Страница 4 из 19
Когда же вдали показалась вершина башни в виде шатра, команда коча и казаки выбежали на палубу, теснясь в носовой части коча, где не мешал смотреть вдаль большой парус. Все оживленно переговаривались, показывая руками на чуть видную вершину башни. Еще бы! Заканчивалось плавание от самого Тобольска, столицы Сибири. И если для артельщиков это было просто очередным приходом в один из немногочисленных сибирских городов, где можно было отдохнуть, а если уж получится, то как-то и развлечься, то для казаков это окончание плавания было началом подготовки к походу в неведомые восточные земли.
– Что это там засуетились людишки? Неужто Мангазею углядели? А то мне тут из-за паруса вдаль-то ни черта не видно, – заинтересованно спросил кормщик, стоявший на корме коча у рулевого весла, когда к нему подошел Афанасий. – Хотя, судя по берегу, до нее еще никак не менее двадцати верст будет.
– И как же ты определил это расстояние? – засомневался он. – Вроде как все тот же однообразный берег…
– Э нет! Глянь-ка по левую руку. Видишь, перед стеной темной тайги небольшой мысок вдается в реку? – Тот утвердительно кивнул головой. – А на нем березку белую одиноко растущую?
– Ну…
– Так вот отсель как раз двадцать верст до Мангазеи-то и будет, – торжествующе посмотрел на него кормщик.
– Ну и дела… – Афанасий с уважением посмотрел на Тихона, а затем спросил: – И эта самая тайга будет тянуться до самой Мангазеи в отличие от противоположного берега, покрытого тундрой?
– Это так, – подтвердил тот и укоризненно посмотрел на Афанасия: – А вот что за суета на носу коча, ты же мне так и не ответил.
– Извини, Тихон! Впереди показалась вершина какой-то башни.
– Оно и понятно – детинец-то[17] с башнями в Мангазее только недавно, видать, начали воздвигать. Стало быть, высока эта башня-то, ежели ее отсюдова видать, – уважительно покачал тот головой. – Я-то в Мангазее, почитай, почти более года как не был, все более до Тюмени да Сургута, а то и до самого Томска из Тобольска хаживал, – и, помолчав, продолжил: – Быстро, однако, обживается земля Сибирская. Да оно ведь и понятно – прибыток-то государевой казне какой она приносит от торговли мягкой рухлядью!
И хитровато посмотрел на Афанасия:
– В Мангазее и сам убедишься в этом. Не зря же ее зовут «златокипящей». Да то ли еще будет! Ведь и тебя-то в поход на Турухан-реку не зря же посылают. Будешь объясачивать многие племена туземцев, по ней живущие, еще более приумножая государев прибыток. Вот так-то, мил человек. Соображать надобно!
Афанасий только улыбался про себя, слушая рассуждения кормщика. Ведь после посещения тобольского воеводы и его наставлений ему и так все было предельно ясным.
При подходе к Мангазее по левую руку открылось устье какой-то речушки.
– Ратиловка, – пояснил Тихон и при виде пестро-черных коров, пасущихся на лужке подле нее, расплылся в улыбке: – Наши, холмогорские… Ведь вроде бы и совсем недавно привезли из Холмогор лишь нескольких, а теперича глянь – почитай, целое стадо.
И конечно, любовались детинцем, стоявшим на высоком правом берегу реки с высокими деревянными стенами и башнями по углам. Из-за стены, обращенной к реке, поблескивали окна второго этажа какого-то здания.
– Надо же! – удивленно воскликнул кормщик. – За каких-то два коротких полярных лета какую крепость отгрохали! – и удовлетворенно покачал головой.
Тихон приказал убрать парус и на веслах подвел коч к пристани, находившейся за детинцем напротив посада[18], у которой стояли еще два больших коча и несколько дощаников.
Справа, как и предрекал Тихон, насколько хватало глаз, проплывали бесчисленные безмолвные болота, окруженные низкими кустами тальника. «Бесконечная тундра…» – отметил для себя Афанасий.
Пристань была заполнена сбежавшимся народом – приход сюда судна всегда был событием в этом Богом забытом городе.
– Откуда прибыли, мореходы? – раздавались голоса.
– Из Тобольска.
– А с чем пришли, люди добрые?
– Привезли муку и зерно, – отвечали с коча.
– Спасибочко! Это как раз то, что нам и надобно! Сахар и чай намедни привезли гости[19] из города Архангельска, а вот с хлебом у нас завсегда было туговато…
Когда с коча спустили сходни, на него не спеша, с видимым чувством своей значимости, поднялся человек в бархатном кафтане.
– Дьяк съезжей избы[20] Иван Бастрыкин, – с достоинством изрек он.
Афанасий сделал шаг вперед и представился:
– Десятник Афанасий Ляпунов. Мне надобно передать воеводе Мангазеи грамоту от тобольского воеводы князя Троекурова.
Дьяк уважительно, опытным взглядом человека, знающего, что к чему, глянул на свиток[21], который держал в руке Афанасий.
– Хорошо, я передам.
– Приказано лично.
Дьяк несколько разочарованно глянул на казака, сожалея, что сорвалась возможность лично угодить воеводе, так как, по его мнению, в грамоте тобольского воеводы содержались какие-то важные сведения. Тем не менее крикнул в сторону толпы на пристани:
– Макар, проводи десятника на воеводский двор, а то стрельцы у ворот проходной башни пока еще не знают его.
Афанасий повернулся в сторону кормчего:
– Прощай, Тихон!
– Мир тесен, Афанасий, и еще, чай, встретимся. И успехов тебе в твоих многотрудных начинаниях. Будь здоров!
И они крепко пожали друг другу руки.
Афанасий вслед за Макаром, который, как понял он, был одним из служителей съезжей избы, поднялся наверх по извилистой дороге, проложенной наискосок по крутому обрыву, и с интересом огляделся.
Прямо перед ним раскинулся посад.
– А домов-то в посаде, однако, много… – как бы про себя сказал Афанасий.
– А как же! – тут же услужливо откликнулся Макар, признавший в Афанасии важную особу. Ведь, рассудил он, абы кого к самому воеводе-то не допустят, да еще и со свитком, опечатанным печатью тобольского воеводы. – Людишки-то ведь из Архангельска-города, Холмогор и других мест по берегу Студеного моря все прибывают и прибывают с караванами купеческими. Потому как жизнь здесь все-таки посвободней, да и прибыльней будет, – пояснил он, – хоть и избы тут ставить не очень-то с руки.
– Это почему же?
– Мерзлота… – вздохнул Макар. – Копнешь землю чуток, а дальше не моги – тверда как камень, даже и посередь лета. Потому-то на мерзлоту эту надобно будет положить слой замороженной щепы, прикрытой сверху листами бересты, и уже на нее сруб ставить.
– Это еще зачем?
– А чтоб мерзлота под избой не отогревалась. Особливо зимой, когда печи топятся. Иначе домишко-то и перекосить может. – И лукаво добавил: – А кому, спрашивается, нужен дом с перекосом?
Афанасий понимающе кивнул головой.
– А посад-то делится на две части: торговую и ремесленную, и между постройками уже появились три неширокие улицы, мощенные сосновыми досками судовой обшивки, а также и переулки имеются.
– Откуда это же взялись эти доски, как ты сказал, «судовой обшивки»? – заинтересованно спросил Афанасий.
– Да с разбитых бурями кочей, а то и с плотбища[22], которое находится вон там, за пристанью, – показал тот рукой.
– И велико ли это самое плотбище?
– Да нет, не очень. И строят-то на нем не кочи, а лишь одни дощаники по разной надобности.
«Это очень даже кстати!» – обрадовался Афанасий, вспомнив разговор с Тихоном на коче.
А Макар тем временем продолжил:
– Главной частью, если так можно сказать, – он неуверенно глянул на десятника: «Понятно ли говорю?» – торговой половины посада является большой двухэтажный гостиный двор в виде буквы «Е» и государевы житницы[23], построенные еще при воеводе Федоре Юрьевиче Булгакове, которого с весны этого года сменил Давыд Васильевич Жеребцов. Ведь гостей, да, заметь, и не только наших, но и заморских, становится все больше и больше, особливо из Архангельска-города. Рядом же вокруг них теснятся многие купеческие дома.
17
Детинец – одно из названий внутренней городской крепости, близко по значению к слову «кремль».
18
Посад – в Древней Руси: торгово-промышленная часть города, обычно вне городской стены.
19
Гости – купцы.
20
Съезжая изба – в России XVII века канцелярия воеводы, куда съезжались служилые люди уезда на смотры и перед походами.
21
Свиток – длинный лист писчего материала, сматываемый для хранения в рулон. На таком листе писали поперек его длины.
22
Плотбище – речная верфь.
23
Государевы житницы – склады.