Страница 6 из 7
С того времени государственный магазин около нашего дома стал почти бесполезен. Маленькое бетонное строение с железными решетками на двух окнах больше походило на тюрьму, чем на магазин. Все снабжение города официально должно было проходить через это мрачное место, поскольку, согласно социалистической догме, в Северной Корее все принадлежит государству. В принципе, в магазине можно было найти и школьную форму, и рис, и масло. Но часто – ничего. В течение двух лет магазин почти всегда был закрыт из-за отсутствия снабжения. Понемногу пайки на заводе стали нерегулярными, а потом их вовсе перестали выдавать. И каждый, чтобы выйти из затруднения, покупал и продавал, что мог, на «черном» рынке, янгмаданге (рынке, который власти терпели), или прямо на улице. На порогах домов выставляли вещи на продажу, чтобы на вырученные деньги купить еду. Цены на продукты взлетели.
Со времени побега из Северной Кореи я узнала, что мы стали жертвами «великого голода», опустошавшего страну в середине 1990-х годов. Еще и сегодня ни один эксперт не знает точно, сколько людей погибло в результате этой трагедии, которую отрицает правительство: по меньшей мере 500 тысяч. По данным некоторых неправительственных организаций – возможно, больше миллиона. В Сеуле я выяснила, что моя провинция, Северная Хамген, более всего пострадала от катастрофы.
Причины голода сложны и многочисленны. Прежде всего, распад Советского Союза в 1991 году дестабилизировал экономику, зависимую от помощи большого коммунистического брата. Из-за недостатка электричества постепенно прекратили работу заводы, в полях не стало удобрений, пайки сокращались, как шагреневая кожа. А потом, с 1994 года, наводнения добивали агонизирующее сельское хозяйство моей провинции. Немногочисленные запасы были отданы военным и элите, пока остальное население понемногу вымирало. Сначала дети, потом пожилые люди и женщины. Со времени моего рождения в середине 1980-х годов качество пайков все время ухудшалось, но с 1994 года резко уменьшилось их количество, поставки периодически отменялись. Официально работники магазина говорили о простой задержке. Между тем иногда мы по шесть месяцев ничего не получали.
Первой, в 1995 году, скончалась моя бабушка в Чхонджине. На следующий год пришел черед моего дедушки, отставного военного. Он не перенес лишений, его хрупкое здоровье не выдержало, когда прекратили выдавать государственные пайки. Моя мать узнала о трагедии из письма. Оно пришло много времени спустя после похорон. Вот так она не смогла попрощаться с отцом из-за медленной доставки почты. Закрывая глаза, мама, должно быть, думала обо всем этом.
Парадоксальным образом моя семья дорого заплатила за свой «привилегированный» статус и слепое доверие к системе: никто из нас не мог вообразить, что государство бросит нас погибать от голода. Наше питание полностью зависело от государственных пайков, и семья внезапно стала редеть быстрее остальных – тех, кто вынужден был научиться выживать иначе. Только те, кто наладил торговлю на «черном» рынке, чтобы заработать денег, имели достаточно средств, чтобы покупать еду на рынке. Руководители высшего звена и военные высокого ранга имели доступ к особому снабжению. Наконец, офицеры в средних чинах (как мой дед) больше всего пострадали от прекращения поставок пайков. Мамин отец никогда не обладал деловым чутьем и не смог ничего предпринять, чтобы выжить.
Летом 1997 года голод поразил папу. У него было слабое телосложение, и он худел на глазах с тех пор, как на заводе перестали выдавать пайки. Я еще помню его лицо, помню, как его щеки все сильнее западали. Однажды вечером отец принес уголь для отопления; он был сломлен усталостью и отчаянием, и на глазах у мамы его тщедушное тело рухнуло на пол.
«Перед тем, как уйти, умирающие делают глупости», гласит наша поговорка. В последние дни отец потерял голову от голода. Он совершал нелепые действия, которые сводили маму с ума. Однажды, вернувшись с работы, мама нашла квартиру совершенно пустой. Обезумев, она стала кричать про ограбление. На самом деле, соседи убедили моего отца доверить им все наши вещи, чтобы продать их на рынке. Рассерженная мама нашла на янгмаданге свои самые ценные вещи, например, красивые перины, подаренные на свадьбу. Слишком поздно, они уже были проданы!
Потом наступил день, когда папа окончательно сдал. У нас даже не было денег, чтобы заплатить за погребение. На могиле, вырытой в грязи, мы могли оставить только деревянную табличку с именем, чтобы его не забыли слишком быстро. Через несколько недель табличку украли: конечно, пустили на дрова. Каждый был готов на все, чтобы выжить.
С тех пор, как папы не стало, наше существование превратилось в ад; на горизонте осталась одна только борьба за выживание. Даже в больнице больше не могли кормить больных, продуктов теперь не получал никто. Как я уже говорила, мы перестали ходить в школу, поскольку больше не могли появляться на людях. Самое же главное, что у нас не было времени, наши дни были полностью посвящены поискам еды.
Мы трое жили как заключенные в квартире, скрывавшей нас от посторонних взглядов. Каждый день мы украдкой ходили в поля, крали там рис и кукурузу, прячась от военных патрулей. На скорую руку мы рвали охапки растений, потом отходили подальше в горы, и там, в стороне от чужих глаз, отделяли зерна. Мы также искали грибы и корни; иногда рубили деревья, все более редкие, чтобы продать дрова и накопить на пропитание. Мама из последних сил работала топором, а мы с Кымсун ломали самые тонкие ветки и делали из них маленькие вязанки. Это было так тяжело! К счастью, нас ни разу не поймали на месте преступления.
Неподвижная, с полузакрытыми глазами, мама, должно быть, по замкнутому кругу проходила через все эти картины. Поход в Раджин-Сонбон был ее последней надеждой. Она думала, что в порту могла бы найти способ заработать денег или раздобыть еду и спасти нас. Но эта последняя попытка провалилась.
Наша мать не двигалась, но странным образом я чувствовала, что в тишине она обдумывает план.
Снаружи солнце было уже высоко. Внезапно мама поднялась, глаза у нее загорелись. Она решила перейти к действию. Ее инстинкт выживания еще не угас.
Глава 5. Бегство
В тот день мама прошла точку невозврата. Я снова вижу перед собой ту комнату и маму с новой решимостью во взгляде, контрастирующей со вчерашним отчаянием. На моих глазах она сейчас сделает то, что я никогда бы не могла счесть возможным.
В один шаг она оказалась у стены, сняла портреты Ким Ир Сена и Ким Чен Ира. Это были цветные фотографии под стеклом, заключенные в деревянную золоченую рамку. С самого раннего моего детства руководители день и ночь наблюдали за нами, как смотрят они сейчас на каждую семью в стране. Их портреты повсюду, в каждом здании, даже в вагонах пхеньянского метро. Это священные предметы нашей новой тоталитарной религии, изобретенной Ким Ир Сеном.
Но моей матери теперь было все равно. Она осторожно вытянула фотографии наших высокочтимых руководителей. После этого она схватила рамки и разломала на мелкие кусочки. Это последнее, что мы могли продать. Она только что совершила преступление, подлежащее наказанию смертной казнью. Главное, чтобы никто не узнал, откуда щепки. И если бы соседи нашли фотографии без рамок, на нас могли донести за оскорбление наших руководителей. Поэтому из предосторожности мама решила сжечь фотографии.
С щепками она отправилась на рынок, и, выручив немного денег, наконец купила нам еду. Было так хорошо! Казалось, к маме частично вернулась энергия, может быть, от отчаяния. Мама решила продать платяной шкаф, последнюю оставшуюся у нас мебель, за исключением того низкого столика, на котором я написала свое завещание. Но на янгмаданге соседи нам возразили: шкаф в слишком плохом состоянии, покупатель на него не найдется. Единственный выход – разбить шкаф топором, чтобы сделать маленькие дощечки. И на это жить несколько дней.