Елки-моталки

Роса уже сошла, и Родион знал, что теперь огонь ускорится. А какая все же добрая тайга пропадает! Этот лесок не знал ни людей, ни скота, и потому на стволах затесок не было, сухобочин и ошмыгов; и нижние сучья елей никто не обламывал, они рогатинами упирались в землю; и землю тут же топтали меж корней, что лежали сейчас, отдыхая будто, спеленатые мхом. Хорошо еще, эти мхи да хлам не сплошняком и подрост негустой, а то при ветре на верховой бы перекинуло, неостановимый. Неужто раздует ветерок, что неприметно потянул со стороны огня?..

- Понимаете, какое дело, - обратился к Евксентьевскому Родион, когда они уже порядочно удалились от лагеря. - На пожаре ни один человек, если он шевелится, не должен сидеть так. Как бы вам объяснить? Это у нас закон.

- Я понимаю.

- Тем более что пожар этот...

- Что?

- Идемте-ка глянем.

Они ускорили шаги. У стана дым едва угадывался, а здесь сделался виден. Высокие вершины сосен в лесных просветах затуманились, и небо вдруг изменилось - утратило глубину, посерело. Солнце потеряло свой блеск, будто вобрало в себя лучи и стояло в зыбком желтом круге. Ближе к фронту пожара дым висел поверху, тек и колыхался синими гладкими слоями, то высвечивая золотые стволы сосен, то будто перерезая их. Сосны тут было порядочно. Родион был уверен, что эти высоко поднятые кроны не хватит огнем и биться на полосе будет легче. (В нашей работе надо каждого знать хорошо. А такого узнаешь черта с два! Понять человека можно, если поставить себя на его место и попробовать его глазами на все глянуть. Да что-то с этим так не получается - он изменчивый и какой-то скользкий. Построже с ним надо или полегче? И кто он такой - просто пакостник или опасность в нем есть для тех, кто его сюда выслал? А вообще, если хорошо понять то, что вокруг тебя, можно понять остальное...)

А дым все густел, и солнце приобрело нехороший красный цвет. Вот и пожар стал слышным - трещало впереди, на фоне беспрерывного, ровного и словно бы в тысячу раз усиленного шороха.

- Дает! - проговорил Родион. - Пройдемте еще.

Если б Евксентьевский не боялся отстать и заблудить невзначай в огонь, он бы не пошел дальше. Дышать уже было тяжело, и солнце стало совсем как луна в мутную городскую ночь. А Гуляев все осторожно подвигался к пожару, тянул голову поверх кустов, озирался. Зачем это он озирается? Не может же огонь кинуться на них сбоку. Вот Гуляев послюнил палец и поднял его над головой, чтоб узнать, с какой стороны кожу сушит и холодит.

- Что? - спросил Евксентьевский и закашлялся.

- Еще пройдем немного! - крикнул Родион.

Стал слышней шум пожара, он, можно сказать, ревел - чудилось, что огонь жрет землю и лес совсем рядом. И вот дымовые клубы, что выкатывались из леса, осветило будто изнутри красным, и еще в одном месте, еще. Жаром пахнуло навстречу. От близости огня и пересушенного горячего воздуха живой лес на границе пожара быстро терял соки и бессильно опускал листья. Стало душно, и надо было срочно убираться.

Попятились назад. Когда дым поредел и дышать уже можно было, Родион остановился у большой муравьиной кучи. Насекомые сновали, занимаясь своей кропотливой работой. В их бестолковой суете не углядеть было ни смысла, ни результата, но Родион веровал, что эти бесчисленные радетели леса знают, что делают... Хорошо бы, как в детстве, посидеть у муравьиного поселения, набросать в него каких-нибудь козявок, да только детство далеко ушло, теперь работа. Он для них мог сейчас сделать самое лучшее - разрушить этот большой и, может быть, много лет живущий город, чтобы спасти его жителей.

Родион лапника наломал в мешок, лопатой начал быстро насыпать кишащую массу. Евксентьевский глядел на него во все глаза.

- Вот так. - Родион взвалил мешок на плечи спутнику.

- Они же щиплются! - взвизгнул тот.

- Это не страшно. Даже полезно, говорят. И потом, мы же не в детсаде! Конечно, эта работа от безделья, но все же маленькая служба лесу будет...

Евксентьевский шел впереди с мешком на плечах, муравьи заползали под одежду, кусались, и он подумал, что эту работу нашли специально для него, чтобы поиздеваться и унизить человека, который первый раз попал в тайгу. А Родион втолковывал ему сзади:

- Таскайте за полосу, только к взрывам не подходите - мы там сейчас начнем. От огня тоже подальше. И не вздумайте прилечь! Невзначай уснете и задохнетесь. Еще одно. Покажите, где у вас правое ухо. Верно! Дерните его посильней. Вот так. Теперь запомните - к полосе идти если, солнце в правое ухо, поняли? В правое! Ну, я побегу...

А Пина после завтрака все рвалась со стана, однако Бирюзов, который возился под елкой с капсюлями-детонаторами и шнурами, не пустил ее - со взрывчаткой он один управится, а на дальний конец полосы, к рабочим, уже далеко. Санька ушел, и одной как-то неуютно тут стало. И Родион повел куда-то этого подонка, не возвращается пока. Неужели он так и не заглянет? Хоть бы чаю попил...

Она заварила ему отдельно, покруче, присолила, опустила в кружку сливочного масла. Чтобы чай не остыл, Пина завернула кружку в телогрейку. Как придет Родион, она молча поставит перед ним чай и уйдет к бочаге за водой. Пусть пьет.

А Родион и не собирался заглядывать. Он завернул к Бирюзову, подождал взрывов первой закладки. Все получилось славно - аммонит рвало крепко, гулко, и землю раскидывало как надо.

Зарядили еще десяток ям, подожгли одновременно шнуры, и опять все банки рванули нормально. Родион прислушался к далеким отзвукам взрывов и понял, что дождя ждать нечего - эхо не глохло.

- Ладом раскупоривает! - сказал он. - Ну, шуруй, Саня! Я пойду полосу добивать...

Пина так и не дождалась его. Достала из телогрейки и попробовала чай. Сплюнула - напиток был отвратительный. Хотела вылить, но потом передумала и мужественно допила до дна.

В задумчивости она сходила за водой. Дым в бочаге все густел. Вернулась, взялась за обед. К гулким взрывам Пина уже привыкла. Они следовали через равные промежутки и постепенно удалялись. Полоса уходила глубже в лес, однако рычащее по-медвежьи эхо стало почему-то слышней.

- Водица есть, Агриппина? - послышался голос, и она вздрогнула. Это был Бирюзов. Он запыхался, выпил много воды, прикурил от костра, спросил: Шуруем?

- Шуруем. - Она громыхнула ведром.

- Тоже надо, и еще как!

- А Родион где?

- На полосе.

- Ты не знаешь, что с ним происходит?

- А что? - спросил Бирюзов.

- Вроде переменился, - помолчав, сказала Пина. - Не глядит даже... Я на него смотрю, а он нет.

- Вон что! - внимательно глянул на нее Бирюзов, и Пина покраснела. Это ты, по-моему, напрасно. Знаешь, как он трясся над твоими письмами? В деревню и в Красноярск на экзамены с собой возил. А на это не обращай внимания - он за пожар переживает.

- Почему?

- Кабы ветер не переменился. Фронт развернет в другую сторону, и, значит, мы эту полосу зря бьем. Да и народ нужен срочно - фланги держать. Боюсь все же, что просеку уже сейчас придется тянуть сюда. - Он рубанул рукой куда-то мимо стана. - И вообще без команды мы не удержим его. Что-то Гуцких не летит. Вообще много всякого. Об этих еще беспокоится. Им-то _трын-трава не расти_, а Родион отвечай за каждого.

- А рвать опасно?

- Да нет! У нас давно никто не пропадал по второму разряду.

- А у Родиона с рукой... не от взрывчатки?

- Нет. Это совсем интересное дело было.

- Какое дело?

- Третий разряд. Без примеси.

- Расскажи, Александр.

- Ну, слушай. Затушили мы тогда пожар в верховьях Лены. Дождик еще помог. Стали выходить. А как? Вертолеты тогда только-только начинались, и нам их еще не давали. Долго пропадали, потому что там такое отбойное место: ни дорог, ни деревень. Горы! И жевать уже нечего. Один способ плотами. А река бешеная: заломы, шиверы да прижимы. И вот к вечеру, помню, по берегам каменные стены пошли, а нас несет. Пристать некуда совсем. Прет! Лаптем не затормозишь. Темнеть начало, а нас пуще разгоняет. Что делать? На смерть не поплывешь. Родион-то рисковей других. Когда надо, это не человек, а кусок черта! Взял он стропы связанные да в излучину одну сиганул. Слышим крик сильный, _раздирающий_. Мы туда-сюда на плоту, а Родьку сковырнуло, потащило по воде, по камням. Он уж и так и этак, да где там! Мочалит парня. А бросить трос он не может - крышка всем! И ему тоже, одному-то, оставаться там невозможно. Не знаю, как он уж зачалился, намотал стропы на встречный куст. Остановил нас, да только руку себе попортил. Два пальца вывихнуло, а один совсем переломило... Ты слушаешь, Агриппина?