Страница 25 из 26
Теперь еще: люк на крышу. Кто-то его старательно подготовил. Видимо, планировался уход через него. Почему не воспользовались? Ну, наверное, не возникло необходимости. Ночь, поздно, на лестнице никого… Зачем делать сложно, когда можно просто? Но предусмотрено-то было. Все продумано.
Итак: квартиру купили, пути отхода продумали, заманили, оставили… Что дальше? Дальше все странно. До сих пор все идет четко, рационально, по какому-то плану… До какого-то момента. Да-да! Вот именно!.. Как будто начинали одни, а…
А начинали люди, явно имеющие какую-то цель. И уж наверняка их целью не могло быть убийство этого парня. Потому что иначе все можно было сделать гораздо проще и дешевле.
То есть, что получается: люди чего-то строили-строили, старались-старались, а потом кто-то пришел и – что?.. все испортил? Так, что ли?..
Так чего же они хотели? Для чего весь этот огород? Ордынцев – сын Ордынцева. Готов лечь на рельсы, если все это не связано с его папашей. Папаша – кандидат, причем – один из двух, за которых, собственно, все и будут голосовать. Остальные не в счет. Не за этого же, в самом деле, гробовщика… Или этого, как его?.. Ну вот, даже и фамилию не вспомню.
Так-так! Ордынцев и Зуев. Зуев против Ордынцева. Зуев, Зуев… Что я про него знаю? Зуев – это строительство. Все большие стройки последних лет – это все его рук дело. В принципе – ничего криминального, но при этом почему-то теснейшая связь с группировкой Князя.
Князь… А что Князь? Что у нас, собственно, есть на Князя? Ни-че-го! Кроме того, что его то и дело видят возле Зуева. Ну и что? Как говорил Остап, джентльмен в обществе джентльменов делает свой маленький бизнес. И что мы о нем знаем? Довольно мало – все на уровне слухов и непроверенной агентурной информации. До девяносто пятого был бригадиром у Казбека. В девяносто пятом арестован в Москве по обвинению в организации заказного убийства. Через полгода отпущен. Вернулся в Добрынинск к тому же Казбеку. Вскоре Казбека убивает его же охранник. Из-за бабы. И во главе казбековских становится Князь. К удивлению всей добрынинской братвы.
Да, – вспомнил Хватов, – они тогда все ожидали основательной войнушки, но… ничего так и не произошло. Никаких стрелок, никакого мочилова. Правда очень странно помер Ваня-Сибиряк, Клим очень вовремя попал в автокатастрофу, Белый уехал в столицу, да там и пропал с тремя помощниками. Пытались было воры предъяву Князю сделать, да дальше разговоров дело не пошло. А с самого Князя – как с гуся вода. Весь такой белый и пушистый. Открыл лавочку себе, маслицем торгует… Ну, маслицем-не маслицем, стройматериалами – тут, положим, у него с Зуевым есть общий интерес, хотя, по слухам, и не только тут.
Смотри-ка какая цепочка выстроилась: Ордынцев-младший, Ордынцев-старший, Зуев, Князь… Но зачем?! Зачем тому же Зуеву убивать сына Ордынцева? Чего он этим добился? Ну, можно еще придумать, чтобы этого самого сына похитили. Заставить таким образом Ордынцева снять свою кандидатуру. Но это же полная чушь! Беллетристика. Всем все будет известно, и все ясно. Ну, какой болван проголосует за откровенного бандита? Да хоть золотом осыпь. Золото возьмут, а голосовать не станут. Нет, это не вариант.
Может, надеялись, что он эту девчонку изнасилует? Ей – снотворного, ему – наоборот, возбуждающего чего-нибудь. А что? Вот это уже больше похоже на правду. Раздуть это дело накануне выборов. Ордынцев – насильник! Очень хорошо. А какой именно Ордынцев, ну – это уже вопрос второй. Как в той прибаутке: то ли Иван Иваныч украл, то ли у Ивана Иваныча украли…
Может быть, может быть… А потом что-то сломалось.
В любом случае, раскрутить этот клубок можно только через эту самую подругу. А ее можно найти через ту девицу, подругу покойного. А вот ее… А вот ее – только через этого Вадима. А он будет молчать. До конца. Он, к бабке ходить не надо, запросто заложит меня, но ее он не выдаст. Ни за что.
Ну, и что прикажете делать?
5
Чем вернее истина, тем замусоленнее и истрепаннее она от частого употребления. Как хорошая книжка. Что может быть банальнее утверждения, что надежда умирает последней, и человек жив пока она его не покинула. Только то, что утопающий хватается за соломинку.
Надежда…
Вот эта самая надежда, эта по кошачьи живучая тварь, проснулась, ожила и зацарапалась своими коготками где-то в потаенной глубине Викиного сознания.
И надежда эта была связана с человеком, которого звали Геннадий Васильевич. С тем самым основательно помятым типом, которого Вика обнаружила в квартире Вадима.
Исчезнув с взятыми у Вики деньгами, помятый отсутствовал недолго. Все-таки он был местный житель, и знал кратчайшие пути до спасительных источников живительной влаги.
С бутылкой в руках он молча и деловито проследовал на кухню, откуда вскоре донесся характерный звук, который издает стеклянный сосуд, соприкасаясь с другим стеклянным же сосудом. И вскоре после этого Вадимов сосед вновь появился в гостиной. Лицо его заметно ожило и посвежело, даже как будто немного разгладилось. Дыхание его, правда, несло с собой аромат только что употребленного продукта, зато взгляд стал живым и осмысленным.
– Ну вот, совсем другое дело, – без тени смущения констатировал он, усаживаясь в кресло. – А теперь позвольте представиться: Геннадий Васильевич. Я тут живу, – счел он необходимым внести ясность в свой статус, – этажом выше.
– Очень приятно, – в полном соответствии с принятым этикетом отреагировала Вика.
Некоторое время они посидели молча, разглядывая друг друга – Геннадий Васильевич внимательно и в упор, словно некий экспонат, выставленный на витрине, а Вика – украдкой, застенчиво бросая косые взгляды. Этот пристальный взгляд смущал ее. И вообще… Она, честно говоря, рассчитывала, что этот человек обрадуется, что его выпустили, и уйдет, оставив ее одну. Однако, похоже было, что именно этого-то он делать и не собирался.
– Знаете, что, – сказала Вика, устав от этого напряженного молчания, – схожу-ка я на кухню, посмотрю, что там можно приготовить на завтрак. А то я, честно говоря, со вчерашнего дня ничего не ела.
Из еды в холодильнике нашлись сосиски и буханка черного хлеба. Приготовив этот немудрящий холостяцкий завтрак, Вика позвала из гостиной Геннадия Васильевича. Геннадий Васильевич ломаться не стал и трапезу своим присутствием удостоил.
– Эх, горчицы нет! – посетовал он, окидывая взглядом стол.
Он взял в руку бутылку, в которой оставалось еще около двух третей содержимого, взглянул на Вику и, отчего-то вздохнув, решительно поставил бутылку обратно на стол, после чего встал и молча вышел из кухни.
Вернулся он неся в руках две маленькие водочные рюмочки.
– Вы меня простите, Вика, – сказал он, слегка дрожащей рукой разливая водку, – по моему вам это сейчас нужно. Я не знаю, что там у вас случилось, и не хочу знать, – добавил он торопливо, – это не мое дело… Я вообще в чужие дела не лезу, своих хватает. Да… Но вообще-то… И не бойтесь, с одной рюмки не сопьетесь и не отравитесь. Да я и не собираюсь вас спаивать – больно нужно! И так от сердца отрываю. Ну, давайте… пусть все плохое пройдет. Пусть только хорошее останется!
Он поднял свою рюмку и подождал, пока Вика не подняла свою. Они чокнулись.
Пить водку Вике совсем не хотелось. Она ее не любила и старалась избегать, но тут решила, что одна рюмочка в качестве лекарства, пожалуй, и в самом деле не помешает. Она зажмурилась и выпила, не испытав при этом, как ни странно, никаких неприятных ощущений. Наоборот, очень скоро она почувствовала как теплая волна поднимается откуда-то из глубины организма, как будто сделанный ею глоток разбудил дремавший там вулканчик, и теперь он заработал, согревая ее.
Геннадий Васильевич тем временем уже успел налить себе и опорожнить вторую. Пить такими цыплячьими дозами он давно отвык.
– Да вы ешьте, ешьте, закусывайте. – уговаривал он Вику, цепляя вилкой одну из горкой лежащих перед ними сосисок. – Первый шаг в победе над пьянством – это закуска!