Бесконечность любви, бесконечность печали

За два дня нахождения в клинике она и русскую-то речь слы­шала всего дважды: от сербки, определявшей ее в стационар, ко­торую поняла на уровне контакта, и от готовившей ее к операции медсестры: женщина обладала явно выраженным прибалтийским акцентом и была скупа на слова, но говорила свободно.

Затуманенное сознание выхватило в полумраке палаты фигуру в синей униформе, сфокусировавшись, идентифицировало муж­чину, внимательно смотревшего на мониторы над кроватью.

- Усё цудоуненька! - пробормотал он.

- Вы кто? - пытаясь сфокусировать зрение, близоруко сощури­лась Катя.

- Доктор, - ответили ей. - Олег. А вы... - он бросил взгляд на один из мониторов, - Екатерина? Очень приятно.

Разговаривать, не различая лица и мимики собеседника, неком­фортно.

- Где мои очки? - забеспокоилась она.

- Вот, держите, - протянул очки мужчина и уточнил: - Вы ведь из Минска?

- Из Минска, - кивнула она, наконец-то рассмотрев собеседни­ка.

Высокий, плотный молодой человек: ежик коротко острижен­ных светлых волос, серые глаза, обрамленные густыми выгорев­шими ресницами, пухлые губы.

«Лицо доброе», - оценила Катя.

Поймав изучающий взгляд, Олег улыбнулся.

- А я тоже минчанин! - сообщил он и не менее радостно доба­вил: - Третий год здесь работаю и впервые разговариваю с зем­лячкой! Заступил на дежурство, просмотрел список больных и первым делом к вам побежал. Как себя чувствуете? Что-то беспо­коит? - осведомился он, став серьезным.

- Ничего, - прислушалась к себе Катя.

Разрешите, я посмотрю, - попросил доктор и, не дожидаясь ответа, откинул одеяло. Бережными движениями слегка помял живот, снял край лейкопластыря, прикрывавшего послеопера­ционный шов, приклеил его на место и снова прикрыл больную одеялом.

«Ничего не говорит о ребенке, - болезненно поморщилась Катя. - Надо спросить... Боже, как страшно!»

- Болит? - тут же отреагировал доктор.

- Скорее ноет, - успокоила она. - Терпимо.

- Понятно, - он что-то пометил на планшете. - Вы, наверное, хо­тите знать, как ваша дочь? - словно услышал он ее немой вопрос.

- Да, - еле выговорила Катя мигом пересохшими губами.

Внутри все сжалось, скукожилось, на что один из мониторов тут

же отреагировал тревожным попискиванием.

- А вот так нельзя! - предостерег доктор. - Ваша задача после кесарева - как можно быстрее встать на ноги: вам еще ухаживать за ребенком! Насколько я знаю, операции прошли успешно: и у вас, и у девочки, - ободряюще улыбнулся Олег.

- А как она сейчас? Вы могли бы узнать? - с мольбой в голосе попросила Катя.

- Конечно. Сейчас к вам зайдет медсестра, сделает необходи­мые процедуры, за это время я завершу обход и свяжусь с дежур­ным неонатологом в детской реанимации.

- Я буду ждать... - прошептала Катя и опять уплыла в полудре­му.

Иногда размыкая веки, она напряженно щурилась, следя за мельканием цифр в углу монитора, и снова впадала в забытье. Но при этом слух обостренно реагировал на малейший шум в кори­доре.

Наконец открылась дверь, в палату кто-то вошел. Распахнув веки, Катя попыталась рассмотреть размытую фигуру. Скрипнула табуретка, фигура приблизилась.

«Олег!» - обрадовалась она, узнав доктора, и тут же заволнова­лась: на данную минуту самое главное - состояние ее только что рожденной и тут же прооперированной дочери.

- Все в порядке, - успокоил Олег, коснувшись ее ладони. - Ваша дочь - еще тот боец: состояние стабильное. А вам надо отдыхать. Спите.

- Подождите! - ухватила она доктора за руку. - Не уходите! Как вы считаете... каковы наши шансы? - отрывисто спросила Катя. - Говорите все как есть, - придала она голосу твердости. - Я ко всему готова. Пожалуйста.

Ну, если так... - опустил он голову. - Вы уже знаете, что с та­кой множественной врожденной патологией дети живут от силы час-два. А ваш ребенок... - сверился он с часами на мониторе. - Вас в девять утра оперировали? После сложнейшей операции на кро­хотном сердечке прошло более двенадцати часов, и время теперь

- наш союзник. У профессора Сандина золотые руки. Все должно быть хорошо, надо верить! - ободряюще сжал он ее пальцы.

- Я верю, - улыбнулась Катя сквозь слезы. - С первого дня бере­менности верила: что бы мне ни говорили, что бы ни советовали, как ни убеждали!

- Догадываюсь, через что вам пришлось пройти, - понимающе кивнул доктор. - И что еще придется преодолеть.

- Я знаю - две операции. Но я дала слово: мой ребенок выздоро­веет, будет жить нормальной жизнью. Чего бы мне это ни стоило.

Олег поднял голову, заглянул ей в глаза.

- Я всегда преклонялся перед силой материнского инстинкта и такими женщинами, как вы. Уверен, у вас все получится... Знаете, я ведь тоже инвалид детства, и моя мама точно так же когда-то дала слово: сделаю все, чтобы он выздоровел! И вот результат, - доктор показал на себя и добродушно улыбнулся.

- Вы?! Вы - инвалид детства? - расширила глаза Катя. - Где мои очки?

- Держите, - протянул он очки. - Я астматик. С младенчества

- по больницам, на капельницах да на гормонах. И все время ря­дом была мама, боялась на минуту одного оставить. <ООпопик», «маменькин сынок», «заучка» - чего только я не наслушался! - ус­мехнулся доктор. - Как сейчас помню: ребята во дворе будто заве­денные носятся, а я несколько шагов пробежать не могу - сразу кашель, одышка. И, откуда ни возьмись, мама с баллончиком: если и выпускала во двор - а мы на втором этаже жили, то всегда держа­ла окна открытыми, чтобы слышать мой кашель. Так что я больше дружил дома с книгами.

Катя надела очки и с любопытством принялась изучать док­тора: широкие плечи, крепкие мужские ладони, мускулистая шея, которую не мог замаскировать воротник-стойка униформы.

- Не верится, - сообразив, что так пристально разглядывать че­ловека неприлично, смущенно отвела она взгляд.

А я и сам не верю, - снова расплылся в улыбке Олег. - Про­шлым летом приезжал в отпуск, разыскал двоих ребят с того дво­ра. Надо было видеть их изумленные лица!.. Они ведь долго не понимали, почему я - не такой, как все. Однажды взяли меня на «слабо» и подбили за яблоками слазить в заброшенный сад. Мы тогда на Чкалова жили, рядом как раз начали застраивать район Могилевской - Воронянского. Людей выселили, частные подворья снесли, а сады выкорчевать не успели - яблони, груши, сливы! И год урожайный выдался, гроздьями висели, дразнили. Мы, дети каменных джунглей, такого бесхозного изобилия в жизни не виде­ли. Набрали огромные пакеты яблок, я нести вызвался. Хотелось стать своим для ребят. Ну, мальчишка, словом, - усмехнулся он. - И вдруг сторож со стройки выскочил: как рявкнул - все врассыпную. А я-то с яблоками - не могу добычу бросить, бегу, волоку пакеты. Стал задыхаться. Хлоп по карманам - баллончика нет: во двор-то ненадолго вышел, на приступ не рассчитывал. Пацаны собрались - меня нет. Не испугались, вернулись обратно, а я на земле валя­юсь, уже синеть стал. Побежали к сторожу, тот скорую вызвал... А спустя пару дней приехали они ко мне в больницу и привезли те самые яблоки: брось они меня тогда - помер бы в кустах.

- Молодцы ребята! - похвалила Катя.

- А то! У нас двор вроде как и спокойный был, но хулиганья во­круг хватало: девяностая школа рядом, о ней ого-го какая слава ходила! Но я в первой учился. Так вот, пока не переехали с мамой, больше никто меня во дворе не задирал. Зауважали.

- А я знаю, где девяностая школа, и где первая, знаю, - обрадо­валась Катя - Я дважды жила в том районе: сначала студенткой квартиру снимала, а после - по семейным обстоятельствам. В доме между аптекой и хлебным!.

- Неужели?! - искренне удивился Олег. - В этом доме до сих пор живет моя первая любовь! Детская, на три года старше, Татьяной зовут. Незнакомы?