Страница 18 из 35
«Конь вороной» – и эпос, и сатира, и быль.
«Конь вороной», как и «Конь бледный», написан в форме личного дневника. В «Коне вороном» записи белого полковника – Юрия Николаевича. В «Конармии» Бабеля – буйство красок и деталей, у Савинкова в «Коне вороном» стиль скупой, сжатый, лишенный каких-либо эффектов. Вот несколько примеров:
«Я люблю простор широких полей. Я люблю синеву далекого леса, оттепель и болотный туман. Здесь, в полях, я знаю, знаю всем сердцем, что я русский, потомок пахарей и бродяг, сын черноземной, напоенной потом земли. Здесь нет и не нужно Европы – скупого разума, скудной крови и измеренных, исхоженных до конца дорог. Здесь – “не белый снег”, безрассудство, буйство и бунт».
«…У меня нет дома и нет семьи. У меня нет утрат, потому что нет достояния… Я ко всему равнодушен. Мне все равно, кто именно ездит к Яру – пьяный великий князь или пьяный матрос с серьгой: ведь дело не в Яре. Мне все равно, кто именно “обогащается”, то есть ворует, – царский чиновник или “сознательный коммунист”: ведь не единым хлебом жив человек. Мне все равно, чья именно власть владеет страной – Лубянка или Охранное отделение: ведь кто сеет плохо, плохо и жнет… Что изменилось? Изменились только слова. Разве для суеты поднимают меч?
Но я ненавижу их. Враспояску, с папироской в зубах, предали они Россию на фронте. Враспояску, с папироской в зубах, они оскверняют ее теперь. Оскверняют быт. Оскверняют язык. Оскверняют самое имя: русский. Они кичатся, что не помнят родства. Для них родина – предрассудок. Во имя своего копеечного благополучия они торгуют чужим наследием – не их, а наших отцов. И эти твари хозяйничают в Москве…»
«…Человек живет и дышит убийством, бродит в кровавой тьме и в кровавой тьме умирает…»
«…Да, “чорт меня дернул родиться русским”. “Народ-богоносец” надул. “Народ-богоносец” либо раболепствует, либо бунтует; либо кается, либо хлещет беременную бабу по животу; либо решает “мировые” вопросы, либо разводит кур в ворованных фортепьяно. “Мы подлы, злы, неблагодарны, мы сердцем хладные скопцы”. В особенности скопцы. За родину умирает горсть, за свободу борются единицы. А Мирабо произносят речи. Их послушать – все изучено, расчислено и предсказано. Их увидеть – все опрятно, чинно, благопристойно. Но поверить им, их маниловскому народолюбию, – потонуть в туманном болоте, как белорусский крестьянин тонет в “окне”. Где же выход? “Сосиски” или нагайка? Нагайка или пустые слова?»
«…Он принес московскую прокламацию. В ней сказано: “В Ржевском уезде бесчинствует шайка бандитов, наемников
Антанты и белогвардейцев. Товарищи, Республика в опасности! Товарищи, все на борьбу с бандитизмом! Да здравствует РСФСР!.” Я читаю вслух это воззвание. Егоров слушает и плюет:
– И не выговоришь: Ресефесер… Чего таиться? Говорили бы, дьяволы, прямо: Антихрист».
«…Он рассказывает про привольную московскую жизнь. “Бандиты” окружили его. Они слушают с упоением. На вершине дерев золото вечернего солнца. Внизу сумерки. Хороводами жужжат комары.
– Люди как люди, и живут по-людски. В рулетку играют, ликеры заграничные пьют, девиц на роллс-ройсах возят. Одним словом, Кузнецкий Мост. Выйдешь часика этак в четыре – дым коромыслом: рысаки, содкомы, нэпманы, комиссары… Ни дать ни взять как до войны, при царе. Вот она, рабочая власть… Коммуной-то не пахнет. В гору холуй пошел. Жи-вут!.. А мы, сиволапые, рыжики в лесу собираем!.. Эх!..»
Савинковский герой объясняет своей любимой, стоящей на позиции коммунизма: «Где ваш “Коммунистический манифест”?.. Вы обещали “мир хижинам и войну дворцам”, и жжете хижины, и пьянствуете во дворцах. Вы обещали братство, и одни просят милостыни “на гроб”, а другие им подают. Вы обещали равенство, и одни унижаются перед королями, а другие терпеливо ждут порки. Вы обещали свободу, и одни приказывают, а другие повинуются, как рабы. Все как прежде. Как при царе. И нет никакой коммуны… Обман и звонкие фразы да поголовное воровство. Правда это? Скажи.
Она молчит. Она не смеет ответить.
– Скажи.
– Да, правда».
Повесть «Конь вороной» написана в 1923 году. Через полтора года Борис Савинков будет арестован и предложит услуги Советской власти. Смог ли он ей служить? На мой взгляд, нет. Отсюда и гибель…
В тюремном дневнике 23 апреля 1925 года (за 12 дней до гибели) Борис Савинков записывал:
«Все то, что я написал, мне кажется написанным из рук вон плохо. Сегодня перечитывал и переделывал “Дело № 3142” и грыз от злости перо – не умею сказать так, как хочу! Не умею даже намекнуть. Меня ругали за все мои вещи. Хвалили только “Во Франции во время войны”. А это – наихудшее из всего. В особенности рассказы.
Я работаю, переделывая по 15 раз, не для суда читателей (читатель чувствует только фабулу в огромном большинстве случаев: интересно, неинтересно…), еще меньше для суда критиков (где они?) и во всяком случае не для удовольствия. Я работаю потому, что меня грызет, именно грызет, желание сделать лучше. А я не могу».
Интересно, как Савинков обрушился на дневник Гонкуров: «Дневник Гонкуров – дневник сытых французских буржуа, любящих искусство. Потому что они любили искусство и хорошим языком писали романы, которых давно никто не читает, они, разумеется, воображали себя исключительными людьми. А кто себя таковым не воображает? Даже не любя искусство, даже умея говорить только матом…»
По какой-то странной ассоциации вспоминаются строки «Разбойника» Вальтера Скотта в переводе Эдуарда Багрицкого:
Мне кажется, и Борис Савинков считал, что счастье – прах и гибель – прах. Но во имя чего он все-таки хотел жить? И боролся? Во имя новой России? Или в угоду себе? Своим устремлениям и своим амбициям, ведомым тщеславием напролом?..
На этот вопрос нет ответа. Его унес с собою Савинков.
Троцкий: Лев и Люцифер революции
Судьба – я смеюсь над ней.
О Троцком лгали столько лет, что сделали из него крайне загадочную личность. По существу сегодня никто не понимает, что такое Троцкий. И это в равной степени относится и к тем, кто его любит, и кто ненавидит.
Советские историки переписали историю Октября, революции, которая свершилась под руководством двух вождей – Ленина и Троцкого. Но Ленин остался в качестве первого лица и покоится в Мавзолее, а Троцкого мало того что жестоко убили, но очернили память о нем и выкинули из истории, заменив его общим понятием «троцкизм».
Память о нем хранит президентский дворец в Мехико, где на огненных фресках Диего Риверы изображены восставшие бедняки России, солдаты в буденовках, красные звезды и сияющие лица Ленина и Троцкого.
Именно Троцкий был основным организатором и практическим руководителем Октябрьской революции. Именно он организовал Красную армию и обеспечил победы красным в Гражданской войне своими чрезвычайно эффектными мерами, используя беспрецедентный террор, привлекая профессиональные кадры царской армии, введя систему заложничества и т. д.
Более подробный очерк о бурной и драматической жизни Троцкого можно прочитать в моей книге «Ангел над бездной» (2001). Повторять его не имеет смысла и невозможно из-за объема, поэтому многое опущу, приведу лишь отдельные фрагменты и кое-что добавлю «по ходу пьесы». Итак…
Троцкий Лев Давыдович (Давидович, а настоящая фамилия Бронштейн, 7 ноября 1879 года, деревня Яновка близ Елизаветграда (Кировоград) на Украине – 20 августа 1940 года, Койакон, Мексика).
Болезнь Ленина чрезвычайно обострила борьбу за власть, за ленинское наследство. В пьесе Петера Вайса «Троцкий в изгнании» в уста Льва революции вложены такие слова: «Я уже вижу, во что это выродится. За партию все будет решать аппарат, за аппарат – центральный комитет, а за центральный комитет – диктатор. Львиная голова Маркса первой падет под нож гильотины».