Страница 52 из 60
- Никому нельзя довериться, - мрачно посетовал государь, когда предстал пред ним Федор. - Тебе я тоже не доверяю. Но меньше, чем прочим. Иди, зри, запоминай. Что есть Европа? Что есть нынешнее католичество? Лютеране сильны ли? Кальвинисты? Крепок ли Рим? Много ли крови от него ждать? Что-то неладное там творится... Отчего так силен демонский дух оттуда? От посольских наших толку мало - они только при дворах и обитают. Послал бы я какого-нибудь попа, да ему вера наша глаза застит, то, чего и не было, увидит. То, чего и не слышал, расскажет... И не пора ли нам Третьим Римом быть? Поедешь с Поссевином. Он, слышь, прибыл нас католичеством прельщать. И поскольку надежды сей еще не потерял, помощь тебе окажет. Я же от тебя, в случае чего, отрекусь. Понял ли?
Из душных, пропитанных черным коварством царских покоев Федор вышел на свежий воздух двора и устремил взор свой на Запад, туда, где лежала, корчась в тяжелых судорогах, Европа.
7
Людовик Гофре вспоминал...
В оставшийся ему по наследству дом дяди он вступил жарким июньским утром. Пригороды Марселя плавились под палящим средиземноморским солнцем. Старая заспанная экономка Марта всплакнула, увидев перед собой юного господина, ставшего таким красавчиком. И впрямь, всем хорош выдался мэтр Гофрэ - высок, строен, с густыми длинными черными волосами. Прижавшись к его груди, она смахнула слезу и подняла голову.
- Ой, что же это у тебя... у вас, мой господин?
Длинная челка прикрывала два темных пятна на его
лбу.
- Что? А... Так, ударился... Давно. Но ты не прижимайся ко мне, я весь в пыли. Распорядись-ка устроить мне купанье.
Марта суетливо бросилась в кухню, греть воду, окликать слуг.
Людовик, оставив небогатые свои пожитки в гостиной, сразу отправился наверх. Деревянные ступени, отвыкшие от ног, недовольно скрипели. Людовик отнял руку от перил и посмотрел на ладонь, почерневшую от пыли. Он усмехнулся. Нет, Марту нельзя было упрекнуть в нерадивости. Просто и она, и слуги всегда боялись подниматься наверх, в покои хозяина. И уж ничем и ни за что не заманить их в кабинет старика, известного безбожника. Лишь щедрая плата за службу, а скорее, за молчание, удерживала их от бегства из таинственного дома.
Однако же тяжелая дверь в дядин кабинет отворилась бесшумно. Дядя терпеть не мог, чтобы посторонние звуки отвлекали его от работы, и лично смазывал петли, не жалея гусиного жира. Людовик вспомнил, как яростно сбегал дядя вниз, свирепо размахивая каким-нибудь толстенным фолиантом, грозя обрушить его на голову или не в меру расшалившегося малыша или разбившей графин неловкой кухарки...
В кабинете царили излюбленные дядей полумрак и тишина. Угрюмо взирали на пришельца глухие дверцы книжных шкафов, занимавших все пространство стен от пола до потолка. Неколебимо стоял на двух широких деревянных полозьях стол с широкой квадратной столешницей и объемистым ящиком под ней. Шесть секций широкого и высокого огромного окна тускло отливали свинцовыми кольцами наружные решетки. Окно от комнаты отделяла невысокая, по пояс, перегородка, за которой, под подоконником, располагалась простая деревянная скамья. Дверца в перегородке стояла гостеприимно распахнутой.
Людовик прошел за перегородку и облокотился о подоконник, выглядывая в окно. Открылся знакомый, хоть и забытый на время пейзаж - пологий спуск к ручью, за которым протянулись широкие, желтеющие пшеничным колосом поля, а далее темнела полоса леса. Посреди поля он разглядел две темных фигуры одну побольше и другую совсем маленькую.
Людовик вернулся к столу, пустому, покрытому лишь слоем пыли. Палец невольно потянулся к серому пушистому покрову и вывел на нем фигуру - круг. От круга разбежались лучи. Верх увенчала корона. Людовик задумчиво уставился на рисунок. Солнце? Да, наверное, здесь все-таки темновато, надобно приказать побольше свечей, да окно протереть. Но вот корона... К чему бы эта корона?
Луч настоящего, яркого, живого солнца пробил пелену паутины на окне, отыскал крошечное отверстие и уперся прямо в корону. В глазах Людовика вспыхнуло ослепительное, обжигающее пламя, голова закружилась, стало душно. На нетвердых ногах он покинул кабинет, спотыкаясь, спустился по лестнице, стремясь на воздух. Луч, словно тонким хлыстом, казалось, полосовал его сзади, прожигая затылок до самых пятен, темных пятен на лбу. Торопливо развязывая на горле воротник, он сбежал с крыльца и добрался до ручья. Ему представлялось, что именно здесь, в тени раскидистой ивы, среди тихого журчанья воды, станет ему легче. Но жжение в голове не пропадало, не отступало, продолжая гнать дальше. Ниже по ручью светлели в воде широкие плоские камни брода. Но Людовик перебрался на другой берег прямо по пояс в воде. Выбрался на противоположный склон и углубился в море колосьев, тревожно шепчущихся даже сейчас, в безветренную минуту. И чем дальше уходил он от дома, тем покойнее чувствовал себя. И вскоре во всем мире остался лишь этот шелест колосьев, синее безоблачное небо над головой и хоть палящее, но уже не злобное солнце.
Людовик остановился, раздвинул колосья и опустился на колени, погружаясь как в воду в колышущееся золото, а затем и лег, повернувшись на спину. И земля охватила его, окружила плодоносной порослью, убаюкала...
Он не спал. Но странные и пугающие видения преследовали его. То он видел себя в темной пещере, посреди мерзких чудищ, прыгающих и кривляющихся вокруг гигантского костра... То представлялись ему белоснежные простыни, и среди них та, которую он искал всю жизнь. И она, желанная, тянет к нему страстью направляемые руки... То появлялся сидящий за столом дядя, склонившийся над толстой нераскрытой инкунабулой с двумя широкими блинтами на корешке...
Людовик очнулся от звука голосов.
- В такую засуху быть нам без урожая, - произнес старческий, хриплый баритон. - Когда уж это Бог пошлет дождь!
- Если ты так хочешь, я могу сотворить дождь, - отозвался детский тонкий голосок. - Я знаю секрет.
Собеседник ее помолчал, затем осторожно спросил:
- Кто же научил тебя этому секрету?
- Мама.
Голоса приближались. Людовик затаил дыхание. Теперь он различал шуршанье колосьев под ногами идущих, треск кузнечиков и трель высоко парящего жаворонка.
- Но ведь ее сиятельство скончалась, когда ты была еще совсем малышкой, Мадлен, - ласково, но несколько настороженно проговорил тот же старческий голос.
- Да, дядя Жак. Но я все прекрасно помню. Даже помню, как мама просила, чтобы я никому не говорила об этом. И ты ведь тоже никому не расскажешь, хорошо?
- Ну конечно же нет, глупенькая Мадлен. Но как она научила тебя этому?
- Она водила меня к одному человеку. Мы с ним хорошо познакомились. Он делал и для мамы, и для меня все, что бы мы ни попросили. И теперь он является передо мной, как только я позову его, и выполняет мои просьбы.
- Но как же появляется дождь, маленькая проказница Мадлен?
- Для этого нужно немножечко воды.
Шум шагов проследовал мимо затаившегося Людовика в сторону ручья. Юноша привстал на коленях. Спиной к нему на берегу стояли старик в зеленом камзоле и широкой войлочной шляпе и девочка-подросток, в голубом коротком платьице, из-под которого виднелись кружева белых панталончиков. Девочка склонила белокурую головку в соломенной шляпке над ручьем и что-то зашептала. Людовик ползком подобрался ближе. Но слов заклинания не разобрал. Девочка же выпрямилась. И уже громче сказала:
- Ну вот, дядя Жак. Теперь пошли домой.
- А где же дождь, маленькая плутовка Мадлен? - погрозил пальцем старик.
- Но ты же не хочешь промокнуть, дядя Жак? Вот и я не хочу. Дойдем до дома, дождь тебе и будет.
Две фигуры перебрались по камням на другой берег и скрылись среди деревьев, направляясь в сторону ограды соседнего поместья.
Людовик подождал, вновь устроившись на спине и глядя в синее небо. Вдалеке залаяла собака, скрипнули ворота. Прямо на лоб ему шлепнулась увесистая капля. И вскоре плотный ливень частым гребнем прошел по полю.