Елки-моталки

- Да нет, как бы тебе объяснить? - Родион торопливо закурил. - Мы весной в городе почти не бываем. Горит сильно.

- Весной? Почему?

- Прошлогодняя трава. Одна искра - и пошло. Еще снега по низам, а в суходольных местах и на солнцепеках все звенит. Да и хвоя самая сухая в году, и лесорубы сучья дожигают, и в воздухе влаги нет - весняк ее выпивает. Скучно тебе все это?

- Говори, говори! - сказала Пина, рассматривая в сумерках его профиль.

- Да причин-то много. Леспромхозы вырубки плохо чистят. Земля холодна и не отдает пока воду. Что отпустит - дерева сосут, им сейчас только дай. Да не в этом дело...

- А в чем?

- Санька Бирюзов там один сейчас. Конечно, не впервой... Но у него какая-то история вышла, а он один, понимаешь?

Зажглись фонари, посвежело, и Родион отдал Пине свой пиджак. Она влезла в него, скинув туфли, а гуляющие оглядывались на них и улыбались. Действительно, какая уйма людей в этом городе!

- Понимаю, - сказала Пина.

- В понедельник я лечу к нему.

- И я тоже.

- Вообще не женское это дело, Пина.

- Ну, знаешь!

- Да я-то знаю. Не пора тебе?

Гостиница была недалеко от сквера. Пошли по затихающим улицам, и Родион, будто воробья, держал ее кулачок в своих широких и грубых ладонях. Она зашевелила пальцами, потрогала его мозоли.

- Ого!

- Что? - спросил Родион.

- Бобы.

- Прошлогодние, - сказал Родион, пытаясь высвободить руку. - За зиму не сошли.

- Родион, а почему у тебя здесь пальца нет?

Он отдернул руку.

- Отстрелил?

- Да нет...

Родион стеснялся своего недостатка, однако Пина спрашивала как-то очень участливо, просто, он почувствовал себя с ней свободно и легко, почти как с Санькой Бирюзовым. Но вдруг забоялся, что может каким-нибудь неловким словом все испортить, хотя история, которую он мог бы сейчас рассказать, была всем историям история.

- Расскажи, Родион, - попросила Пина.

- Знаешь, не к месту. Это целое дело...

- Ну хорошо, - сразу согласилась она.

Родион шагал домой темными городскими улицами, курил одну папироску за другой, не замечая, что курит, что не видит города, ровно глаза притупились и уши заложило.

А в воскресенье он рывком вскочил с кровати. Сон не просто сил прибавил, а как бы омолодил его, и ноги не болели совсем. Примчался на базу пораньше, чтоб приготовить все - взрывчатку, инструмент, палатку еще надо было выбрать, продукты закупить, принять людей, что полетят с ним.

- Видишь, я в твою команду попал, - сказал Евксентьевский. Он сидел на крыльце и победно смеялся. - Вместе будем помогать стране бороться со стихийными бедствиями. Правильно я говорю, товарищ Гуляев?

Родион не хотел портить себе настроения - промолчал, пошел к складу. Там уже хлопотал Гуцких. Родион пожал ему руку, спросил:

- Тунеядцев ты мне много отвалил?

- Троих. Мы их рассыпаем среди наших. А что ты улыбаешься?

- Да так... Спецовку сейчас им выдадим?

- Нет, к отлету.

- Каб не пропили?

- Ясное дело.

- Платоныч, пускай Чередовая летит с нами?

- Да мне-то что? Гляди только.

- Ладно.

- Вот эти лопаты забирай... А интересная девчонка! Откровенная. Я спрашиваю - зачем, мол, тебе в наше пекло? А она смеется. Справку-то, говорит, для института надо зарабатывать. Как у тебя ноги?

- В порядке. - Родион собрал топоры, пилы, подтащил к двери прокопченный котел. - Да пускай летит! Варить будет, а то я ведь всегда сам кашеварю. Пускай!

- Уже решили об этом.

- Да я так просто... Там низовой?

- Низовой.

- Беглый?

- Нет, стеной идет. Капитальный пожар.

- Ладно.

- Бригада Неелова уж в городе, а твои черти подъедут, я их сразу же туда.

- Идет. Как со взрывчаткой?

- Скинул я ее Бирюзову. Можно и еще захватить.

- Платоныч, а что это у него случилось?

- Тунеядец один отравился.

- Консервой?

- Да нет. Сам.

- Как сам?

- Да так.

- Тьфу! - сплюнул Родион. - Жив?

- Живой. А что ты сегодня такой улыбчивый?

- Да так...

Они стояли в дверях склада, подпирая косяки, тихо разговаривали, а на дворе сидели и лежали вразброс чужаки. Странно, они не собирались вместе, а каждый был сам по себе.

- Не могу привыкнуть, Платоныч! - сказал Родион.

- Что же поделаешь? Мы тут много про них без тебя говорили. Надо...

- Понятно. Как ты, Платоныч, думаешь - откуда такое добро?

- Вообще? - глянул на него Гуцких. - Пережитки капитализма...

- Может, и так...

- А может, и не так?

- Может, и не так.

- Что ты имеешь в виду?

- Как бы это сказать? - заволновался Родион. - Понимаешь, если есть возможность жить и не работать - такие будут долго еще.

- А от кого это зависит?

- Не знаю, - помедлив, проговорил Родион. - Наверно, от каждого из нас. Ты вот. Платоныч, допустишь, чтоб твои сыновья стали такими? А есть папы, что держат детей в достатке да в безделье, от которого подохнуть можно, не только что. А другой - совсем другой, но видит красивую жизнь и тоже тянется, на все идет...

- Это правда, Родион, они разные. Даже из рабочих один есть. Пьяница запойный, и через это попал. С тобой просится, изнылся весь.

- Знаю.

- И еще один говорит, что будет работать честно.

- А почему он там не работал?

- У него другое. Он к нам на поселение. Срок отбыл.

- За что?

- От армии уклонялся.

- То есть?

- По религиозным соображениям.

- Ну и! - сказал Родион, мотнув головой, и тут же радостно воскликнул: - А вот и она!

Он махнул рукой, Пина заулыбалась и пошла к складу. Чужаки лениво подымали головы, когда она проходила мимо. Вот подсвистнул кто-то. Пина быстро оглянулась и показала язык, а Родион и Гуцких засмеялись.

- Паспорт принесла! - доложила Пина, чему-то радуясь.

Гуцких пошел с ней в здание конторы, а у склада замаячил Евксентьевский. Он с любопытством заглянул в дверь, громыхнул лопатой.

- Весит!

Родион промолчал.

- Клевая? - спросил Евксентьевский, подмигнув.

- Что-что?

- Девочка была тут сейчас. Клевая?

- Как это?

- Не понимаешь?

- И понимать не хочу, - внятно произнес Родион, тяжело посмотрев ему в глаза.

Ничто, однако, не могло испортить Родиону этого хорошего дня. Не обращая внимания на Евксентьевского, он загремел посудой. Отсчитал чашки-ложки, потом выбрал палатку поцелей и пошел в контору: надо было выписать капсюли и бикфордов шнур.

К обеду они с Пиной уехали на такси в город. Радость, что жила в Родионе с самого утра, передалась Пине, а может, ей и не надо было занимать этого - она сама с кем хочешь готова была поделиться своей беспричинной радостью. Когда машина с моста плавно взяла в гору, Пина склонилась к Родиону и негромко, чтоб не слышал таксист, проговорила:

- Знаешь, будто я не по дороге еду, а по земному шару...

Обедали в главном городском ресторане, и Пина улыбалась все время, и Родион тоже, хотя ничего смешного не видел в том, что это не ресторан, а настоящая обдираловка, что прислуживают в нем молодые неслышные парни, которые делают все с хамской вежливостью.

- За версту чуют, - сказал Родион.

- Что?

- Что мы не ресторанная парочка... А знаешь, Санька Бирюзов одного такого в прошлом году допек.

- Как?

- На углу у нас в галантерейной палатке торговал. Здоровый лоб, ему бы землю пахать! А Санька всякий раз, как проходит мимо, останавливается и спрашивает: "Почем соски?" Допек - куда-то делся этот торгаш...

- А ну их! - махнула рукой Пина. - Давай и сегодня не пойдем в кино?

- Давай! - охотно согласился Родион.

- Знаешь, мне еще надо чемодан сдать.

- Куда?

- На вокзал, в камеру хранения.

- Зачем?

- А куда я его дену?

- Ко мне.

- Нехорошо, - задумалась Пина.