Страница 23 из 34
- Сергей.
- Иван.
- Копытин.
- Иван.
У нее даже пальцы слиплись.
- Митька Зубат.
- Прутовых.
- Иван.
Пина запомнила только, что половина десантников Иваны, да на Копытина обратила внимание, потому что про него рассказывал Родион. Этот неулыбчивый, уже в годах парашютист один воспитывал сына, потому что жена у него оказалась плохой женщиной и Копытин дал зарок не связываться больше с бабами.
- Все благополучно? - спросил Гуцких у рабочих.
- Все.
- Начальник огня и дыма на полосе?
- Там. И Бирюзов тоже рвет. А мы, Платоныч, пообедали...
- И?
- Гуляев приказал.
- Молодец! - одобрил Руцких. - Поспали? Ночка предстоит, чуете?
- Да уж видно, что так.
- Заворачивает его сюда.
- Заметили... Платоныч, а что эти, прогнозеры-то, насчет дождичка?
- А их не поймешь! Я остаюсь на ночь, мужики. Давайте засветло полосу добьем.
Вертолет взревел, поднялся, и парашютисты двинулись в лес. Пина заметила, что шли они по-своему - след в след, и вышагивали широко, споро. Лопаты на плечах держали одинаково - так солдаты винтовки носят, а фляжки у них тоже были солдатские - плоские, белые.
Рабочие уже поразобрали топоры: Гуцких распорядился продлить полосу мимо стана метров на пятьсот. Решили не рвать тут, а перекопать землю, раскидать ее по просеке и стоять всем стеной, когда он подойдет.
Вдали, на главной заградительной полосе, началось. Должно быть, взялась вся команда. Вот это да! Прокатывалось мимо, и не успевал отзвук раствориться в лесных далях, чтоб возродиться там тихим рокотом, как опять рушилось на полосе, рождая новый отбой, что тут же гулко пророкатывал мимо. Однако скоро кончилось все, - наверно, перевели взрывчатку и теперь, орудуя лопатами, расширяли взрытую аммонитом просеку. А день этот, самый длинный день в жизни Пины, угасал совсем. Солнце кануло в густой дым и смешало, видно, свой свет с отблесками пожара - над гибнущим лесом тускло вспухали багровые, желтые и красные купола. Они подымались, размываясь, в вышине к ним с востока подливала темная краска - широко и властно надвигалась ночь.
Пина сготовила ужин. Котел им заняла и ведро. Сходила за водой к бочаге. Там было дымно, сумеречно, и холодом уже тянуло из живого леса. Пина обрадовалась - ночная влага, как говорил Родион, придавит огонь, и тушить будет не так жарко.
Стемнело, когда у костра появился Гуцких. Он обежал, видно, много, выглядел усталым. Собрал рабочих, поел с ними. Никто не шутил и не разговаривал за ужином. Когда закурили, Гуцких сказал:
- Гуляев с ребятами с тыла прошуровал. Сейчас он его с левой стороны осаживает. А мы правый фланг возьмем. Вода у нас есть?
- Целая баклага, - отозвалась Пина. - Еле дотащила.
- А кто ей разрешил такую тяжесть поднимать? - строго спросил Гуцких, обводя всех глазами.
- Нас не было, Платоныч...
- Глядеть надо!.. Воду берем с собой. А вы, Чередовая, не очень-то. Понятно?
- А я и так не очень. Может, парашютистам поесть отнести?
- Сейчас они сами придут. Останешься тут за костерного, ясно?
- Есть, - отозвалась она, сделав усилие, чтоб голос вышел покрепче.
- Платоныч, у нас тут один руки попортил, - сказал пожилой рабочий.
- Кто?
- Я. - Евксентьевский приподнялся.
- А, это вы... Покажите. Только-то? Я думал, что сжег или порубал. Ложку держать можете?
- Слушайте! - взвизгнул Евксентьевский. - Я не прошусь остаться! Я, может, еще... Какое вы имеете право так? Я...
- Ну вот и ладно, - обрубил разговор дядя Федя. - А то "я" да "я"! А что ты? Что?
Все ушли. Пина осталась одна у костра. Хотела еще затеять кулеша, но его старой варки еще было порядочно, хватит всем. Она забралась в шалаш, прилегла на спальный мешок, и тут же ее мягко, как вертолетом, подняло и понесло. Пина открыла глаза. Черная тихая ночь. Она была еще черней оттого, что в этом глубоком лесу стояло раскаленное озеро. Из-под земли там выливалась пылающая лава. Она кипела, пузырилась и дымила, выбрасывала пламя и озаряла небо розовым и красным. А на дальнем берегу этого озера Родион со своими. Парашютисты топчут огонь сапогами, не дают ему растекаться по тайге, и это сияющее бесшумное озеро освещает их. Вот Родион захотел пить, а воды уже нет ни у кого. Он шагнул широко и вдруг оказался на стане, рядом. Воды и тут не было ни в одной посудине, и Родион уже собрался уходить, но увидел Пину в глубине шалаша, меж корней, а она поманила его рукой, будто бы у нее тут вода стоит. Родион наклонился над ее лицом. От него пахнуло дымом, и красные отсветы на его комбинезоне еще горели, и весь он был горячий, большой и тяжелый. Она испугалась, охватила его шею руками, закричала смятенно, невпопад:
- Подожди, подожди!..
Что это такое? Голова раскалывается и гудит. Горит костер, вокруг сидят черные пожарники, и сквозь звон в ушах слышатся их негромкие голоса:
- Уходилась девчонка...
- Мужики и те балдеют от этого дыма.
- Тише. Пускай спит.
- Ванюшка, может, и мы покемарим?
- А то что же - песни играть?
Где же Родион? Да вот он! Лежит на пихтовых ветках и руки раскинул, как младенец. И вправду красные отсветы на черном лице. А Бирюзов уткнулся ему головой в живот и тоже, видать, спит. Ну, значит, все в порядке. Пина снова забылась и очнулась от громкого говора. Пришел с рабочими Гуцких.
- Тихо вы! Девчонка спит.
- Дежурных вы там оставили? - шепотом спросил Гуцких.
- Копытина с Ванькой.
- Управятся?
- Да теперь уж некуда ему деться - придавили с той стороны. Брусничник еще помог - держит.
Очнулся Бирюзов. Не открывая глаз, попросил закурить, и Евксентьевский сунул ему в губы папироску. Пина видела из темноты, как Санька долго и слепо, будто пьяный, охлопывал всего себя, ища спички, не нашел и снова повалился головой на Родиона, а Евксентьевский совал ему коробок, гремел над ухом Бирюзова и возбужденно, торопливо говорил:
- Я думал, товарищ Бирюзов, просто бить по огню, а на самом деле надо ветки потягивать, будто мести, тогда только и получается. Вот спички! Мне казалось, товарищ Бирюзов, что огонь идет не...
- Ну что ты как вошь на гребешке?! - тоскливо взвыл Санька и даже лягнулся ногой. - Иди ты...
Пина вскочила вдруг - горело совсем близко. Из шалаша-то были видны лишь тихий костерок да беспокойные красные блики на лице Родиона. А пожар, оказывается, уже подошел широко, в обхват. Деревья подсвечивались с той стороны, и будто вырезывало их контуры. За ними то ярче, то слабей вспыхивало, а то горело долго и трепетно, словно раздувало на ветру большие факелы.
Дымовые шары над гибнущим лесом наполнялись красным газом, пухли на глазах, легчали словно, и быстро подымались в вышину. Там жил неверный, мятущийся свет - растекался, вскидывался выше и сюда, к черному живому лесу, однако не освещал его, а больше чернил. Слышался ровный отдаленный гуд, негромкий, но мощный, глубинный, будто шел сюда землей.
- Отжигать не начнем потихоньку? - узнала Пина голос Гуцких.
- Отдохнули малость, можно. Будить Родиона?
- Давно спит?
- С часик есть.
- Буди.
Пина сказала из шалаша:
- И я пойду, Алексей Платонович!
- Не советую вам, Чередовая.
- Пойду.
- Зря ты, Пина, - поднял голову Родион.
- Пойду, - упрямо повторила она. - Вязать же вы меня не станете?
Пошли. Родион шагал впереди уверенно, как днем, и топорище у него на бедре лоснилось тускло. Пина торопилась следом, оступалась в воронки, взмахивала руками, чтобы не упасть, запиналась. Ее еще морил сон, и голова болела.
С полосы было видно, как длинные красные искры выстреливались снизу, быстро прочерчивали дымы и гасли над вершинами. А по земле полз огонь, змеился, а то вдруг срывался, вспрыгивал повыше и шарахался там, перелетал, сливая с себя огненные струи.
Пина упала, и Родион поднял ее.