Бесконечность любви, бесконечность печали

15

После посещения кардиоцентра Катя двое суток почти не по­кидала свою комнату. Вставала изредка, лежала, укутавшись с го­ловой в плед. Никаких эмоций, никаких мыслей. Пусто в голове, пусто в душе... Нет сил ни сопротивляться, ни бороться - все бес­смысленно. Приговор оглашен. Пусть не ей, а ее ребенку - значе­ния не имело. Она уйдет вслед за ним...

Не без оснований она сравнивала свое состояние с состоянием приговоренного к смерти невиновного человека. Тупое равно­душное ожидание, что в любой момент может скрипнуть дверь, ей завяжут глаза, приставят к виску пистолет. Доли секунды - и все... Хотя нет, ей предоставили выбор: она может умереть, когда в ней будут убивать ребенка, или спустя несколько месяцев, вслед за ним сразу после его рождения...

Отец с мачехой эти дни ее почти не тревожили. Тихонько стуча­лись в дверь, звали к столу, но, получив вялый отказ, не настаива­ли. Не кормить же дочь силой! Вели себя, точно родственники того же приговоренного к казни. Вынужденно смирились с тем, что это приговор судьбы: апелляцию никто не подаст и никто не примет.

Единственный, кто время от времени безапелляционно трево­жил ее и при этом вызывал позитивные эмоции, - ребенок. Ее ма­ленькая девочка внутри продолжала расти, толкалась, готовилась прийти в этот мир, не догадываясь, что он ей уготовил и насколь­ко она будет беззащитна, покинув материнское чрево. Но пока жи­вет в нем - требует своего. Значит, придется что-то съесть.

И Катя заставляла себя через «не могу» вставать с кровати, плелась на кухню, что-то жевала. Возвращаясь в комнату, подхо­дила к компьютеру, механически просматривала почту (в основ­ном ссылки на социальные сети), равнодушно выключала и снова укладывалась в постель, проваливаясь в забытье...

На третьи сутки среди ночи ее разбудил сигнал мобильника. Последнее время ей никто не звонил, никто не писал. Видно, не находя слов утешения, молчал и Потюня. Протерев глаза, Катя на­щупала очки, взяла в руки телефон.

«Срочно посмотри почту!» - прочитала она сообщение, пришед­шее с неизвестного немецкого номера.

«Кто бы это мог быть? Оксана?» - удивилась она, встала и подо­шла к столику с ноутбуком.

В почтовом ящике дожидались несколько посланий: ссылки из тех же социальных сетей и одно, отправленное непосредственно в ее адрес.

«Генка... - сразу распознала она ник Вессенберга. - Несколько месяцев не переписывались. С чего бы это?»

«Привет! Вернулся вчера из командировки, зашел в сеть, а там наши только и обсуждают, что твою историю. Больно и обидно, что ты не написала лично мне, и я узнаю от общих друзей, что тебе нужна помощь. Как бы то ни было, мы с тобой друзья. Но сейчас не об этом. Тебе удалось найти клинику или ее по-прежнему надо искать? Ответь, пожалуйста. Я хочу помочь. Генрих».

Катя поправила очки, еще раз перечитала короткое послание. Со времени зимнего приезда Генриха в Минск, казалось, минула вечность. С тех пор она не писала ему по одной простой причине: после довольно резкого отказа выйти замуж считала, что в их от­ношениях поставлена точка. В том числе и в дружеских. Все оста­лось в далеком прошлом - и ее юношеское чувство, и его запозда­лая любовь. О том, что она не ошибается, говорило и отсутствие писем от Вессенберга.

Конечно, не случись ее категоричного «нет» на предложение руки и сердца, первый, кому она поведала бы о своем горе, несо­мненно был бы Генрих. Но после своего отказа Катя считала, что не имеет морального права просить о помощи, да и не хотела. От­ныне и навсегда, по ее разумению, любая ее просьба могла быть истолкована не как нечто бескорыстно-дружеское, а как «ты мне - я тебе». Однако того, что нужно Генриху, она дать не могла: любовь не приходит по желанию - это дар небес.

Но ведь сейчас он сам написал... Почему бы не ответить? Вы­бора у нее все равно нет. Надежды мало, но вдруг, используя журналистские связи, он найдет благотворительный фонд? Или спонсора? Во всяком случае это будет материальное, а не мораль­ное обязательство, и, как только она сможет продать квартиру на Гвардейской, сразу рассчитается. С процентами, на любых услови­ях,

И Катя села писать ответ. Сухо поблагодарила за предложение помощи и как можно короче сформулировала: клинику нашла и теперь нуждается в материальной поддержке. Срочно. До приня­тия окончательного решения у нее остались сутки. Готова подпи­сать любой договор, лишь бы оплатили операцию. Прикрепив от­веты из клиники, она отправила послание и вернулась в кровать. Так и лежала, изучая потолок, не думая ни о плохом, ни о хорошем, слушала шум зарядившего с вечера дождя. Он успокаивал, убаю­кивал...

Около семи утра в дверь постучали.

- Доброе утро, дочка! - вошел отец, присел на край кровати. - Как себя чувствуешь?

- Хорошо. Доброе утро, папа!

Александр Ильич умолк, опустил голову. Словно не знал, как продолжить разговор.

- Ты что-то решила? - спросил наконец.

- Ты о чем? - удивилась дочь. - Что я должна решить?

- Ну, насчет... аборта.

Было заметно, что отцу непросто далось последнее слово. Бли­зоруко сощурив глаза, Катя надела очки и вопросительно на него посмотрела.

- Понимаешь, дочка... Мы с Ариной и так, и эдак думаем, где де­нег взять... Квартиру на Чкалова она продать не может: бывший муж свою долю на Оксану переписал. Ты свою тоже продать не мо­жешь... У меня только машина. Нам с тобой, конечно, одной маши­ны на двоих хватит, но... - не выдержав взгляда дочери, он снова опустил голову. - Словом, не собрать нам столько. Если только дом продать. Но быстро мы его вряд ли продадим.

Отец снова замолчал. А Катя никак не могла взять в толк, к чему этот разговор. Все и так ясно. Или не все?

- Продолжай, - не утерпела она. - Ты ведь хочешь еще что-то сказать?

- Хочу... Только не знаю как, - Александр Ильич заерзал на краю кровати. - Может, нам у Ладышева денег попросить? - произнес он, словно извиняясь. - Мы ведь все в курсе, чей это ребенок. Толь­ко молчим, даже между собой его имя не упоминаем. А он отец. Скажи, он знает, что ты беременна?.. Неужели совсем отказался?.. Только не заводись, - предупреждающе поднял он руку, пытаясь успокоить занервничавшую дочь. - Понял-понял: тема запрет­ная. Но и ты пойми: если мы не соберем денег, то лучше... Лучше не рожать и пойти на аборт. Сегодня ведь последний день? Зачем донашивать, если вариантов нет, и дите сразу умрет? Только наму­чается. Ты подумай, дочка...

Щеки Кати зарделись, словно ей предложили что-то постыдное. Она молча отвернулась к стене: «Все сдались обстоятельствам.

Даже отец. А ведь он - моя единственная надежда и опора».

- ...Ладно, Катя, я пойду, подкину Арину до работы, а то промок­нет, пока доберется, - отец почувствовал ее упрек. - Проспали мы чуток, - виновато добавил он. - Завтрак на столе: хочешь - сейчас поешь, пока теплое, хочешь - поспи, после разогреешь...

Дверь закрылась. Вскоре за окном заработал двигатель маши­ны, еще спустя пару минут все затихло. Катя сняла очки, аккурат­но сложила, закрыла глаза, но почти сразу поняла: отключиться от разговора не получится. Аборт... Как отец мог осмелиться и озву­чить то, что убьет не только его нерожденную внучку, но и един­ственную дочь? Предатель!.. Все вокруг предатели...

Из-под опущенных ресниц побежали слезы бессилия и обиды. Правда, длилось это недолго: то ли совсем разучилась плакать, то ли сил не хватало даже на такие эмоции. Сознание постепенно проваливалось в спасительное забытье, отключало мыслитель­ные процессы, перекрывало к ним доступ изнутри и снаружи. Буд­то кто-то медленно вводил в организм критическую дозу обезбо­ливающего или токсин, парализующий душу.