Страница 8 из 11
Раупах. Это 10-го было?
Керенский. Все это было 10-го, а 11 августа утром ко мне явился Кокошкин с заявлением о том, что сейчас же выйдет в отставку, если не будет сегодня же принята программа ген. Корнилова. С большим напряжением, но мне удалось эту историю потушить.
[Надо только вспомнить то исключительное напряжение политических страстей, под давлением которых собиралось и открывалось Московское Совещание, чтобы понять, какое ошеломляющее впечатление утреннее появление Кокошкина с отставкой произвело на меня, бывшего в самом центре этого давления. Утреннее свидание с Ф.Ф. Кокошкиным 11 августа было одним из самых бурных моих политических столкновений, но сейчас мне радостно вспомнить то страстное горение глубокой любви к родине, которое чувствовалось в тайниках души моего противника, любовь, которая так скоро сожгла Ф.Ф. на мученическом костре; любовь, которая тогда дала нам возможность в конце концов заговорить внепартийно и надпартийно братским языком сыновей одной матери – России»…
Выход группы министров из Врем. Правительства (т. к. за Кокошкиным, вероятно, последовали бы остальные министры: к.-д.) накануне открытия Всероссийского Совещания по основаниям, которые были у Кокошкина, т. е. из-за Корниловских «требований», сделало бы дальнейшее сохранение национального равновесия невозможным. Правительство, однако, слишком хорошо знало о положении страны, чтобы рисковать гибельным опытом «однородной власти», и должно было устранить всякий повод, которым большевики справа могли бы воспользоваться для подготовлявшейся попытки на Московском Совещании создать так называемую сильную власть и во всяком случае отклонить Правительственный курс направо. Конечно, такая попытка сама по себе только жестоко оконфузила бы своих участников. Опасность ее могла быть только в том, что она отбросила бы руководящие демократические круги, в это время честно и искренно шедшие в ногу с Правительством влево. Ведь, я думаю, Московское Совещание доказало, что мечта о том, что народные массы в то время могли бы быть отброшены от Временного Правительства вправо, была вреднейшей утопией, т. к. подобные мечтатели, бессильные что-либо сделать, только раздражали и усиливали недоверие к верхам низов. Тогда, на Московском Совещании, правые утописты были благополучно поставлены на свое место, но никакая действительность не могла их отрезвить, и они продолжали шуметь настолько, чтобы быть в руках левых демагогов удобным орудием для раздражения зверя в массах, который и вырвался, наконец, на свободу!..
Потом, после Московского Совещания, я предложил и уговорил Савинкова не выходить в отставку. Когда в Москве, как казалось, всем стало ясным, что борьба с Врем. Правительством на такой почве невозможна, я решил, что дальше не стоит развивать все последствия (из этой истории с запиской и вызовом Корнилова).
Конечно, решение это, может быть, покажется неправильным, но я не видел в действиях Савинкова злого умысла, а видел только чрезмерное проявление его боевого темперамента. Во всяком случае его уход не предотвратил бы Корниловской попытки, т. к. я убежден, что события 27–29 августа подготовлялись за спиной Савинкова. Из дальнейшего, я думаю, будет видно, что этот мой вывод правилен.
Председатель. Были ли донесения Вам Филоненко о заговоре в Ставке и на чем основывались они; в частности, по поводу Лукомского и Тихменева?
Керенский. Я читал в газетах, что некоторыми свидетелями какое-то большое значение придается тому, что якобы мне были донесения о заговоре чуть ли не под руководством Лукомского и я не обратил на это внимания… На самом деле обстоятельства были совершенно иные. Разговор о Лукомском был, но вот в какой обстановке. Когда Филоненко был назначен Комиссаром при Верховном Главнокомандующем, то дня через два после этого мне говорит Савинков, что Филоненко что-то «раскрыл» и что он настаивает на «немедленном увольнении» Лукомского. Я ответил – как это он узнал, ведь он только что приехал в Ставку. Тут Филоненко приехал сюда и заявил мне, что «я не доверяю ген. Лукомскому и настаиваю на его немедленном увольнении». Я ответил на это, что не могу этого сделать, потому что уволить начальника Штаба Верховного Главнокомандующего без основания и без данных совершенно невозможно, что мое положение будет совершенно нелепым – скажут, что это произвол в совершенно недопустимой форме: сегодня почему-то увольняет одного, завтра уволит другого. Ген. Лукомский до сих пор добросовестно исполнял свои обязанности и ни в чем не замечен, – если Вы представите данные, тогда разговор будет другой.
Шабловский. А данных он не представил?
Керенский. Данных он не представил, он только сказал: я заявляю, что я совершенно не доверяю Лукомскому и настаиваю на его немедленном увольнении. М.И. Терещенко, который как раз в это время был в Ставке, приехав, говорил мне, что настроение там чрезвычайно тяжелое, потому Филоненко ведет самую настойчивую кампанию против Лукомского. После этого никаких новых сообщений о Лукомском не было, больше того – до меня доходили сведения, что взаимоотношения там наладились.
Шабловский. В связи с этим указанием Филоненко на отсутствие данных, подтверждавших желание его видеть Лукомского уволенным, не было ли дано Вами разъяснение Филоненко, что ему, как Комиссару при Верховном Главнокомандующем, надлежит с Начальником Штаба поддерживать хорошие отношения?
Керенский. Я сказал так: я вообще считаю такое поведение нежелательным, что без достаточных оснований не следует делать мне подобные заявления и что я настаиваю на том, чтобы отношения с Начальником Штаба были хорошие, корректные.
Председатель. И что, пока Лукомского Вы не подозреваете в контрреволюционности?
Керенский. Да. Потому что никаких данных к тому не было. [Генерал Лукомский был назначен Наштаверхом одновременно с назначением Главковерхом А.А. Брусилова. Сравнительно молодой, энергичный, очень умный, опытный специалист с большой административной и боевой практикой, ген. Лукомский образцово нес свои обязанности Начальника Штаба в очень тяжелое время войны, умея тактично очертить круг своих обязанностей и не вмешиваясь ни в какую политику, поэтому для меня последовавшее потом присоединение ген. Лукомского к ген. Корнилову было крайне неожиданно и непонятно. Теперь, когда я ознакомился подробнее со всем тем, что происходило в Ставке перед 27 августа, и когда мне выяснилась роль самого Филоненко в Ставке, я понял, почему в последний момент Лукомский оказался с Корниловым. Тогда же, в конце июля, поход против Лукомского можно было объяснить (да это, видимо, так и было) только стремлением устранить из Ставки человека, в котором не были уверены. Вот характерное место из показания кн. Трубецкого, подтверждающее мои догадки. «Должен сказать, что еще 24 августа, зайдя после разговора с Корниловым к ген. Лукомскому, я указал ему на окружающих генерала Корнилова лиц, высказав опасения на возможность вредного с их стороны на него влияния. Ген. Лукомский, вполне разделяя мои на этот счет взгляды, заметил, что он был совсем в стороне от политических разговоров последнего времени… и что он поставил Корнилову вопрос о доверии, после чего и был ознакомлен в общих чертах с политическими вопросами момента». В другом месте Трубецкой рассказывает, как 27 августа в его присутствии Лукомский просил Корнилова «предоставить ему возможность хотя несколько минут переговорить с ним наедине».
Я не думаю, чтобы попытка в июле удалить ген. Лукомского была сделана без ведома ген. Корнилова, т. к. его желание переменить Начальника Штаба мне было известно и только на Московском Совещании ген. Корнилов сказал мне, что он столковался с ген. Лукомским.
Председатель. В частности, г. Министр, по поводу Тихменева, не требовалось ли того же самого на том основании, что он является чуть ли не главой заговора, и не было ли это чем-нибудь обоснованно?
Керенский. Должен признаться, что история с Тихменевым как сквозь сон прошла для меня. Я слышал, что была послана телеграмма с вызовом Тихменева в Военное Министерство, что потом он был возвращен с пути назад и что все это было сделано на основании той телеграммы Филоненко к Савинкову, фраза из которой потом еще была найдена у Корнилова при аресте на блокноте «о коне бледном». Эта история до меня официально не доходила, весь этот переполох был основан на том, что почти сейчас же по приезде в Ставку Филоненко послал Савинкову условную телеграмму о том, что Тихменев ведет против Корнилова («Мирта») войска («коня бледного»). Потом Филоненко объяснил эту телеграмму тем, что как раз в то время было передвижение 3-го корпуса с юга к Ставке…