Дело Корнилова

Керенский. Не помню совершенно, что было тогда в вагоне. Тогда я уже был Министром Председателем, значит… Я не помню, кончился ли тогда этот кризис или не кончился. Как будто это было в то время, когда не был еще пополнен состав Временного Правительства. Не могу сказать. Не помню. Если не был пополнен состав – разговор был. Тогда кризис длился очень долго, кажется, чуть ли не месяц, и кончился моим выходом в отставку. Только этим я заставил общественные круги в конце концов сговориться. Вообще я должен сказать – если ссылаются на какой-нибудь разговор со мной, – что разговоры вокруг меня идут свободно. Я никогда не препятствую никому, не только Комиссару фронта, но даже и подпоручику, высказывать свое мнение, советовать и т. д. Но это редко имеет какое-нибудь значение или влияние на последующие события.

[Во время самого допроса эти вопросы о разговорах в вагоне казались мне мало относящимися к делу и едва ли нужными. Теперь «на досуге», ознакомившись с показаниями по делу Корнилова, я вижу то употребление, которое пытались извлечь из подобных разговоров и считаю нужным на этом подробнее остановиться.]

Теперь я понял, что Следственная комиссия выяснила себе вопрос о «безответственных влияниях» на Министра Председателя. Вот относящиеся сюда места тех показаний по делу ген. Корнилова, с кот. я мог познакомиться. Сам ген. Корнилов говорит, что он «открыто заявил Савинкову, что он находит Керенского человеком слабохарактерным, легко поддающимся чужому влиянию. Савинков рассказывает: «По дороге в вагоне я узнал от А.Ф. Керенскаго, что я вызван им с Юго-Западного фронта ввиду формирования нового Кабинета: в вагоне же намечался новый состав этого Кабинета, построенного на принципе утверждения сильной революционной власти… Однако намеченная А.Ф. Керенским в вагоне комбинация по приезде в Петербург не осуществилась. Вопрос о твердой революционной власти остался открытым, но ген. Корнилов был назначен Главковерхом, Филоненко Комиссарверхом и я – Упрвоеннымином». «По пути, – говорит Филоненко, – при энергичной поддержке М. И. Терещенко, мы несколько раз докладывали Министру-Председателю о необходимости образования сильной власти и в частности обсуждался вопрос о Малом “Военном Кабинете” в составе Временного Правительства… За эту мысль, находившую полное сочувствие А.Ф. Керенского, горячо высказался М.И. Терещенко»… Наконец, в дополнительном показании Савинкова есть особый пункт, 4 й, «О безответственнейших советниках», где прямо говорится следующее: «Мне пришлось убедиться, что Н.В. Некрасов и М.И. Терещенко, с ведома А.Ф. Керенского вмешиваются в дела Военного Ведомства». Но ведь Некрасов и Терещенко были полноправными членами Врем. Правительства и по собственному праву, без всякого моего «ведома», могли «вмешиваться» в управление любого ведомства. И не только могли, но и должны были, т. к. Врем. Правительство несло солидарную коллегиальную ответственность. Но, кроме того, Н.В. Некрасов был тогда моим заместителем, М.И. Терещенко Министром Иностранных Дел. Вопросы военные обоих непосредственно и близко касались. И я с ними гораздо чаще, чем с другими Министрами, советовался, именно, по вопросам военно-политическим. Только очень наивный в вопросах государственного управления человек может в данном случае говорить о безответственных влияниях. «Кроме того, мне пришлось убедиться, – продолжает Савинков, что А.Ф. Керенскому, по делам государственным подают свои советы лица, не принадлежащие к составу Временного Правительства. Так по вопросу о формировании министерства высказывался полковник Барановский и флаг-капитан Муравьев, а также, насколько еще известно, Гоц и Зензинов, а по вопросу об “ультиматуме” – В.Н. Львов, господа Балавинский и Вырубов».

Балавинский и Вырубов, как это видно будет дальше, оказали мне существенную помощь вечером 26 августа и больше ничего. О том, в каких условиях высказывались полк. Барановский и флаг-капитан Муравьев, я скажу ниже. Что же касается указания на влияния Гоца и Зензинова, то я бы мог очень расширить тот список «безответственных советников», добавив сюда представителей и других политических партий (к.-д., н.-с., с.-д. и т. д.), с которыми при каждом пополнении состава Врем. Правительства я всегда совещался. Я думаю, что нельзя составить сколько-нибудь серьезно Кабинета, не выяснив сначала желания и устремления всех партий, которые затем должны будут поддерживать образуемое Правительство.

Но вот когда вопрос касался не политического соглашения для составления коалиционного Правительства, а когда дело шло о вопросе, разрешаемом в порядке управления, то здесь самые влиятельные из «безответственных советников» оказывались бессильными, даже «Гоц и Зензинов». Так, они оба от имени партии с.-р. решительно возражали против назначения Б.В. Савинкова Управляющим Военным Министерством, а он все-таки был назначен.

«Кроме того, полк. Барановский, – продолжает свои разоблачения Б.В. Савинков, – высказывался неоднократно по вопросу о назначении и смещении лиц высшего командного состава».

Но полковник Барановский был начальником моего Военного Кабинета, обязанный давать мне точные справки и заключения по всем доходившим до меня военным вопросам! Мнения его о личном составе ведомства никогда, однако, не имели решающего значения; он только помогал мне разбираться в этом вопросе. В число «безответственных советников» Савинков включает даже моих 18-летних адъютантов. Ну тут уж я пасую и опровергнуть сие обвинение не в силах!

Я нарочно сделал все эти подробные выписки для того, чтобы на примере показать, как пишется история и как создаются легенды. События 3–4 июля в Петербурге, прорыв фронта, кризис власти, осложнения с национальностями, экономические затруднения, продовольственная разруха – со всем этим должно было справляться Временное Правительство, да еще в сокращенном составе (к.-д. как раз ушли). Все это, в особенности, падало на меня – почти круглые сутки приходилось разрываться между делами Верховного управлении, вопросами внутренней политики, докладами по Военному и Морскому Министерствам, да еще непрерывно ездить то на фронт, то в Ставку! В такое время вагон это отдых, передышка, когда можно немного распуститься, перестать быть М. Председателем, спокойно сидеть, молчать и слушать. Когда можно дать окружающим вволю наговориться на все темы, т. к. ведь и мои ближайшие сотрудники вне вагона несли каторжный труд. И вот такая вагонная передышка попадает в историю! Случайные участники обычной вагонной беседы на злобы дня превращают ее в политическое событие, ставя себя, конечно, в центре («Мы докладывали» и т. д.). А затем, когда в деятельности Временного Правительства из того, что «мы докладывали», ничего не осуществляется, то, конечно, виновниками оказываются другие советники, позже воспользовавшиеся «слабохарактерностью» Премьера!

Чтобы управлять, нужно уметь молчать, слушать, а другим давать выговариваться – это дает возможность по отдельным штрихам глубже проникать иногда в неосознанные еще настроения и устремления общественных кругов. Конечно, и в вагоне приходилось и делом заниматься. Так и на этот раз я внимательно выслушал все соображения Савинкова по военным вопросам и его характеристику ген. Корнилова, т. к. оба они предназначались к более ответственной, чем раньше, государственной деятельности.

Председатель. Каково было отношение Ваше, г. Министр, и Врем. Правительства к предложениям Корнилова по укреплению дисциплины в армии и восстановлению порядка как на фронте, так и в тылу? К его программе, требованиям и т. д., которые он предъявлял с момента его назначения Главковерхом?

Керенский. Видите, тут надо брать две стороны: сущность его пожеланий и формы, в которых он хотел их проводить в жизнь. Существо его мероприятий в известной мере уже вырабатывалось Военным Министерством и должно было планомерно проводиться в жизнь; напр., урегулирование отношений между комитетами, комиссарами и начальством, урегулирование прав и обязанностей, дисциплины в армии, между прочим, восстановление и укрепление соответствующего положения офицерского состава и т. д. Все это у нас уже разрабатывалось. Прибавилось только одно: проекты превратились в требования которые предъявлялись Врем. Правительству ген. Корниловым. Это было очень подчеркнуто. Кроме того, особенно выдвигалась репрессивная сторона в виде смертной казни, революционных судов в тылу и т. д.: часть Врем. Правительства высказывалась за то, чтобы незамедлительно применить целиком «требования» ген. Корнилова. Я же и другая, большая часть Правительства находили, что Корниловские требования могут быть только материалом, как и предложения других начальников, хотя бы и очень высоких, предложения, подлежащие свободному обсуждению Врем. Правительства, и что мы не можем изменять нашей принципиальной линии, т. е. должны проводить нужные меры постепенно и только то, что приемлемо без всяких излишних потрясений в армии и стране. Это по существу. Что касается формы, то тут решительно мы, Врем. Правительство, должны были самым категорическим образом протестовать против ультимативной манеры обращения к власти и с этой манерой бороться во имя охранения прав Верховной власти Врем. Правительства и вообще престиж Правительственной власти. Ведь первый ультиматум был предъявлен ген. Корниловым сейчас же, как только он был назначен Верховным Главнокомандующим и еще не выезжал из Бендер. Я ему послал, как принято в таких случаях, телеграмму, где поздравлял его с назначением и выражал надежду, что под его командованием… одним словом, как всегда. Мне казалось, что человек без всякой задней мысли действительно хочет и будет работать. В ответ на эту телеграмму я получил сразу с места в карьер первый ультиматум. Вы знаете эту историю о Черемисове? Тогда во Врем. Правительстве я говорил, что нужно немедленно уволить Корнилова, что мы должны, если хотим восстановить дисциплину в армии, показать пример наверху. Это мое предложение не прошло, а Корнилов понял эту снисходительность власти как ясное доказательство ее бессилия.