Страница 15 из 16
Левон рассказывает: «Шел 42-й год. Мы жили в Ереване, и я занимался в шахматном кружке Дворца пионеров, а дома тренировался с папой, который всегда очень любил шахматы. В Ереван приехал Сало Флор. Флор близко знал чемпиона мира Алехина и рассказывал нам, как отпаивал его молоком перед турниром. После лекции состоялся сеанс одновременной игры. Участников было 40 против одного. После матча прихожу домой, а там папа играет с дядей Андреем (сыном Андрея Александровича Рихтера) в шахматы. «Я выиграл у Флора!» – выкрикнул я. Папа с гордостью заулыбался, а Андрей, который был моим наставником по энтомологии, изрек: «Нет, Лева, ты выиграл у 1/40-й Флора». А на следующий день в газете «Коммунист» было помещено маленькое объявление, в котором сообщалось, что состоялся сеанс одновременной игры, и только на одной доске Сало Флор потерпел поражение, и что выиграл пионер Левон Чайлахян. Эта газета, как память о тех счастливых временах, хранится у меня до сих пор.
Я живу сейчас в городе Пущино, на Оке, и как-то с трудом представляется, что мы в 41-м во время эвакуации ехали мимо этих самых мест, по Оке, потом по Волге, жили какое-то время в Нижнем Услоне (около Казани). На пароходе было очень комфортабельно, отдельные каюты с душем, еда, трехразовое питание, но как всегда, когда едешь, хочется поскорее добраться до места назначения. Правда, умные люди говорили: «Не спешите, дальше будет хуже». После были уже далеко не комфортабельные поезда, и мы опять куда-то ехали. Папа, остававшийся на некоторое время в Москве, потом рассказывал, что уезжали все в такой спешке, что, бывало, забывали выключить газовые горелки, и термостаты, «А я ходил по комнатам и выключал приборы, закрывал распахнутые окна». Да, октябрь 41-го г. был суров. Где-то на середине пути папа присоединился к нам. А в кармане у него была заветная бумажка от Отто Юльевича Шмидта – вице-президента АН СССР. Дело в том, что ехали все в Ташкент, туда эвакуировался ПФР, и там можно было жить сравнительно безбедно. Папа же рвался в Армению, к своим родным, к своей земле. И вот в Красноводске нам надо было ехать наперерез общему течению. Папа побрился, привел после пыльной дороги одежду в порядок и отправился к коменданту, чтобы предъявить бумагу. А в бумаге значилось, что проф. Чайлахян командируется в Армению, для работы над травяным покровом аэродрома, и что все это крайне важное военно-стратегическое дело. Комендант соотнес: профессор ботаники, травка, аэродром – все сложилось у него в голове в стройную цепочку, не требующую дальнейших доказательств, и он выписал пропуск. И мы с мамой и папой отправились в Баку, оттуда в Тбилиси, а потом в Ереван.
Прошло много лет и все это вспомнилось в связи с тем, что к нам пришел прощаться Е.И. Ратнер, он навсегда уезжал в Израиль. Я помнил его по поезду, времен эвакуации. Он тогда очень помог папе, они вместе перетаскивали чьи-то тюки и баулы. Было очень жалко, что он уезжает, а папа прямо спросил: «Как же Вы едете туда, там же война?» Е.И. Ратнер грустно улыбнулся и проговорил: «Есть у меня друг, я его спросил во время эвакуации: «Зачем Вы едете в Армению, там же голодно?” А он ответил: “Хочу быть со своим народом”».
В годы Великой Отечественной войны в Ереване работали Холодный, Тахтаджян и Чайлахян. Как-то раз все трое, гуляя в окрестностях Еревана и беседуя на научные темы, забрели в виноградник и съели несколько кисточек спелого черного винограда. Они были так голодны, что не только насытились, но и опьянели. «Мы не заметили, как заснули там, прямо у кустов». Сторож, проходя мимо, их даже не разбудил. Человеком был.
Когда мы вернулись из Еревана, я еще учился в школе, и, было дело, маму частенько вызвали в учительскую. У меня уже немного росла борода, не борода, но довольно густая поросль, а мама оставалась по-прежнему молодой и красивой женщиной. И мои противные одноклассники дразнили меня: «Смотри, вон опять Левина жена пришла».
Шел 37-й год. М.Х. вызвали на Лубянку. Неожиданно и без объяснений причины. Задавали какие-то вопросы. Следователь давил на психику, хватался за трубку, будто хотел вызвать конвой. М.Х. все спокойно выдерживал, но когда тот повысил голос, М.Х. тоже возвысил голос и сказал: «А вы на меня не кричите». Следователь осоловело посмотрел на него – и вскорости отпустил. Бывало и такое.
У М.Х. были любимые словечки и высказывания: «Человек есть то, что он ест»; «Битие определяет сознание» (sic) (битие, а не бытие); in corpore sano mens sano (в здоровом теле – здоровый дух); sibi imperare maximum est imperium (управлять собой – есть высшая власть). Своего сына Левона, когда тот стал носить бороду, представлял: «мой старший брат». А дочь Машу и зятя Араика, когда они покрестились и стали носить крестики, – называл крестоносцами.
У Левы был замечательный друг, охотник, рыболов – Володя Зикс. «Он похож на гангстера», – сказал М.Х., когда первый раз его увидел, (наверное, это было после охотничьего сезона). «Но он очень добрый», – сказал Лева. «Ну, значит, он – добрый гангстер». Так Зигс на всю жизнь получил почетное звание «добрый гангстер» и был этим очень доволен.
Однажды мы с подругой остались на три недели вдвоем в квартире, мама и папа уехали в подмосковный санаторий. Понятно, что у нас сразу завелась компания: вечеринки, выпивоны – сладкая жизнь студенчества. И мы хвастливо наклеивали этикетки от винных бутылок на стену в кухне над столом. Неожиданно нагрянул папа и обнаружил все это в наше отсутствие. Придя домой, мы увидели такую записку на столе: «Был, видел, советую пить не больше 1 бутылки в день», И сейчас, сами став родителями, думаем – широкий был человек.
Как-то, безудержно предавшись голоданию и решив похудеть раз и навсегда, я к концу третьего дня превратилась в тень. В полном изнеможении легла на диван и… с удовольствием стала жевать протянутую мне горбушку свежего белого хлеба. А папа ходил рядом и рассказывал, как в голодное время задавался таким вопросом. «Если бы мне сейчас сказали: “Даем тебе вволю наесться хлебом, но всю оставшуюся жизнь ты должен будешь есть один хлеб, согласен на это?” “И что же ты отвечал?” “Не задумываясь, соглашался”».
В пору увлечения генетикой и опытами по проверке законов Менделя, папа так возлюбил объект, на котором ставились опыты – мушку дрозофилу, что собирался меня назвать Дрозофилла. Лидия Федоровна Ланг, узнав об этом, долго охала и говорила: «О, Машенька, тогда бы я должна была вас называть Дрозофилла Михайловна!» Правда, мама называла меня ласково Мушка, но это скорее производное от Машеньки, я так думаю.
В молодости М.Х. чем-то неуловимо походил на Чарли Чаплина. Его мальчишки так и дразнили, он носил усы «бретелькой» и нарочно ходил чаплиновской походкой. Много позже кинорежиссер, снимая документальный фильм «Волшебник зеленого мира», сказал, глядя на папин волевой подбородок: «Вы – мой Жан Габен». Так М.Х сделал самую невероятную карьеру в кино: от Чарли Чаплина до Жана Габена.
Папа никогда не признавал за собой свои года, всегда считал себя молодым. Он делил человеческий возраст на несколько периодов: детство (от 0 до 21), первая молодость (от 21 до 35), вторая молодость (от 35 до 50), зрелость (от 50 до 70). А потом, потом-то уже точно старость, да? Нет, потом следует мудрость.
В живописи М.Х. любил целостность образа. После выставки Минаса сказал: «Лучше всех написал своих родителей: Маму и Папу». Действительно, тут была и патриархальность и бережность в воспроизведении человеческого облика. Про себя говорил так: «Не столь красив, сколь симпатичен и мужествен».
Папа очень любил Булгакова «Белую гвардию». В Киеве мы вместе бегали смотреть на Андреевском спуске тот дом, в котором жили Турбины, и искали ту щель, в которую Николка спрятал револьвер. Но «Мастера и Маргариту» не признавал. «Когда герой отрывается от земли – тут все и кончается.» Имел ввиду достоверность и доверие к автору. Интересно, что, в своих детских снах, когда его нагоняли какие-то враги, он просто поднимал большой палец вверх и взлетал. И бывал спасен. Творчество сновидчества признавал, а так оставался верен земному притяжению.