Иное…

Душевной от каковой болит, разрываясь грудь и огромное, расколоченное сердце, физической от каковой разом загудела голова, и из глаз, еще толком не просохших мигом брызнули и разлетелись слезы, покрывая своей сыростью и дверь, и влажную футболку, и похожее на подушку лицо.

Я не только заплакала, а вновь заскулила, засковчала… мне стало так себя жалко… так…

Не переносимо, не выносимо жалко такую… такую… никому не нужную, словно подержанную вещь, в которой у хозяина пропала нужда и теперь он оставил ее на свалке, положил в мусорный бак, перестав интересоваться ее судьбой, ее жизнью.

Не нужная старая рухлядь, вот кто я теперь была…. потрепанная, помятая, испорченная.

Я подняла руку, утерла слезы и выскочившие из носа сопли, а после протянув ее, ощупала лоб на поверхности которого появилась выпирающая вперед угловатая шишка с небольшим рассечением. Я погладила шишку, и еще раз подскулила вторя своим страданиям.

Злобно толкнув в сторону свою обидчицу дверь, я вышла в узкий коридор, и дотянувшись до выключателя щелкнула им. Но в трехрожковой люстре, что всегда ярко освещала прихожку, вспыхнула лишь одна лампочка, а две другие не желали давать света. Они перегорели, а быть может просто издевались надо мной, а может… может, они также, как и ты… ты– Андрей, предали меня, бросили и ушли.

Да…да…да… Почему бы и им не поступить так как поступил ты… Почему бы не предать, бросить… меня не нужную старую рухлядь.

Мне просто не надо жить, раз кругом все предатели, раз я не кому не нужна… мне тоже не нужно существовать на этой земле, в этой стране, городе, квартире…

Все… все – предатели…

А потому мне не хочется дышать, слышать, мне не хочется жить… Впрочем жить мне и не надо… Не надо оставаться и продолжать свой жизненный путь в этом чуждом, злобном, ненавистном мне мире, где самые дорогие и близкие… где даже двери и лампочки предают, бьют, перегорают.

От тех мучительно-болезненных переживаний….а может от удара о дверь…. а может от очередного предательства лампочек… и всего того, что назойливо подталкивало меня к единственному выходу… я оглядела полутемную, мрачную и умершую прихожку и поняла… Нет смысла укрываться пуховым платком. Нет смысла пить крепленое вино. Нет смысла искать участия в горячей воде наполняющей ванну… Никто мне не поможет, не смерит мою боль и от этой безысходности, как говорится, не излечит даже время… чтобы остановить мое духовное терзание и прекратить эти муки нужно оборвать движение моей жизни…

Оборвать движение моей жизни…

Предав себя в руки смерти…

Смерть… лишь она одна может поставить жирную, поблескивающую кровавыми каплями точку, завершив и ход жизни, и дыхание плоти, и биение сердца, и духовные переживания…

Невыносимые… Невыносимые…. Невыносимые…

Я вгляделась в сумрачный коридор, в котором зияли тьмой дверные проемы в спальню и кухню… а сам палевый, словно спина борзой собаки в белых мякинах пятен, линолеум как-то неестественно накренился, образовал пологий спуск к ванной комнате вроде, как направляя мою поступь и поддерживая мое желание умереть…

Умереть…

Умереть…

Именно – это и надо сделать, подскулив самой себе, согласилась я, и, миновав прихожку, открыла дверь ванной, переступила через порог и включила там свет, стукнув пальцами об выключатель.

Ярко вспыхнули, установленные по кругу, светильники ванной… вспыхнули и осветили каждый ее уголок, сияющую голубоватым бликом кафельную плитку на стенах и саму нежно-голубоватую, овальную ванну. Я сделала еще один шаг, ступив на резиновый, пористый коврик, неловко оперлась о его поверхность голой стопой. И тотчас скользнув в сторону, выгнула влево колено, и, проехав немного вперед, не удержав равновесия, упала на покосившийся коврик, болезненно ударившись и приземлившись прямо на ягодицы.

От удара мое тело сотряслось, вздрогнули и руки, и ноги, а перед глазами замельтешили зеленоватые огоньки похожие на снежные мельчайшие крупинки, зубы мои мгновенно сомкнулись меж собой придавив язык и сейчас же перестав выбивать чечетку… Боль в ягодицах, и в прикушенном языке спровоцировала новый ливневый поток соленых слез хлынувших из моих глаз, и мне показалось, что они смешались с теми зеленоватыми крупинками снежинок и прыснули во все стороны, покрыв кругом пол зеленоватой изморозью.

« Холодно… холодно…», – зашептала я и высунула изо рта язык, стараясь кружившей вокруг меня моросью снять болезненное его состояние.

Холодно… Обидно… Больно…

Словно все… все желало показать мне, что я не нужное, чужое существо… лишнее на этом свете, в этом мире.

Ощущая боль в языке и в ягодицах, трясущимися руками я оперлась о кафельную плитку, и съехавший на бок резиновый коврик и поднялась на ноги.

Осторожно, едва покачиваясь и более не утирая слезы, я шагнула к ванной, наклонилась над ней, протянула трясущуюся руку и закрыла крышечкой слив в ней. А потом правой рукой принялась открывать вентили крана. Сначала с горячею после с холодной водой.

Мягко заструилась прозрачно-голубоватая вода в ванну, и пока она набиралась туда, я выпрямилась, и, приоткрыв зеркальную дверцу шкафчика, что был укреплен над керамической раковиной, достала оттуда упаковку бритвенных лезвий. Они лежали там с давних времен, будто нарочно ждали этого дня. Много раз я порывалась их выкинуть, но каждый раз меня, что-то останавливало и велело положить их обратно, на прежнее место.

И теперь глядя на эту серебристую обертку, в которую они были упакованы, я криво усмехнулась… Усмехнулась… еще бы они столько ждали этого мгновения, последнего мига моей глупой, никчемной жизни. Теперь они выполнят свое истинное предназначение, даруют мне смерть и успокоение… прекратят такую бестолковую и по сути ни кому не нужную жизнь.

Я захлопнула дверцу и уставилась в зеркальное полотно шкафа…

Уставилась, потому как внезапно увидела в этом серебристом отражающем свете чужую женщину. Чужое, опухшее, с огромными красными пятнами, по глади кожи, несчастное лицо… растекшиеся губы… оплывшие глаза, цвет которых невозможно было разглядеть так они поблекли, потеряли живость их краски, лишились жизненных соков и наверно умерли… засохли… погибли…

От былой красоты ничего не осталось…. ни серых, больших глаз, ни вздернутого, миниатюрного носика, ни красных, мягковато-пухлых губ. Казалось и удлиненные, загнутые ресницы все выпали, а тонкие, дугообразные брови утонули в красных выпирающих пятнах. Нет ни молочного цвета кожи, ни яркого румянца на щеках. Нет ничего, кроме опухшей уродливой маски и утопающих в ней тонких черт лица, ах! еще есть кровавое рассечение, на лбу, въевшееся в огромную угловатую шишку. И длинные, каштановые волосы, кое-как схваченные наверху заколкой крабиком.

Противно… мерзко смотреть на это чудище, подобие женщины.

Не мудрено, что Андрей меня бросил и ушел.

Ушел… ушел… ушел…

« Ты ушел… теперь уйду и я… уйду навсегда и прекратятся мои мучения, боль….навсегда», – громко сказала я, последний раз глянув на свое отражение в зеркале.

Я положила бритвенные лезвия на край ванны, и полезла в ванну… Я даже не стала раздеваться… не желая тратить свои силы на это теперь бесполезное и не нужное занятие, какая в принципе разница голая ты будешь или одетая когда тебя найдут. Ты будешь мертва… мертва и тебе будет все безразлично… тебя более не будет мучить ни боль, ни мысли, ни желания, тебя просто не станет…

Переступив через край ванны я поставила ногу на ее дно, где уже плескалась горячеватая вода… горячеватая и только… нет никаких чувств, приятна она для тела или… нет никаких эмоций… Лишь простая констатация факта, что она горячая… Словно душа моя от боли, от переживаний перестала чувствовать, ощущать этот мир и все, что в нем находится.

Я опустила в воду обе ноги, а затем уселась сама, оперлась спиной о поверхность акриловой ванны, и положила на ее край голову. Громко хрустнув сзади, развалилась на куски заколка крабик, распалась на части, нырнула в воду и утонула. А я даже не глянула на очередное предательство, лишь тяжело дрогнули мои губы, затрепетала моя грудь… и очень тихо пискнула я, так будто то, был и не мой стон-писк, а чей-то чужой.