Елки-моталки

Родион даже не посмотрел в его сторону; взгляд тянуло туда, к вершине Учуги, где дымы будто бы начали густеть. Сказал:

- Если б от моих слов пожары тухли, я бы не ел и не спал - говорил бы да говорил...

(Атомный век? Хм! Пожарный век - другое дело, правда что. Десять лет уже скоро, как я поворачиваюсь от одного дыма к другому. А что? Интересно вообще-то, если разобраться. Живешь!.. А у этого мозги совсем набекрень. Не соображает, когда и что сказать, думает перед мужиками поставить себя, умничает, а они этот комариный звон не замечают, будто дают понять, что человек не в слове, а в деле. Нет, хорошо я ему ответил, елки-моталки!.. От слов, правда что, пожары не тухнут.)

Снова засобирались на склон, порасхватали топоры, и Пина решила с ними, пусть даже и не думают. Родион не пускал ее, стращал камнями и змеями, она, однако, стояла на своем. Готовая полоса выглядела совсем по-другому, чем на прежнем пожаре. Часть леса, что должна была сгореть, начиналась от ручья большими завалами из сухих колодин, вывороченных и разбитых пней, берестяной трухи, мха, прошлогодней травы, красных веток пихтарника. Родион и Санька подгоняли людей и сами наволакивали вороха бересты, сушняка, подсекали молодые деревца и прислоняли их к необъятным кронам кедров.

У Пины не было топора, и она в этой работе не могла найти себя. Пыталась драть бересту руками, да только ногти обломала; пробовала собирать сухой мох с камней и колодин, однако, боясь змей, больше приглядывалась, чем работала. Она спрыгнула в русло ручья, чтоб найти Родиона - неподалеку слышался его голос, но рядом очутился Евксентьевский и тронул зачем-то ее плечо.

- Но-но! - предостерегла Пина.

- Что так?

- А вот так? - отрезала она. - И перетакивать не будем!

- Вы это насчет чего?

- А насчет того самого! И больше не подходите ко мне, а то получите по...

Тут сверху протяжно зашумели: "Береги-и-ись!" Крик передали ниже, и Евксентьевский заметался по полосе. Откуда-то сверху спрыгнул Родион и тоже закричал:

- Берегись!

Он грубо толкнул Евксентьевского, и тот пулей вылетел из каменной канавы, а Пину больно дернул за руки, втащил под защиту толстого ствола. Тут же по руслу ручья, подпрыгивая и мотаясь, прогрохотал большой камень. Он с минуту громыхал внизу и потерялся в рокоте Учуги.

- Иди на стан, - строго приказал Родион.

- А что делать?

- Санька спустится - объяснит.

- Дело, а не так?

- Дело. Иди, иди! Только стороной иди, по тропе.

Она спустилась почти до мыса, когда ее догнал Бирюзов. Он часто дышал, и губы у него запеклись.

- Александр, что с вами со всеми?

- Дым чуешь?

Она втянула носом воздух.

- Вроде есть.

- А я не пойму, совсем осопател. Значит, есть?

- Есть.

Они вышли к палатке. Вдали стеной стоял серый дым. Над рекой тянул едва слышный ветерок. Санька лег на береговые камни и долго черпал воду ладонью. Пина кинула ему пустую консервную банку и уже с тревогой стала смотреть, как клубит в чреве пожара, как сминает клубы и растаскивает их по верховью реки.

- Тут такое дело! - крикнул Санька от реки. - Попадем в переплет!

- А что? - Пина подбежала к нему.

- Ветер, верный друг наш, - невесело пошутил Санька. - Кто про него угадает? Он, конечно, может дождя надуть, а может наоборот раскочегарить, только держись. Ишь, будто по трубе потащило!

- Ну и что? Быстрей прогорит до полосы.

- Да не в этом. Мы бы дожгли сами. А сейчас уже нельзя.

- Почему?

- Ветер. В такой густоте может на верховой. А это знаешь...

- Что?

- Узнаешь. Попробуем встречным, да кабы не накрыло...

Санька рылся в мешках, набивал карманы спичечными коробками, потом вытащил, переломил ружье, заложил в него новые патроны.

- Ружье видишь? - Санька повесил тулку на кривой кол у палатки.

- Конечно, вижу.

- Теперь гляди туда. - Он протянул руку к далекому пожару. - Все время гляди.

- Ладно.

- Стреляла когда-нибудь?

- Отец не давал.

- А умеешь?

- Сумею. Из мелкашки пробовала.

- Слушай. Завидишь черный дым, сплошную черноту - стреляй. Ясно? Пали из одного ствола.

Санька убежал в гору, скрылся, и Пина осталась одна. Десантники будто растворились в тайге, не видно было их и не слышно, хотя Пина точно знала - они сейчас шуруют вовсю. Собирают бересту, мертвый лапник, сучья сухие обламывают под кронами - все, что может гореть. И не видят они ничего из своего глубокого зеленого коридора, только вершины самых высоких деревьев там забеспокоились, зашевелились, заходили, да солнце стало мутнеть. Неужели дымы уплотнило и подняло так? Пина всмотрелась в круглые купы, стоящие против солнца, и поняла, что это облака, проступающие сквозь дымы.

Поверху шел ветер, лес на кручах зашумел, задвигался. Рвануло и низом, палатка захлопала и запарусила. Ветер вымел и растворил в себе пепел с кострища, погнал песок и мелкую гальку, налетел на приречную лозу, опрокинул ее наземь и начал топтать, а она не подалась, гибко воспрянула, но вот снова вся обернулась белой изнанкой. А пожар будто нисколько не продвигался, только заметно темнело там и дым вываливал все выше и выше в небо.

Вот ветер забил всю долину. Перестал рвать, потянул плотно, упруго. Не кидался уже на тальник у реки, не выворачивал его, а просто положил и совсем прижал к земле. Стало слышно, как звенят веревки, из последних сил удерживая вспученную палатку.

Тут Пина увидела черный дым.

Она схватила тяжелое ружье, подняла над головой, зажмурилась, нажала на спусковой крючок. Приклад рвануло из рук, но Пина удержала его, аккуратно повесила ружье на кол, оглядела склон. Никого.

А черный дым выбивало уже от реки до гольцов сплошняком, и он быстро затемнил полнеба, заметно для глаза подвинулся вдоль Учуги, к стану, хотя до фронта, где пластало и откуда разливалась эта чернота, было еще, пожалуй, километров пять. В долине дым тоже густел, его несло мимо и поверх стана, и река затуманилась вся. Шумела она сердито, немирно, как далекая гроза.

С нарастающей тревогой Пина смотрела, как пожар набирает. Вот острые красные языки показались из черноты, лизнули поверх зеленого и спрятались. Может, пожарники выстрела не услышали? Да не должно быть, прокатилось хорошо меж гор.

Родион! Чуть не упал, разогнавшись с горы, бежит к стану, норовит поближе к реке, заворачивает голову на дым, на пожар. Но вот отрезвел будто, идет. Пина зачерпнула воды, и Родион схватил котелок обеими руками. Она оглядывала его неспокойными глазами и на пожар посматривала, удивляясь тому, что Родион ни капельки не переживает.

- Бесполезно! - будто про себя проговорил Родион, бросил котелок и закурил, глубоко затягиваясь. - Бесполезно!

- Что? - испугалась Пина.

- До той хребтинки пока не дойдет, бесполезно поджигать - перехлестнет через полосу.

- А вы?

- Накроет.

- Огнем?

- А то чем же? Верховик! Редкий пожар. Я его один раз только и встречал. Тут надо секунду угадать, когда он начнет воздух отсюда брать. Да ты не бойся! Я же не боюсь. А мужики даже не увидят, как он подходит...

- А ты? - растерялась Пина. - Ты разве будешь тут? А, Родион?

- Ты будешь тут. - Родион перевел взгляд на пожар. - Хорош!

Черный дым вдали раздирало, и клочья его не таяли, и уже видны были скорые подсветы от огня. Сколько еще ждать? Не эту ли хребтину имеет в виду Родион? Вчера прозрачный горный воздух приближал все в долине, и скальный прижим на Учуге, от которого тянулась к гольцам небольшая гривка, был вроде рядом. Сейчас он отдалился, его затянуло, и он едва угадывался. За ним уже бесновался вершинный огонь, но голова пожара еще не показывалась. Солнце меркло, нарождалось снова там, в черно-желтом месиве, и Пина вдруг ясно поняла, что она никогда в жизни не увидит больше такого.

Вот Родион поднял ружье и весь подался вперед.

- Пина, - услышала она, хотя голос Родиона уносило. - Ты тут оглядывайся.