Исторические судьбы женщин

По мысли Ликургова законодательства, женщина должна быть государственной самкой; до замужества она приготовляется к этой роли, ведет общественную жизнь, получает воспитание наравне с мужчинами; по выходе же замуж она удаляется от общественной жизни и даже, по восточному обычаю, должна ходить с покрытым лицом. Ей строго предписывается быть верной мужу. Но спартанская конституция недолго могла устоять против стремлений женщины к свободе. Аристотель и Плутарх рассказывают, что даже при самом введении своей конституции, Ликург встретил самое энергическое сопротивление со стороны женщин и лишился при этом глаза. Законы были все-таки введены, но уже Ксенофонт говорит: «если бы кто-нибудь спросил меня, сохранились ли законы Ликурга до сих пор во всей их чистоте, то, клянусь Зевсом, я не осмелился бы отвечать утвердительно». Более древние греческие писатели изображают спартанок женщинами добродетельными, со строгими нравами, словом, хорошими воспитанницами Ликурга, между тем как Аристотель сообщает, что они «ведут жизнь, распущенную во всех отношениях и роскошную». Грет справедливо, кажется, объясняет такое противоречие тем, что во время Аристотеля богатым спартанкам удалось освободиться от общей дисциплины и что этих-то эмансипированных женщин Аристотель имеет в виду. И нужно заметить при этом, что, вероятно, вследствие упомянутой оппозиции женщин при введении ликурговых законов, последние плохо определяли их обязанности и права. Эти законы давали правила, как воспитывать женщину и как пользоваться ею для деторождения; почти во всех других отношениях положение женщин оставалось неопределенным, «каким-то незаконным», по выражению Аристотеля. Равные мужчинам по своему воспитанию, храбрости, патриотизму спартанки скоро успели приобрести громадное влияние на общественные дела, появляясь в публичных собраниях, воодушевляя воинов, внушая героизм своим детям. Они были виновницами падения тех экономических начал, которые лежали в основе спартанской конституции и о восстановлении которых напрасно старались последние патриоты, Агис и Клеомен. В Спарте было запрещено давать за дочерями большое приданое, как ради охранения экономических порядков этого государства, так и во избежание владычества богатой жены над бедным мужем. Но интересы женщин взяли вверх над этими расчетами законодателя; приданое приобретало все большие и большие размеры, и вот, вследствие большого числа наследниц и вследствие обычая давать за дочерями большое приданое, больше половины всей земли очутились в руках спартанских женщин. Вследствие этих обстоятельств влияние женщин в Спарте сделалось столь громадным, что Аристотель называет его гинейкократией; «правители государства находились под властью женщин, и во время гегемонии спартанцев многие дела совершались по распоряжению женщин. Рабыни государства сделались владычицами его и, подточив основы конституции, навсегда лишили Спарту возможности третировать себя, как заводских кобыл».

Глава VIII

Постепенное порабощение афинской женщины. Ее положение

Развитие ионических государств вообще и, в частности, главного из них – Афинской республики, сопровождалось постепенным отдалением женщин от общественной деятельности, постепенным закрепощением их семейству. В правление Кекропса, которому приписывается введение в Грецию брачного института, вдруг на одном месте выросла маслина, а на другом выступила вода. Царь послал в Дельфы просить у оракула объяснения такого феномена. Оракул отвечал, что маслина означает Минерву, а вода – Нептуна. Между гражданами родилось сомнение, именем какого божества назвать город? Царь собрал народное собрание, как мужчин, так и женщин. Мужчины стояли за Нептуна, женщины – за Минерву; а так как на стороне последних было голосов больше, то женщины одержали верх и город назван в честь Минервы, или Афины Афинами. Нептун разгневался и залил морем всю афинскую землю. Чтобы умилостивить бога, женщины должны были отказаться от права голоса в народных собраниях; дети их не должны были называться именем матери, как это было до той поры, а сами они перестали именоваться афинянками и из полноправных гражданок обратились в жен граждан. Сказочный элемент этого сказания, конечно, нисколько не роняет исторической достоверности того факта, что при развитии афинского государства женщины лишены были политических прав, которыми они пользовались прежде. Вместе с тем женщин постарались удалить почти от всякой общественной деятельности. Им и рабам запретили, например, заниматься медицинской практикой; даже родовспомогательное искусство было отнято у них мужчинами. С упорной настойчивостью женщины отстаивали свое право на занятие врачебной наукой. Одна из них, Агнодика, обрезав волосы, одевшись в мужское платье, поступила к известному в то время медику в ученье, по окончании которого она приобрела обширную практику, преимущественно в кругу своего пола. Своей славой она возбудила зависть во всех лекарях; на нее донесли, что она развращает честных женщин. Агнодика явилась перед судом ареопага и в опровержение доноса открыла свой пол. Но ареопаг все-таки не хотел дозволить ей практики и уступил только настойчивым требованиям всех знатных афинянок, явившихся ходатайствовать за Агнодику и за право женщин заниматься акушерством. В области религии женщина была также ограничена сословием жрецов. В древнейшую эпоху Греции жрицами могли быть и замужние женщины; но в более поздние времена от желающих быть жрицами, безусловно, требовался тягостный обет безбрачия. Греческие прорицательницы, пифониссы, имели громадное влияние на все важные дела мира и войны. Посягнуть открыто на права этих священных жриц мужчины не осмелились, но все-таки успели отнять у них всякое самостоятельное влияние. Верховные жрецы старались выбирать в пифониссы молоденьких, необразованных и глупеньких девушек или же старух, имевших не менее пятидесяти лет от роду. Вследствие этого жрицы скоро сделались совершенно пассивными орудиями в руках жрецов. Число верховных жриц и пифонисс было крайне ограничено; в Додоне, Дельфах, Иосе, Аргосе, Аиихлае, при капище двух дочерей Аполлона, при храме Диониса никогда не бывало более двух или трех жриц. Стесняя и ограничивая пифонисс, жрецы равнодушно относились к существованию второстепенных жриц и покровительствовали гиеродулам, священным девам, которые жили при разных храмах и часто превращали последние в дома разврата. Религиозная проституция была довольно сильна в Греции и, принося денежные выгоды жрецам, находилась под их мощным покровительством.

Лишив женщину всех политических прав, постарались вовсе удалить ее из общества; она не посещала театров, не могла присутствовать на олимпийских играх, участвовать в общественных и домашних праздниках, обедать в одной комнате с мужчинами, являться до шестидесятилетнего возраста на чьих бы то ни было похоронах и т. д. За исключением некоторых случаев, ей было запрещено быть на улице днем, а ночью дозволялось не иначе, как в экипаже и с факелом. Женщины были заключены в гинекеи и гаремы, которые у высших классов охранялись часто караулом, им запрещали даже смотреть из окон на улицу. Словом, женщину хотели держать так, чтобы все посторонние люди забыли даже о самом ее существовании. «Имя честной женщины, – говорит Плутарх, – вместе с ее личностью должно быть заключено в стенах дома».

Все это закрепощение производилось с тою целью, чтобы специализировать женщину для материнства, чтобы муж мог иметь от нее хороших детей, семья – хорошую мать и хозяйку, а государство – хороших граждан. Из личности она была превращена в орудие семейных и общественных целей. Все воспитание девушек – этот самый могучий рычаг изменения социальных порядков – клонилось к тому, чтобы сделать из них здоровых матерей, трудолюбивых и покорных работниц. Глава семьи, имевший над детьми право жизни и смерти, совершенно произвольно распоряжался рукой своей дочери и отдавал ее за кого хотел; он имел право продавать своих детей и, не стесняясь, торговал дочерьми, сбывая этот товар выгодным женихам. Но гречанки не всегда безропотно сносили такое третирование себя, как скотин. «Когда мы вырастаем и приходим в разум, – жалуется софокловская Прокна, – нас сбывают с рук и продают вдаль от отеческих богов и от родителей». Солон запретил продажу невест, но он же ограничил сумму вошедшего уже тогда в обычай приданого, размеры которого бывали так велики, что греческие царевны получали часто в приданое целые царства. И хотя Медея у Еврипида говорит, что женщины самые жалкие существа, ибо покупают слишком дорого своих господ, но приданое все-таки доставляло жене известную самостоятельность в семействе, а при значительности суммы даже власть над мужем, почему Солон и запретил давать его в больших размерах. Сироты знаменитых граждан получали казенное приданое, а сиротам вообще предписывалось давать его их родственникам, если последние не хотели брать их замуж. Супруг мог только пользоваться доходами приданого, оно было неприкосновенно даже при конфискации мужниного имущества, и жена получала его в случае развода вместе с данным ей при заключении брака утренним даром жениха. Девушка могла быть также наследницей, но в таком случае, ради нераздробления семейного имущества, она обязана была выйти замуж за одного из своих близких родственников; если же она, по старости, безобразию или болезни не годилась для брака, то родственник поступал к ней в дом, считался ее номинальным мужем, хотя в качестве последнего и не имел права наследовать ее имущества. Таким образом, даже богатые сироты не могли свободно располагать своей рукой и должны были отдавать ее тому, кому предписывал закон. К немаловажным стеснениям женщины принадлежало и запрещение брака с иностранцами. Каждый иностранец, женившийся на афинянке, продавался вместе со своим имуществом, и треть вырученной за него суммы отдавалась доносчику; афинянку, вышедшую за иностранца, тоже продавали в рабство, а отца ее подвергали штрафу в 1000 драхм. При Перикле было продано таким образом пять тысяч афинских гражданок. Целью подобных карательных мер было поддержание чистоты семейной крови и нераздельности семейного имущества, почему допускались браки даже между братом и сестрой. Моногамия была единственной законной формой брака, но столь ревнивое, относительно поведения женщин, государство часто смотрело сквозь пальцы на противозаконные действия мужчин, державших не только множество наложниц, но и нередко вступавших в брак с несколькими женами. Запирая женщину в гинекей, требуя от нее безусловной верности мужу и других семейных добродетелей, государство в то же время поблажает развращенности мужчин, открывает для них казенные непотребные дома, чтобы они могли и безумствовать в оргиях публичного разврата, и отдыхать от них в тиши чистой семейной жизни. Муж делается абсолютным повелителем жены; он мог прогнать ее от себя по малейшему неудовольствию; мужья в первую эпоху нередко продавали своих жен, а потом – менялись ими или, лежа на смертном одре, обручали их со своими приятелями. Впрочем, при этом мы видим и совершенно другие по характеру явления. Нередко супруги расходились по взаимному соглашению; недовольная мужем жена могла жаловаться на него суду и просить развода; но уже одна заключенность женщин в гинекеях делала этот закон недействительным. К тому же закон требовал, чтобы жена являлась лично в суд в сопровождении своего опекуна, то есть мужа! Когда Гиппарета, жена Алкивиада, выведенная из терпения его развратом, явилась перед архонтами с жалобой, то Алкивиад схватил ее, силой утащил из суда домой, и никто не счел нужным вступиться за несчастную жену и за закон, поруганный поступком ее мужа. Супруг был владыкой жены, и последняя называла его не по имени, а господином. Аристотель, правда, смягчает несколько характер их отношений, говоря, что глава семьи властвует над женой, как государственный человек или как правитель республики, а над детьми – как царь. Особенно доставалось бесприданным женам, мужья третировали их, как рабынь. Но нужно заметить, что власть мужа была не единственная, тяготевшая над женщиной в течение ее жизни; муж получал эту власть от отца жены и, умирая, передавал ее наследнику, как это бывает во всех архаических обществах. Такая вечная опека над женщиной стоит в тесной связи с принципами патриархального семейства. Единицей древнего общества служит семья или лучше отец ее, совмещающий в себе права и обязанности своих домочадцев; после его смерти его сын или внук делаются самостоятельными потому только, что могут сделаться главами семейств. Женщина же не может получить семейного главенства и поэтому не может приобрести и сопряженной с ним самостоятельности. Бессмертие семьи было главной заботой грека и для него не было ничего ужаснее вымирания семейства, вследствие которого исчезает в потомстве имя умерших предков, они лишаются религиозных почестей, родовые боги остаются без жертв, домашний очаг без огня. От такой беды семейство избавлялось посредством женщины, которая, не имея никакого самостоятельного значения в брачной жизни, служила только орудием рождения детей, этих «якорей жизни», а в особенности сыновей, – «столпов дома, спасителей имени умирающего отца», «новых граждан государству и новых служителей богам». Только для этого и держалась жена, а вовсе не для любви, для которой существовали гетеры. Плутарх пишет, что «с честной женщиной вовсе нельзя жить в одно и то же время, как с супругой и как с гетерой»; а Демосфен говорит: «мы имеем гетер для душевных наслаждений, прелестниц – для грубых ласк, и законных жен – для поддержания нашего рода и имени и для охранения наших жилищ». При этом от женщины требовалось, чтобы она была, по выражению Софокла, «верна, как собака». Прелюбодейную жену муж мог продать, а ее соблазнителя убить на месте; отец также имел право продать свою павшую дочь, а до издания солоновских законов даже казнить ее смертью. Кроме того, жена должна быть хозяйкой или экономкой мужа. «Женщина, – говорит Ксенофонт, – должна походить на пчелиную матку – не уходить из дому, иметь неусыпный надзор за невольницами, давать каждой из них приличное занятие, принимать домашние запасы и приводить их в порядок, припрятывать в надежное место то, что может быть не употребляемо в хозяйстве до времени, надсматривать за выделкой полотна и одежд, равно как и за печением хлеба, заботиться о больных служанках, содержать в порядке и чистоте все кухонные принадлежности, кормить и воспитывать детей и, наконец, заботиться о собственном своем приличном украшении». С течением времени даже та хозяйственная деятельность женщины была крайне ограничена и вовсе лишена самостоятельности. В одной из комедий Аристофана женщины жалуются, что «даже мука, масло и вино, бывшие прежде в полном их распоряжении, теперь от них уже не зависят, а ключи от домашнего хозяйства, очень надежные и сделанные с большим искусством, находятся у их мужей». Ни в делах хозяйства, ни в делах воспитания детей женщина не имела никакого права на самостоятельный голос. На гробницах хозяек изваялись узда, веник и сова, эмблемы бдительности, экономии и молчаливости. Целомудренная Венера, – Венера законного брака, – изображалась опирающейся пятой на черепаху, в знак того, что женщина не должна обнаруживать никаких порывов ума и сердца. Когда Пенелопа делает сыну совершенно разумное замечание, то Телемак отвечает ей: «отправляйся-ка в свои бабьи комнаты да займись своим делом, смотри за прялкой и веретеном, распоряжайся прислужницами, задавай им работу; говорить имеют право только мужчины, все они, и я прежде всех, потому что я в своем доме хозяин». Пенелопа тотчас повинуется и находит слова сына «разумными».