, как и мне. А мне-то…» Валерии подумалось о том, что у дочери никогда не было парня. Нет, молодые люди всегда вились вокруг стройной нежной Леи, как змеи, но она их будто не замечала. Валерия ни разу не слышала фразы: «Мама, познакомься, это Джон», а тут… Она вспомнила, как впервые увидела Ника в холле Сиднейского университета. Что ни говори, но он не вызвал у нее ни одной негативной эмоции. Скорее, наоборот. А ведь первое впечатление почти никогда не подводило профессора. Ей всегда было сложно представить, что какой-то непонятный парень лапает ее дочь за грудь, за бедра, расстегивает ей блузку — блузку ее девочки, ее детки! И что он, дорвавшись до цели, срывает ту преграду, которая тысячелетиями отделяла девушек от момента, когда детство безвозвратно заканчивается. И что Лея в эту секунду, может быть, и сама не понимает, хочется ли ей этого перерождения. Валерия вспомнила свой первый раз. Она, семнадцатилетняя студентка, до беспамятства влюбилась в старшего лаборанта. Он был не красавец, но харизма и юмор неслабо зацепили будущего профессора. Он ее не уламывал, не бегал за ней — скорее, именно Валерия, решив, что с этой любовью всей ее жизни все и случится, ходила за ним хвостиком. И в один из вечеров, когда она помогала ему приводить в порядок лабораторию, все случилось прямо там, на диванчике. Не зная, что и как делать, Валерия оседлала его, неуклюже целуя, а руками пытаясь снять с него брюки, а с себя — колготки. Как же нелепо, должно быть, она тогда смотрелась со стороны! Роман продлился несколько месяцев, но дальше редкого секса на кушетке лаборант двигаться не собирался, так как, по его собственному выражению, он был «немножечко женат». Валерия всегда это знала, но была уверена в том, что уход ее возлюбленного из семьи — дело времени. В действительности же делом времени был его уход из университета на другую работу и вычеркивание влюбленной дурочки из своей жизни. Как ни странно, мысль о том, что Ник вовсю наслаждается телом ее дочери, Валерию совершенно не напрягала, хотя она для порядка даже старалась намеренно возбудить к нему неприязнь на этой почве.