Бесконечность любви, бесконечность печали

Стоило Обухову скрыться из вида, как испуг Киры сменился лютой ненавистью. С тех пор как мать заболела, из всех чувств к ней осталась только жалость, ненависть же затаилась, поджидая новую жертву. И вот дождалась.

«Ненавижу! Отомщу!» - свела она брови к переносице, точь-в- точь повторив мимику матери в минуты ярости.

Убедившись, что ненавистный объект не вернется, Кира нако­нец решилась войти в палату. Придвинув стул ближе к кровати, она посмотрела на мать и сразу поняла: что-то не так! Закрытые глаза, бледное лицо, посиневшие бескровные губы.

- Ма, - тихонько позвала ее Кира. - Мама! - повторила она гром­че и коснулась бездвижной руки. - Мама!!!

Подскочив, отпрянула от кровати на несколько шагов, замерла на секунду и выскочила в коридор.

- Там больной плохо! Позовите врача! - заорала она в сторону поста медсестры.

Все, что происходило дальше, было похоже на сон: мимо промчалась девушка в голубой униформе, за ней пробежал доктор, потом еще один. В немом ужасе Кира наблюдала, как вокруг суетились люди, к дверям палаты подкатили каталку, с грохотом распахнули вторую половину двери. Вскоре мимо нее провезли мать с трубкой во рту, при этом один из санитаров больно наступил Кире на ногу. Из глаз брызнули слезы, закружилась голова...

- Очнулась... Бедная девочка... - будто сквозь вату в ушах разо­брала Кира. - Можно сказать, на глазах...

- Звони! Там просили сообщать о состоянии...

- Вот ведь как бывает: только начала выкарабкиваться, а тут повторный инсульт...

-Жива, но до конца дня вряд ли дотянет... Дочку жалко... Слышь, милая, ты как? - кто-то похлопал ее по щекам. - Порозовела...

Кира приоткрыла глаза и увидела над собой лицо со спущенной к подбородку медицинской маской.

- ...Что с мамой?

Спросила скорее по инерции: по обрывкам разговора поняла, что мамы вот-вот не станет... У нее вообще больше никого не бу­дет - ни отца, ни матери... ни ребенка... никого... одна...

«Мамочка, как же я без тебя? Нет!!!» - сжалась Кира в предчув­ствии ужасного ответа.

- Крепись, девочка. Мы делаем все возможное, - выразил со­чувствие мужской голос. - Пусть пока здесь полежит, - отдал он кому-то распоряжение.

Голос был знакомый. Кира повернула голову: в метре от кушет­ки, на которую ее уложили, с телефоном в руке стоял заведующий реанимацией.

- ...Да, здравствуйте. Кульков. Вы просили сообщать о Балай. К сожалению, состояние ухудшилось... Да, повторный, - взглянув на Киру, переместил он телефон к другому уху и вышел за дверь.

«...до конца дня вряд ли дотянет... То есть мамы больше не бу­дет... Как это - не будет? И что мне делать?..» - застопорилось у Киры в голове.

Уставившись невидящим взглядом в потолок, она лежала на кушетке словно в ожидании доброго волшебника. Вот сейчас он войдет и обрадует: все хорошо, мама выздоравливает, зря панико­вали. Еще час назад, занятая своими проблемами, она и не дума­ла о самом плохом. А если порой и мелькали такие мысли, то они все же не находили подтверждения в реальной жизни. Тем более мама пошла на поправку. И вдруг... Теперь ведь хоронить придет­ся... Может быть, попросить кого-то другого? Эх, была бы мама, она все организовала бы...

Открылась дверь, в кабинет вошла женщина. Медперсонал ува­жительно расступился.

- Дочь Людмилы Семеновны? - негромко уточнила она, кивнув на кушетку. - Кирочка, милая... Девочка, мы все сочувствуем тебе. Держись, девочка, держись!

Слова утешения возымели обратный эффект: плечи Киры мел­ко затряслись, из глаз хлынули слезы.

- Ты поплачь, поплачь, - женщина подошла ближе, погладила ее по плечу, по голове.

Кира резко отстранилась. И не столько потому, что к ней прикос­нулся чужой, незнакомый человек. Беда в том, что она вообще не приучена к ласке. Пожалеть, погладить, прижать к себе мог только отец, и то в детстве. В подростковом возрасте на такую вольность уже требовалось ее разрешение. Конечно, во взрослой жизни она добровольно терпела от чужих мужчин не только прикосновения. Однако это совсем другая история.

Сейчас же она просто не понимала, зачем какая-то незнакомая женщина к ней прикасается.

- Поплачь, - меж тем повторила женщина, но уже не пытаясь прикоснуться. - Хорошо, что я задержалась на работе... Кира, мы еще посражаемся... Да, Юрий Анисимович, - ответила она на зво­нок мобильного. - ...Можно сказать, в присутствии дочери стало плохо... Да, она еще здесь... Хорошо... Так, Обухов возвращается, - повернулась она к персоналу. - Все по местам, работаем и...

Последние слова Кира не дослушала. В голове как заклинило:

«Обухов... Обухов... Обухов! Это он довел маму до инсульта, это он виноват! Я все слышала!»

Кира резко села на кушетке, дотронулась рукой до виска.

- Это он... Это он убил мою маму... - вдруг сообщила она всем. - Это после него ей стало хуже! Я...

- Что такое, Кира? Кто кого убил? - женщина пристально всмо­трелась в ее лицо, затем повернулась к почтительно застывшей медсестре: - Успокоительное кололи? Добавьте. Шоковое состоя­ние, - негромко пояснила она.

Медсестра кивнула и повернулась к стойке с лекарствами.

Кира, сейчас тебе сделают укол, ты успокоишься, поспишь. Юрий Анисимович, коллега мамы, подвезет тебя домой. Он сам предложил. А пока отдыхай... Маша, вы все поняли? - многозначи­тельно посмотрела она на медсестру и вышла за дверь.

Молоденькая медсестра приблизилась к Кире, подняла шприц, чтобы выпустить из него воздух... Стоило ей сосредоточить взгляд на пузырьках, как Кира толкнула ее ногой в живот, вскочила, схва­тила висевшую на спинке стула сумочку, зонт и, не оглядываясь, метнулась к выходу. Едва устояв на ногах, девушка в голубой уни­форме выронила шприц, согнулась и стала хватать ртом воздух: удар пришелся в область солнечного сплетения. Потому и на по­мощь позвать смогла не сразу.

Меж тем Кира - откуда только силы взялись! - пролетев по больничным коридорам, добежала до машины, сняла сигнализа­цию, плюхнувшись на сиденье, забаррикадировала дверь и дрожа­щими руками стала нащупывать в сумке телефон... У нее же есть Артем! Пусть защитит, пусть спрячет куда-нибудь, пусть он обща­ется со всеми врачами, похоронными комиссиями! Только бы ей не попасться на глаза Обухову! Иначе он и ее убьет: ведь она знает, что на том диске! Он за это и маму убил! Просто счастье, что он думает, будто диск у Ладышева... Значит, у нее есть время пораз­мыслить, как отомстить...

К концу дня Ладышев заехал на работу к Клюеву. За эти дни он узнал главное: ребенок выжил! Выходили его в «семерке». Знал его имя и фамилию: Сережа Говоров. Кто-то припомнил, что малы­ша так назвали за постоянное гуление. Каждому он хотел что-то рассказать. А еще всегда и всем улыбался, почти не плакал. Затем его перевели в дом малютки, где Вадим тоже побывал. И услышал скупое: да, был такой мальчик. Главврач в отпуске, а без нее на дру­гие вопросы заместители без официальных запросов отвечать от­казались. Категорически.

Помог вездесущий Поляченко, которому удалось найти бывшую няню, вышедшую на пенсию. Где и как раздобыл ее координаты Андрей Леонидович, Вадим не спрашивал, но был ему безмерно благодарен. Пожилая женщина хорошо запомнила маленького Се­режу, потому что, в отличие от других отказных детишек, был он необычайно ласковый и смышленый. Не ходил, но поражал окру­жающих всегда позитивным настроением и несмолкаемым ще­бетом. Рано научился говорить, на лету схватывал новые слова и выражения. За это его даже прозвали Попугайчиком. К трем годам Говоров знал все буквы и читал по слогам. Но затем его перевели в больницу на операцию, и в дом малютки он уже не вернулся - по возрасту не подходил. Так что о дальнейшей его судьбе нянечка ничего не знала.