Страница 55 из 56
— Обязательно сходим в Ботанический сад, — обещаю я. — И я буду приезжать на суды.
Не горю желанием давать показания, но знаю, что должна. Они обязаны заплатить за все, что сделали с Миной и Джеки.
Потираю колено. Когда Мэтт пришел ко мне через несколько недель после случившегося, я попыталась извиниться перед ним. Но он едва мог посмотреть мне в глаза, и в итоге мы оба разревелись. Я уговорила его подождать Трева, чтобы тот отвез его домой, и до его приезда Мэтт сжимал значок трезвости и мою руку, словно спасательный круг.
Впереди долгая дорога. Бесконечная, ведь невозможно пережить потерю близкого человека. Полностью — нет. Не тогда, когда она была частью тебя. Не тогда, когда любовь к ней сломала тебя и полностью изменила.
Меня пугает эта долгая дорога, как и Мэтта. Долгие месяцы тяга к наркотикам была погребена под одержимостью найти убийцу Мины. Теперь же мне нужно оставаться сильной ради себя самой.
— Перемены к лучшему.
— Согласна.
ОКТЯБРЬ
С мамой мы едва разговариваем — но так было и раньше, поэтому особой разницы нет. Порой мы вместе сидим на кухне, она работает с документами, я — листаю каталоги в поисках растений, которые переживут портлендскую погоду. Но всегда в тишине, прерываемой лишь шорохом страниц и скрипом ручки по бумаге.
Одним вечером она складывает руки на дипломате и ждет, пока я не подниму взгляд, и с небольшим ужасом я понимаю, что она готова к разговору.
— Мне следовало прислушаться к тебе, когда ты сказала, что больше не принимаешь. — Похоже, репетировала перед зеркалом, чтобы слова звучали верно, будто это речь, а не признание.
Я долго молчу. Тяжело даже думать о том, как ей ответить. Словами не изменить ее поступок; не стереть все месяцы, что я провела в Центре, скорбя в одиночестве. Такое ничем не стереть, как бы несправедливо это ни было. Она так поступила лишь потому, что пыталась спасти меня.
Она всегда будет пытаться меня уберечь.
И именно поэтому мне больше всего хочется попросить прощения.
— Я понимаю. Правда. Я врала и все скрывала, и... была плохой дочерью, и я сожалею...
— Малыш. — На мамином лице, всегда бесстрастном, из ниоткуда появляются тревожные морщинки. — Ты через многое прошла.
— Это не оправдание. Такому нет оправданий. Тебе подтвердит каждый психотерапевт, к которому ты меня отправляла. Я наркоманка. И останусь ею навсегда. Как и останусь навсегда калекой. И ты никогда с этим не могла смириться. А я смирилась. Мне понадобилось на это немало времени, но все же. Постарайся и ты.
— Я принимаю тебя такой, какая ты есть, Софи, — говорит она. — Правда. Люблю тебя любую. Люблю тебя, несмотря ни на что.
Мне хочется ей поверить.
Мама берет мою ладонь и наклоняет ее так, что кольца — мое и Мины — мерцают, отражая свет. Не прикасается к ним, видимо, понимает, что не стоит, и я благодарна за этот небольшой жест. За мягкие гибкие пальцы, приносящие утешение.
— Мина приходила, пока ты была в Орегоне. Обычно я замечала ее в домике на дереве. Или в твоей спальне, делающей домашние задания. Иногда мы перебрасывались словами. Она боялась, ты не простишь ей то, что она рассказала нам о наркотиках. Я убеждала ее, чтобы она не волновалась. Что ты их тех людей, которые не позволят преградам встать на пути любви. Любви к ней.
Поднимаю на нее взгляд. Меня удивляет тепло в ее глазах, почти одобрение. Мама улыбается и прижимается ко мне щекой.
— Это нормально, Софи, — мягко говорит она. — Любить так сильно. Так мы становимся храбрее.
Крепко сжимаю ее ладонь и выбираю верить.
НОЯБРЬ
— Уверена, что хочешь этого?
Смотрю на черный блокнот в своих руках. Когда Трев принес ее дневник, найденный полицией при повторном обыске их дома, мне не хотелось даже прикасаться к нему. Едва могла держать его у себя. Поэтому через неделю мы поехали к озеру, развели костер и стали ждать наступления ночи, откладывая неизбежное.
— Хочешь прочесть его? — спрашиваю у Трева.
Он качает головой.
Провожу пальцами по гладкой черной обложке, неровному переплету, краям страниц. Словно прикасаешься к ней, ее сердце, дыхание и кровь в фиолетовых чернилах и кремовой бумаге.
Я могла бы прочитать. Наконец узнать ее за всеми оболочками и тайнами.
Часть меня хочет этого. Хочет узнать. Быть уверенной.
Но больше всего на свете мне хочется сохранить свою память о ней незапятнанной, не отполированной смертью и не разодранной на части словами, предназначенными лишь для нее одной. Хочется, чтобы она осталась со мной собой прежней: сильной и уверенной во всем кроме того, что было действительно важным, до прекрасного жестокой и удивительно прекрасной, слишком умной и дотошной, и любящей меня настолько, словно никогда не хотела верить, что это грех.
Кидаю дневник в огонь. Страницы сворачиваются и темнеют, слова исчезают в дыму.
Пока не угасает пламя, мы стоим в молчании. Соприкасаемся плечами, а ветер уносит с собой ее последние тайны.
Трев нарушает тишину:
— Рейчел сказала, что ты сдала все тесты. Значит, вернешься в Портленд?
— Да. Сразу после дня рождения.
— Уже знаешь, чем займешься?
— Нет, — говорю я, и это так замечательно — не бояться чего-то не знать. Не держать в голове список подозреваемых. Не думать о том, что будет дальше, только пустая дорога и маленький домишко с комнатой для йоги и садиком на заднем дворе. — Колледж, наверное, со временем. Но, думаю, возьму годик отдыха, устроюсь на работу, подведу итоги.
Он криво улыбается. Его глаза блестят.
— Что такое? — интересуюсь я.
— Такой ты бы ей понравилась, — отвечает он.
Не думаю, что когда-нибудь станет легче об этом думать. Обо всех шансах, которые мы упустили. О начале, середине и конце, которого уже не будет. Возможно, мы сразу же разошлись бы, ее пересилил бы этот вечный страх. Возможно, все закончилось бы вместе с учебой в школе после ссор, слез и обидных слов, выпаленных в запале. Возможно, мы продержались бы в колледже, чтобы после молча разойтись. Возможно, мы были бы вместе всегда.
— Ты могла бы остаться, — опустив взгляд, произносит он. — Я построил бы теплицу, которую ты всегда хотела.
В уголках губ дрожит улыбка.
— Ты же знаешь, что я тебя люблю? — спрашиваю его. — Потому что так и есть, Трев. Я правда тебя люблю.
— Знаю. Только... не так, как мне хотелось бы.
— Мне жаль.
Вот в чем истина. В другой вселенной, где судьба не сбила бы меня с протоптанного пути, я бы любила его так, как он того заслуживает. Однако жизнь нанесла коррективы моему сердцу. В нем воцарился хаос из желаний и потребностей, парней и девушек: пропастью, над гранью которой я зависла. И с каждым своим ударом вены пульсируют ее именем. Ее, не его.
Наш поцелуй — легкое касание губ — больше похож на прощание.
66
ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД (СЕМЬ ЛЕТ)
Первый день второго класса. Во время ланча я сижу за столиком с Эмбер и Кайлом и тут в дальнем углу площадки замечаю одиноко сидящую новенькую девочку в фиолетовом платье. Миссис Дербин посадила ее рядом со мной, но за весь день девочка не сказала ни словечка. И даже когда ее вызывали, она не поднимала головы.
Кажется, ей все так же грустно, поэтому я собираю остатки обеда и направляюсь к ней.
— Я в порядке, — говорит она, едва я подхожу к ее столику.
Лицо у нее мокрое. Она вытирает щеку ладошкой и смотрит на меня.
— Я Софи, — заявляю я. — Можно сесть с тобой?
— Наверное.
Усаживаюсь на скамейку рядом с ней.
— Ты же Мина?
Она кивает.
— Ты новенькая.
— Мы только переехали, — говорит Мина. — Мой папочка теперь на небесах.
— Ой. — Кусаю губу, не зная, что и сказать. — Прости.
— Тебе нравятся лошади? — показывая на мой оклеенный наклейками контейнер для обеда, интересуется Мина.