Дело Корнилова

Председатель. Вот здесь, между прочим, по поводу этого совещания… Деникин участвовал?

Керенский. Да!

Председатель. Он ссылался на то, что его взгляды на необходимые в ближайшее время реформы в армии, вызвали ваше одобрение.

Керенский. Нет. Деникин хороший и мужественный человек. Видите, когда я приехал на это совещание (оно ведь было не в момент успеха, а во время поражений!), я сразу увидал, что все, что накопилось в генералах против меня и против нового строя, готово сейчас вырваться наружу. Но Алексеев, Брусилов и Рузский, как более искушенные в разных тонкостях, очень сдерживались, но так и кипели. А Деникин вел себя как прямой и простой солдат, он выступил с речью такой по содержанию, какой ни при одном Правительстве в глаза Главе Правительства ни один из них не решился бы сказать. Да при старом режиме такую речь едва ли стали бы слушать. Тут были личные нападки на меня… И вот, чтобы подчеркнуть, что я совершенно иначе отношусь к таким выступлениям и ценю свободное мнение, а также, чтобы избежать скандала (остальные генералы не знали, куда деваться), я, когда Деникин кончил, встал, протянул ему руку и сказал: «Благодарю Вас, генерал, за то, что Вы имеете смелость откровенно высказывать свои суждения». Это была моя оценка лично его поступка, а не содержания его речи. Затем я возражал против точки зрения Деникина и защищал свою. Но Деникин только наиболее ярко изложил ту точку зрения, которую про себя разделяли остальные. Немедленное уничтожение выборных организаций, уничтожение всех прав деклараций, восстановление полноты власти и дисциплинарных прав командного состава, восстановление отдания чести – вот программа ген. Деникина.

[Одним словом, немедленное восстановление старого порядка в армии.] Однако, даже присутствующие здесь его единомышленники признали, что в такой мере – немедленно – сделать это невозможно.

[Сам ген. Деникин в телеграмме своей № 145 от 27 августа на имя Врем. Правительства, по поводу увольнения ген. Корнилова, так говорил о своей речи на Совещании 16 июля в Ставке: «16 июля на Совещании с членами Врем. Правительства я заявил, что целым рядом военных мероприятий оно разрушило, растлило армию и втоптало в грязь наши боевые знамена». Он настолько убежден был, что ни одно Правительство не потерпело бы такой критики и прямого нападения со стороны подчиненных, что «оставление свое на посту Главнокомандующего… понял тогда, как сознание Bp. Правительством своего тяжелого греха… Он так и не понял, что Правительство, действительно подчиняющее свою деятельность праву и правде, может и должно спокойно выслушивать всякое честное и свободное мнение».

Ирония судьбы! Ген. Деникин, арестованный на Юго-Зап. фронте, как соучастник Корнилова, был спасен от ярости обезумевшей солдатской массы только усилиями членов И.К. Юго-Зап. фронта и Комиссаров Врем. Правительства. С каким волнением, помню я, мы читали с незабвенным Н.Н. Духониным рапорт о том, как горсть храбрецов среди тысяч жаждавших крови солдат, провели через весь город ген. Деникина, Маркова и остальных арестованных, посадили их в поезд и, силой очистив путь, вывезли благополучно из Бердичева. Какой гнусной клеветой звучит в том же письме к Милюкову заявление ген. Алексеева о том, «что страсти доведенной до ненависти, грубой толпы и солдат в Бердичеве, созданы искусственно нечистью, дрянненькой личностью г-на N. и развращенным составом Комитета, проявляющим демагогические стремления» и что, «если у низменных деятелей Бердичева, играющих на грубых страстях черни, сорвется их игра – суд в Бердичеве и казнь – то в их распоряжении самосуд оскорбленной демократии». Судьба Н.Н. Духонина показала с потрясающей наглядностью, что при руководителях, действительно играющих на страстях черни, гибель обреченных неизбежна.

Председатель. Не это ли Совещание послужило основанием замены ген. Брусилова Корниловым?

Керенский. В известной мере – да. У нас вообще выбор был чрезвычайно маленький. Ген. Брусилов, по-моему, оставаться не мог. Он тоже совершенно растерялся; не знал, что же дальше ему делать, видимо, совершенно потерял возможность продолжать тот курс, с большим уклоном на солдатскую массу, чем на командный состав. А положение было таково, что события могли развернуться с катастрофической быстротой, если бы не было твердой руки уже по всему фронту. Предполагалось, что удар германский будет развиваться дальше. С другой стороны, я должен был считаться с тем, что назначение человека с программой Деникина вызвало бы сразу генеральный взрыв во всей солдатской массе. По этим соображениям и пришлось остановиться.

Председатель. И не было ли какого-нибудь намека, м. б. политического соображения какого-нибудь в смысле, так сказать, реакционности Брусилова или его склонности даже к контрреволюционным стремлениям? Или таких данных не было и только оставалась растерянность, неуверенность?

Керенский. Я и раньше, до разгрома уже замечал, что, собственно говоря, Ставка не имеет плана, что все там не твердо и больше идут за событиями, а не руководят ими. Я помню, например, Брусилова в момент, когда выяснилось, что не тот темп развития наступления, который должен был быть. Я видел, что он ужасно не разбирался в обстановке всех фронтов. Но никаких данных к тому, чтобы сказать – Брусилов – контрреволюционер, не было. Я только считал, что при этом отсутствии ориентировки, при этом его колебании он не может дальше руководить армией. На этом совещании он не противопоставил ничего своего этим разговаривающим генералам (пассивно поддаваясь общему настроению).

Получилось положение, при котором, если бы мы остались с Брусиловым, мы бы шли навстречу событиям в полной неизвестности. Мы не могли бы сказать, пойдем ли завтра по тому или другому пути, что будет с армией, не пойдем ли сразу по всем направлениям и т. д.

[План наступательной операции 18-го года состоял в общих чертах в том, что все фронты один за другим в известной последовательности наносят удары противнику, с таким расчетом, чтобы противник не успевал вовремя сосредоточивать свои силы на место удара. Таким образом общее наступление должно было развиваться довольно быстро, между тем на практике все сроки были сразу нарушены и необходимая связь между операциями отдельных фронтов быстро утеривалась. А следовательно, исчезал и смысл этих операций. Как только это сделалось более или менее очевидным, я еще перед 6 июля предлагал ген. Брусилову прекратить общее наступление. Однако сочувствия не встретил. На фронтах продолжались отдельные операции, но живой дух, разум этих действий исчез! Осталась одна инерция движения, только усиливающая разруху и распылявшая армию! Помню, что указания ген. Корнилова в телеграмме от 11/VII на необходимость «немедленного прекращения наступления на всех фронтах» имели большое значение в его назначении Главковерхом.]

Председатель. Не велся ли разговор в вагоне Савинковым и Филоненко по поводу Совещания, чем и вызван наш предыдущей вопрос?

Керенский. Я не знаю какой разговор! Разговоры были разные.

Председатель. О намечавшейся замене Брусилова Корниловым.

Керенский. Должен сказать, что Савинкова от Филоненко нужно отличать. Савинков приехал, насколько я помню, на это Совещание со мной… Ах, нет – он приехал с Юго-Западного фронта [только вызванный мною]. Он был тогда еще комиссаром. Сначала я даже не знал, что Филоненко в Ставке. Вообще я знал работу Савинкова на Юго-Западном фронте. С ним я разговаривал. А Филоненко очень мало мне известная личность. Я его почти впервые здесь в Ставке увидел. После Совещания 16 июля вообще разговор был в вагоне. Я не помню, присутствовал ли Филоненко, но думаю, что так разговаривать, как Савинков, он не мог.

Председатель. И, может быть, по поводу некоторых перемен в Правительстве велась беседа в связи с этим Совещанием? Какой тогда намечался состав Правительства или некоторые изменения в составе Правительства?