Страница 28 из 60
очень больна... Кофе будете?
Конечно, - говорю я. - После второго всегда хорошо запить.
Во нахал, а?
И кстати, как вас величать прикажете?
Галиной, - говорит она, поворачиваясь от плиты.
И что-то очень похожее на димкины цвета вижу я в ее глазах:
серое, блеклое.
"А ведь худо, брат, - думаю я. - Серьезно. Надо как-то
выкручиваться".
И пока мы осматриваем квартиру, спасительная мысль приходит ко мне. Правда, от такого спасения чувствую я себя свинья свиньей.
Нет, - говорю я, когда мы возвращаемся в кухню. - Сто
баксов, при всем моем уважении к вам, - слишком мало. Прошу прощения...
А сколько же? - сразу пугается она.
А сами судите. Мебель двигать надо? А двигать ее некуда. Это
ж возни на три дня. Побелить потолки, поклеить обои. В прихожей и в кухне вы же сами предлагаете постелить линолеум. Нет, воля ваша, а только меньше, чем за триста, я не согласен. Впрочем, это, разумеется, без харчей...
Триста, - говорит она ошеломленно. - Да у нас никогда и не
было таких денег. Я в библиотеке работаю. У мамы пенсия... Триста...
Ожидаемый эффект достигнут. Но теперь я готов провалиться
сквозь пол. Благо он еще не покрыт линолеумом.
Триста, - вновь повторяет она.
На глаза у нее чуть не слезы. Впрочем, и до них уже не далеко.
Знаете что, Галя, - говорю я с отчаянной решимостью, - я бы
вам бесплатно сделал. Ей-богу! Но все дело в том, что...
Триста...
Ее заклинило. И кажется - надолго.
Но ведь это же, простите, грабеж... Меня предупреждали,
но... Как же это?
Последние слова она произносит чуть слышно. И вдруг
долгожданная слеза срывается-таки у нее с ресниц. Ну да. Самая
настоящая слеза. А мне-то казалось, что нынешние девушки на это дело крепче.
Да не в деньгах дело, - пытаюсь я ей втолковать. - Вы только
внимательно выслушайте" Ну не мастер я! Ну виноват! Не за того себя выдал. Обычный студент. И забор красил, чтобы подработать. Понимаете? И ремонтов никогда не делал. Но Бог даст...
До нее, наконец, доходят слова мои. И она начинает взирать на
меня со все возрастающим недоумением.
Но... Тогда зачем же вы? - бормочет она. - Мы с мамой так
давно хотели... У нее пенсия маленькая...
Ну грешен, виноват, казните... Только не надо плакать...
Как же ее успокоить?
Но объясните, - требует она. - Я не понимаю.
О черт! - восклицаю я. - Да все очень просто. Я хотел
познакомиться с вами. Вы мне понравились. Понимаете? Еще там, на улице. У забора. Пропади он пропадом. Сразу понравились. Честное слово. Я же не думал...
Ох, подсказывает мне внутренний голос, не то я говорю.
Вы не думали... - слезы мгновенно высыхают. - Вы не
думали... Познакомиться... Зачем? Ну зачем? И разве... С вами можно?... Что вам здесь нужно? Что вам нужно от меня?
О, как она смотрит!
Честное слово, Галя, - говорю я, - я научусь ремонтировать. И
приду к вам... Слышите?
Господи, какая ерунда, - говорит она спокойно. - Что это со
мной? Слезы... Из-за какого-то... Вы еще здесь?
Гроза миновала. Остались лужи, грязь да хмурое небо. Я поднимаюсь с табурета.
Ну-ка, постойте, - говорит она медленно, что-то обдумывая.
Мне вдруг пришло в голову... Странно. А если бы я так же с вами?
Как? - не понимаю я.
Ну, допустим, мы бы познакомились... Узнали бы друг друга
ближе... Вы ведь этого хотели?
Я молчу. Для меня все предельно ясно. На сегодня все потеряно.
И представьте, - продолжает она с лихорадочным блеском в
глазах, глядя в пространство. - Представьте. Вот я бы влюбила вас в себя... Плохо говорю... Но вы ведь можете представить? У вас ведь богатое воображение.
Нет, - честно признаюсь я. - Не могу представить. Просто не
решаюсь. Это слишком хорошо, чтобы я мог... Да и потом, к чему это...
А вот к чему. Ах, с каким наслаждением я расхохоталась бы
вам в лицо, а потом бы выгнала, выгнала! Взашей вытолкала!
Жестокость на лице ее и что-то ведьмовское. Ну, да не мне
судить.
Нежели я все это заслужил? - спрашиваю, пытаясь еще и
улыбнуться.
Нет, не заслужили, - говорит она. - Это для вас действительно,
слишком хорошо. Не заслужили. И поэтому я просто прошу вас уйти.
С порога я еще успеваю расслышать ее голос:
И не вздумайте звонить!
Ну уж нет, думаю я, спускаясь по лестнице. Позвонить-то я,
положим, позвоню. Попозже, конечно, не сегодня и не завтра. В конце концов, успокоится же она когда-нибудь? И мне удастся ее кое в чем разубедить на мой счет. Ведь есть же магия слов? Еще какая. На себе только что испытал. Вот и Димка так же считает.
На улице темно. И даже димкины глаза не отразили бы ничего, кроме темноты.
"Мам, а зачем красят? - Чтобы было красиво, детка".
ЛУННОСТЬ БЫТИЯ
"Я ненавижу дуэли; это - варварство; на
мой взгляд, в них нет ничего рыцарского".
Николай I
"Ай, Старов, Старов, какое непростительное легкомыслие... Ну зачем ты родился здесь? Вот теперь и жизнь твоя - водка вечером, да и водка-то дрянная, тоска и тупость, и ночные постыдные прогулки с припадочным псом, и помойки... И эта луна...".
Особенно луна. Неведомо где бродя молодым серпиком, она, наливаясь гнойным полнолунием, слепо и страшно пялилась в окна холостяцкого жилища Старова и, лопнув к концу отмерянного срока, вновь с убылью уходила в иные пространства.
- Нет, Джейсон, в полнолуние она просто подходит ближе к Земле, вот что я тебе скажу. Видишь, какая огромная? Подходит и запугивает. И никому дела нет. А присмотреть бы надобно за луной, присмотреть, неладно с ней что-то...
Джейсон, крупный кудлатый пес, опустив ушастую башку, клацал отросшими за зиму когтями по подмерзшему к вечеру грязному февральскому снегу. А потом, когда Старов рылся в помойке у дома № 6, Джейсон сидел рядом на тротуаре, брезгливо отвернувшись от смачных запахов.
- Эх ты, интеллигент... с хвостом!
Нынче помойка побаловала тремя открытками начала века. Смахнув с них крошки льда и мусора, Старов бережно опустил находку в карман ватника.
- Ну, пойдем посмотрим, что нам сегодня пишут.
Через разломанную хоккейную коробку мимо гаражей он было двинулся от полумрака двора к ярко освещенному шоссе. Однако Джейсон остался сидеть на месте. Пришлось вернуться, взять его за ошейник и протащить несколько шагов, чтобы пес вспомнил, как перебирать лапами.
У шоссе Старов присел на поваленный ствол клена. В старину вдоль дороги простиралась обширная усадьба с садом. Теперь лишь кое-где высились дряхлеющие деревья-великаны, а весной, когда снег сходил, но трава еще не появлялась, проступали из земли остатки древнего кирпичного фундамента.
Старов достал из внутреннего кармана стеклянную плоскую фляжку. Приложился, крякнул, бережно разложил на коленях открытки.
На первой, черно-белой, фотографической, застыл в напряженной позе в кресле с прямой высокой спинкой изможденный старик с коротко постриженными усами и бородой. Под расстегнутым фраком виднелась надетая наискось широкая муаровая лента. Накрахмаленные манжеты нависали над крупными ладонями с широкими ногтями.
- И был это, братец ты мой, не кто иной, как капитан Копейкин... М-да... На самом же деле - мсье Пастер. Почетный член Петербургской Академии наук. С инфекцией боролся, сражался, аки лев. Словно предчувствовал, во что мы тут вляпаемся. А вот что пишут... "Софье Федоровне Крапивиной. Новинский бульвар, дом Усковой, № 34. Москва, 2-го/15 марта... Дорогая С. Ф. Все Ваши живы и здоровы. Дочка Ваша также. Последний раз она приезжала сюда пароходом, так как не любит путешествия на лошадях...". Слышь, Джейсон? "Я работаю в санатории сестрой милосердия и начинаю приобретать душевный мир. Сердечный привет С. Г...." Тут далее вверх ногами. "... привет С. Г. и всем Вам. Н. Лихицкая..." Или Лищицкая... Итак, они не любили путешествовать на лошадях и стремились к душевному миру. И за то мы выпьем по глоточку, так ли, Джейсон? Ну не смотри с укором...