Страница 18 из 34
На самом дне сырой низины лежала добрая матичная ель, еще зеленая. Лет полтораста ветвила она себя, с каждым годом хватая в лапы все больше ветра, но, должно быть, корни ее плохо углубились и мало оплели землю, а этой весной, когда почва оттаяла и размякла, ель рухнула. Под свежим плоским выворотом стояла черно-зеркальная вода, в ней на редких травинках серебрились пузырьки. Ленивые утренние комары обсели Родиона, прожгли рубаху на плечах. Он ополоснул лицо, глотнул холодной, чуть пресноватой воды, наполнил посуду и пошел назад.
Встретилась Пина. Он посторонился, пропуская ее по тропе, а она неожиданно толкнула его в мокрый куст, побежала в низину, к бочаге.
- Вот мать честна! - отряхнулся Родион.
Когда он вернулся к стану, на сером кострище уже пыхал огонек. Санька остервенело точил драчовым напильником лопату и приговаривал, задавая с утра темп:
- Тащите его, мужики, тащите за ноги. Или за другие места! Отойдет, ничего! Тут есть секрет - надо в первый час переломить себя, а то весь день будешь киснуть.
Рабочие сидели у костерка, тянулись руками к огню и зябко вздрагивали.
- Сейчас копать, пока росно, - проговорил Родион. - А там что за лихо?
В палатке кто-то возился, оттуда слышались ругань и жалостливые стоны. Вот вытащили наружу Евксентьевского, он охал и не поднимался, глядел затравленно. Руки его со скрюченными пальцами лежали бессильно, и ноги были раскинуты носками врозь.
- Не хочет вставать, - сказал Гришка, который вытащил его из палатки.
- Я хочу, но не могу, - простонал Евксентьевский.
- Шевелиться надо, - посоветовал Родион. - Пройдет.
- Ты что это? Виталь? - спросил Санька. - А? Вид у тебя натурального утопленника. Подымайся, ничего! Посгинайте его, мужики! Гриша, подшевели-ка его!
- Не надо, - возразил Родион.
- Вот ты как с ними, Родя?! - Санька отвернулся. - Ну, тогда я отступаюсь, _чаша моего терпения лопнула_! Только на собрании мы решали не так. Копытин прилетит - поговори с ним...
- Руки сбили небось, а? - не слушая его, спросил Родион Евксентьевского.
Тот даже не посмотрел на Родиона, дрожа, пополз к костру.
- Ишь ты! Шевелится! - восхитился кто-то из рабочих. - Приспособчивый парень, однако!
- Слушайте, - опять обратился Родион к Евксентьевскому. - Пина вернется, попросите ее бинты найти...
Тот не отозвался. Сидел потерянный и жалкий, время от времени осторожно дул на ладони. У него горели руки, сухожилия тянуло острой болью и спина гнулась плохо. Не верилось, что к этому можно привыкнуть. Как о несбыточном счастье, он думал о городе, где нет леса, пожаров и таких примитивных людей.
Пожарники ушли на полосу, захватив топоры и лопаты. Евксентьевский огляделся. Сырой утренний лес, обступивший лагерь, сужал небо, отгораживал огромный шумный город, все знакомое и привычное. А тут непонятная пугающая тишина - то ли неслышно, тая дыхание, шевелится кто-то большой, то ли медленно валится лес. Хорошо еще, что костер горит, полощет огнем. Можно закрыть глаза и представить себе, как на городских улицах шуршат шины и толпа, не знающая тебя, шаркает подошвами...
- А вы почему здесь?
Евксентьевский вздрогнул.
- Оставили.
- Зачем? - удивилась Пина.
Он вывернул перед ней ладони в белых пузырях.
- Подумаешь, - фыркнула она.
- Вы безжалостны.
Пина вскинула на плечо лопату.
- А вас не унизила бы жалость?
Не дожидаясь ответа, она ушла в лес. Пожарники на полосе сосредоточенно копали, растянувшись цепочкой, и Пина встала в ряд. Она взяла дистанцию от крайнего, обсекла и вынула дерн, отвалила в сторону первую лопату, потом другую, перерубила какие-то скользкие корни. Земля как земля. Правда, у родного кордона лес был почище, пореже и там полосу легче было бить, однако и тут ничего, можно, лишь бы с Родионом.
Вот все прошли мимо нее дальше, она осталась последней и торопилась, думая только о том, чтобы закончить яму не позже Родиона, который первым продлил цепочку, встав рядом с ней. Если он докопает раньше, то уйдет один по полосе, а ей хотелось вместе.
Нет, ушел. Она заспешила, чтоб, может, успеть и снова оказаться рядом с ним, но кто-то впереди уже закончил свою яму и шагал за Родионом. Огорченная, Пина минутой позже передвинулась в начало цепочки, и меж нею и Родионом было уже трое. Еще несколько копанок сделала и почувствовала, что лопата затупилась, да и потяжелела будто, однако Пина ни за что бы не созналась в этом сейчас, на людях.
- Может, завтрак сготовишь, Пина! - крикнул ей издали Родион.
"Тоже мне миленок! - подумала она. - Трудно ему было подойти, что ли?" Пина воткнула лопату в землю, направилась к стану. Ямы уже заметно продвинулись в лес, разметили зеленую полосу черным пунктиром. Пина шла и шла, а копанки все тянулись, прерывисто деля тайгу на две части. Одна погибнет, а другой Родион с товарищами собирался подарить жизнь, вернее, отстоять ее в тяжелой работе. А пока обе половины леса стояли совсем одинаковые, живые, и невысокое еще солнце, косо прорываясь сквозь чащу, богато расцветило росу - капли лучились, искрились, но тепло спускалось уже с присохших вершин, и омытый лес начал тонко пахнуть пыльцой и смолами.
Свернувшись у холодного пепелища, Евксентьевский спал. Пина загремела посудой, и он зашевелился. Сдерживая охи, приподнялся, оглядел ее дурным взглядом.
- Вы хоть бы картошку почистили?
- Я? Картошку?
- Вы. Картошку.
- А мне хочется посмотреть, как ее чистите вы. - Он чуть заметно нажал на слово "вы", только Пина не поняла, издеваться он надумал или хочет дать понять, что она ему нравится. Что это он делает? Потянулся к ее коленке рукой, заискивающе смотрит.
- Слушайте, вы. - Она неприязненно отодвинулась. - Оставьте это. А не то валяйте в кустики!
- Но, но! - проговорил он, закуривая. - Не будем ссориться. Хотите, я вам лучше стихи почитаю?
- Читайте.
- Свои или чужие?
- Вы стихи пишете? - В голосе Пины послышалась ирония.
- Когда-то писал. Для формы.
- Для какой формы?
- Ну, на букву "л" или "б".
- Не понимаю.
- На букву "ч", например, хотите?
- Пожалуйста, - недоумевающе пожала плечами Пина.
Евксентьевский, поматывая сигаретой, начал читать нараспев и зачем-то в нос:
Я не чаю
Выпить чаю,
Я отчаялся почти.
Чую - чайная
Случайная
Маячит на пути.
Но я чудо замечаю:
Чашечки
И чайнички!
Что за черт?
Я опечален чрезвычайненько...
- Ну и дальше в том духе, - прервал себя он. - Или, скажем, про суп-пити.
- А это что такое?
- Так называется кавказский суп. А я стихи писал о том, что суп-пити до пяти, и у кого аппетит на пити, и кто хочет зайти съесть пити...
- Не надо, - перебила его Пина, с силой швырнув картофелину в котел. Там звонко булькнуло. - Чушь собачья!
- Так ли уж чушь? - Он покровительственно глядел на нее. - А вы что-нибудь смыслите в поэзии?
Пина помолчала, не зная, как ответить. Ей вообще не хотелось говорить с этим неясным человеком, что сидит напротив, рассматривает ее и кривит губы в любезной усмешке. Сказала все же:
- Что это за стихи - на одну букву? И как-то все неинтересно, про какие-то мелочи жизни...
- А может быть, в мелочах заложен глубочайший смысл! - оживился он. Всей жизни реальнейшая реальность! Нас только не хватает, чтоб это ощутить. Тут надо расслабить мозг и дать волю чувствам...
Пина вскинула на него глаза, смотрела, удивляясь, что он заговорил так вот, по-книжному.
- Нет, вам этого, пожалуй, не понять, - усмехаясь, сказал Евксентьевский, и Пине стало неприятно, потому что всякий раз под губой у него обнажался синий зуб. - Не понять!
- А вы говорите так, будто я все понимаю, - улыбнулась Пина чему-то своему, однако он, должно быть, подумал, что она отвечает на его усмешку. - Говорите! Чего-нибудь да пойму!