Страница 4 из 15
Отдохнув у храма возле ниши с небольшой статуей толстого будая с приоткрытым в широкой плотоядной улыбке ртом, я двинулся дальше. На потрескавшемся туристическом указателе, хранившем на себе следы всех стихий, я отыскал название нужного мне грота – типично-китайское: «Глаз Дракона».
До грота было около километра, и через некоторое время, в густых свинцовых сумерках, я добрался до поворота, ведущего к самой достопримечательности. На дороге, узкой и неровной, скопились кучки сырого снега, так что мои ботинки начали промокать, и я уже с нетерпением ждал, когда же, наконец, я доберусь до конечной точки – таинственного дома в горах. По пути пару раз встретились китайские туристы, спешившие к подъемнику, чтобы спуститься вниз. Посмотрев на часы, я решил, что до закрытия они уже не успеют и им придется воспользоваться моим пешим маршрутом. Было без пятнадцати семь, а подъемник работал до семи, но путь к нему был неблизким.
Проход к гроту был закрыт: между стволами кедров кто-то растянул колючую проволоку, старательно накидав на нее еловые ветви в неудачной попытке замаскировать это уродливое сооружение, портившее общее благообразие туристической тропы. Я пролез под проволокой и собрался уже двинуться вперед, но услышал рядом с собою голоса. Слабая надежда проскользнуть незамеченным растаяла, когда я понял, что меня уже засекли: двое встревоженных китайцев в видавших виды армейских ватниках направлялись ко мне. Один из них в момент моего появления чистил зубы, и от удивления так и остался стоять с щеткой во рту. Они быстро замахали мне руками, показывая, что проход закрыт и я должен вернуться на основную дорогу. Я спросил, почему закрыли проход, на что получил ответ: возле грота опасно, там лежит снег, можно поскользнуться и упасть. Такой ответ можно услышать, наверное, только в Китае, где торжествует излишняя, на мой взгляд, осторожность, граничащая с каким-то паническим страхом всего, что может представлять угрозу для здоровья туриста. Мне сразу вспомнились многочисленные вывески в других туристических местах возле полупересохших речек глубиной с фалангу пальца, предупреждавшие о том, что вода глубокая, можно упасть и утонуть… Тем не менее, было видно, что охранники настроились серьезно и просто так мне не пройти. Честно говоря, мне почему-то не очень хотелось посвящать их в истинные цели моего прибытия сюда: было какое-то подсознательное ощущение тайны, связанной с тем местом, куда я направляюсь. Эту тайну мне совсем не хотелось разглашать, хотя Манфу и не предостерегал меня от этого. Но делать было нечего. Вздохнув, я сообщил охранникам:
‒ Вообще-то я не собираюсь идти к Глазу Дракона, тем более на ночь глядя. Я иду в «Дом весеннего снега», меня пригласил Ван Юпин, он мой друг.
Фраза подействовала магическим образом: охранники сразу перестали махать руками и лопотать про опасности, коверкая своим неряшливым произношением слова мандаринского диалекта. Удивленно осмотрев меня с головы до ног, они переглянулись и, ни слова не говоря, дружно указали мне руками на мощеную булыжниками тропинку, ведущую мимо их сторожки в сосновую рощу. Я поблагодарил их и быстро зашагал в указанном направлении. Миновав сторожку и пройдя с полчаса по редкому сосновому лесу, я оказался в тростниковых зарослях, образовывавших по бокам от тропинки длинный коридор, где было настолько темно, что мне пришлось включить фонарик, и его луч своим резким светом на время ослепил меня.
Когда ко мне полностью вернулось зрение, я различил маленькие деревянные таблички, прикрепленные к тростниковым стеблям. На табличках были красиво выполненные надписи на разных языках, повторявшие, очевидно, одну и ту же фразу, переведенную на одной из табличек на русский язык: «Дует фиалковый ветер, и сквозь весенний снег прорастает поэзия». Звучало многообещающе, хотя что-нибудь в стиле «Инженерия – мать мироздания» меня воодушевило бы куда сильнее. Я неспешно двинулся вдоль тростниковых стен, обращая внимание на то, что под ногами, вмонтированный в цемент и окруженный некрасивыми булыжниками, то и дело попадался символ Инь-Ян, но не в виде круга, а в виде треугольника, причем черные и белые точки были заменены белой звездой и черным крестиком. Символика показалась мне достаточно прозрачной, и впервые я почувствовал укол тревоги: мне вовсе не хотелось заводить знакомство с сектантами-экуменистами или сторонниками движения «New Age». Но не возвращаться же назад! Я решил, что вряд ли эти люди вздумают принести меня в жертву своим богам, а опыт общения с сектантами не так мучителен, если они предоставляют питание и жилье.
Через несколько минут тростник начал редеть, и я услышал глухие голоса, доносившиеся сквозь шелест суховатых зимних стеблей. Впереди замаячил свет, но я пока не стал выключать фонарик, опасаясь оступиться. Голоса становились громче, говорили по-китайски (я различал характерное напевное звучание тонического языка), но слов разобрать было нельзя. Еще немного погодя, пройдя под старыми каменными вратами, оплетенными высохшими жилами летних вьюнов, я вышел на открытую местность. Передо мною был расчищенный от растительности и ухоженный дворик с круглым каменным столиком и сиденьями-бочонками. Посередине находилась овальная клумба, на которой возвышался небольшой сугроб, а за клумбой светились окна и дверной проём большого дома. В темноте рассмотреть что-либо отчетливо было сложно, но всё же я смог составить для себя общее впечатление об этом доме. Это был настоящий китайский терем, деревянный и изящный. Его этажи были украшены покатыми крышами-козырьками, покрытыми округлой черепицей, свет из окон давал возможность разглядеть резные ставни и красные занавески, а через открытую дверь виднелся просторный холл на первом этаже, по которому передвигались человеческие фигуры. Одна из них приблизилась к дверному проему и встала передо мною. Это явно был не Манфу, но очертания лица были неразличимы, потому что резкий свет за спиной человека бил мне в глаза, вырисовывая лишь смутный силуэт. Фигура сделала еще шаг мне на встречу и приветливо замахала рукой. Человек обернулся и по-китайски, но с сильным ближневосточным акцентом, крикнул людям, находившимся в холле: «Пришел!»
С искренней улыбкой я приблизился к человеку и поздоровался. Теперь я мог разглядеть его лицо. Это был высокий и худой мужчина средних лет, но внешность его в первый момент меня немного удивила. Он не был ни европейцем, ни китайцем, скорее походил на араба. И одет он был в просторную серую джалабию и узорчатую тюбетейку. В руке он держал длинные коричневые мусульманские четки. Его улыбка была приветливой, но глаза не улыбались; их выражение сохраняло задумчивость и какую-то затаенную грусть. Очень деликатно и с небольшим поклоном он подхватил меня под локоть и ввел в дом.
В холле всё было обставлено в лучших традициях китайской культуры. На деревянных стенах висели слегка побитые пятнышками прошлогодней рыжей плесени полотна с изображением горы Хуаншань, в углах стояли причудливые камни и вазы с засушенными лотосами, в центре возвышался небольшой керамический бассейн-ваза с красными рыбками (у меня всегда вызывала восхищение их живучесть и активность в зимний период, когда поверхность воды подергивается тонкой корочкой льда), а возле него – длинный стол, застеленный бамбуковой циновкой и сервированный предметами для чайной церемонии. За столом на низеньких деревянных стульях, внешним видом имитирующих узловатые пеньки, сидели три человека. Двое, молодые мужчина и женщина, одетые в бледно-алые костюмы, стилизованные под старокитайский наряд хань-фу, явно были китайцами, а третий оказался моим знакомым японцем. Манфу радостно замахал руками, а китайцы с приветливыми лицами молча разглядывали меня.
Манфу привстал и, пододвинув к столу еще один «пенек», пригласил меня присоединиться к их компании, отдохнуть и отогреться с дороги. По правде говоря, отогреться в доме с открытой дверью было непросто. Изо рта при дыхании шел пар, а все присутствующие ежились и то и дело дышали на руки. Встретивший меня человек с внешностью араба, сев за стол, сразу завернулся в стеганое бежевое одеяло; Манфу, сидевший в плотном зимнем пальто, обернул трижды вокруг шеи длинный полосатый шарф и стал похож на растрепанного филина, а его большие очки, которые он нацепил на нос, только усиливали сходство; одни только китайцы мужественно терпели холод и лишь время от времени поеживались. Это кажется удивительным, но китайская приспособленность к холоду гораздо выше, чем у русских. Они способны выдерживать температуры, в которых мы уже готовы надеть на себя всю имеющуюся одежду. При этом они с трудом переносят летний зной, который нипочем большинству северян… Понимая, что никто больше этого не сделает, я закрыл за собой входную дверь.