Страница 26 из 33
– Так уж и сражения, – усмехнулся Сталин. Затем, указав на кресло, предложил: – Садись, в ногах правды нет. Что в городе?
– В городе паника, – ответил Берия, усаживаясь в кресло. – Народ бежит к вокзалам в надежде уехать. Машины, подводы – все это движется по Горьковскому и Ярославскому шоссе…
– Машины и подводы задерживать и возвращать в город, – жестко произнес Сталин. – У нас на передовую не на чем подвозить боеприпасы и войска. Уходить пешком и уезжать на поездах не препятствовать. Пусть едут и уходят. Меньше паникеров останется в городе. Меньше людей придется кормить. Что еще?
– На Курском вокзале стоит поезд для членов Политбюро и лично для вас, товарищ Сталин… Нам кажется, что вам надо срочно покинуть Москву. Иначе будет поздно. В Куйбышеве все готово для работы.
– Поезд пусть пока постоит. А ты займись вплотную наведением порядка в городе. Город объявить на военном положении. Ввести комендантский час. Всех трудоспособных – на строительство баррикад. Выяснить, какие заводы и что могут выпускать для фронта. Всех оставшихся в городе рабочих и специалистов взять на учет. Иметь в резерве поезда для эвакуации тех, кто будет полезен в тылу. Выяснить, сколько и какого имеется в городе продовольствия. Все до зернышка взять на контроль. Головой отвечаешь. И последнее. Выделить надежных людей для подпольной работы на случай… сам знаешь, на какой случай. Все. Иди! Работай!
Заглянул Поскребышев, спросил:
– Товарищ Сталин, вы хотели знать, что пишут за рубежом о нашем положении…
– Давай, только самое существенное, – произнес Сталин, набивая табаком трубку.
Поскребышев подошел, стал читать:
– Немецкое радио передало, что русские войска, окруженные западнее Вязьмы, полностью уничтожены, что остались лишь разрозненные группы солдат, которые не представляют никакой угрозы для тылов германской армии, что количество военнослужащих, взятых в плен, превышает 500 тысяч. Геббельс провозгласил, что с Советским Союзом в военном отношении покончено раз и навсегда. В газетах пишут, что Красная армия стерта с лица земли. В американских газетах предполагают, что Москва падет не позже ноября, и поэтому нет смысла посылать в Россию военную помощь.
– Ладно, хватит. Соедини меня с Шапошниковым… Что у нас под Вязьмой, Борис Михайлович? – спросил Сталин, едва на другом конце трубки прозвучал знакомый голос начальника Генштаба.
– Плохо, товарищ Сталин. Никакой связи с окруженными войсками нет. Южнее и севернее Вязьмы прорываются отдельные полки и дивизии, но в количественном отношении они зачастую не дотягивают до батальона. С тяжелым оружием удается вырваться немногим. Мы собираем эти разрозненные группы, оказываем им всевозможную помощь и направляем на Можайскую линию обороны. Это пока все, товарищ Сталин.
– Я надеюсь, что такой катастрофы Генштаб и командование фронтами больше не допустят, – проворчал Сталин и положил трубку.
Выйдя из-за стола, Сталин несколько минут ходил по кабинету от стола к двери и обратно. Никто не звонил, никто его не беспокоил. Все занимались своим делом, самому их беспокоить звонками еще рано. Так что же делать? Уезжать? Бомба, упавшая на Кремль, десант на Воробьевых горах, отсутствие необходимого количества войск для обороны Москвы – все это очень серьезно. Но не менее серьезны сведения о том, что Япония не собирается нападать на Советский Союз. Пока не собирается. Следовательно, можно начать переброску нескольких армий с Дальнего Востока. Плюс армии, формируемые за Волгой. Но самое, пожалуй, главное – уверенность Жукова, что Москву можно удержать. А Жуков – не Еременко, зря словами пока не бросался. К тому же Сталин в Москве – это для армии и для страны тоже кое-что значит. Нет, покидать Москву в данной обстановке нельзя. А там будет видно.
Глава 23
Алексей Петрович Задонов ехал в сторону Волоколамска. У него было редакционное задание написать очерк или рассказ о командире одного из полков, который, атаковав какую-то небольшую станцию, захватил ее, был отрезан от своей дивизии, четыре дня дрался в окружении, вырвался из него, сохранив знамя.
Информация об этом командире полка поступила в редакцию «Правды» из наградного отдела Президиума Верховного Совета СССР, куда командование Западным фронтом послало представление о присвоении комполка звания Героя Советского Союза. Главный редактор газеты Поспелов отыскал Задонова через политуправление фронта и по телефону дал ему это задание, подчеркнув, что действия полка и его командира являются тем примером, который так необходим сегодня Красной армии для успешного сопротивления врагу.
Задонов в это время сидел в Можайске, томился в ожидании, когда починят его машину, столкнувшуюся с полуторкой на скользкой от грязи дороге. Слава богу, ни он, ни его шофер, сержант Чертков, не пострадали, но машину помяло и что-то такое стряслось с мотором. Чертков машину чинит сам в автодорожной мастерской, объяснив Алексею Петровичу, что сам – это надежнее и быстрее.
Выехали только на третий день.
Дорога, чем дальше, тем хуже и хуже, точно по ней прошелся гигантским плугом пьяный пахарь, которому не было жаль ни коня, ни себя, ни, тем более, дороги. За Можайском, где тысячи горожан строили полосу укреплений, все чаще путь преграждали воронки от бомб, которые никто не засыпал: то ли считали ненужным, то ли некому было это делать. На дороге, а больше по обочинам, то грудой, то в одиночку, попадались разбитые телеги, трупы лошадей, над которыми галдели стаи ворон, перевернутые, сгоревшие, разграбленные остовы грузовых и легковых автомобилей, иногда танки, броневики и пушки, чаще всего тоже разобранные на запчасти хозяйственными шоферами и прочим военным и невоенным людом. В стороне от дороги виднелись иногда останки самолетов, но чьи эти самолеты, как они там очутились, Алексею Петровичу разобрать было трудно. Да и не очень-то хотелось: за три минувших месяца, что он покинул Москву, то приближаясь к фронту вплотную, то удаляясь от него, он насмотрелся всякого, ко всему привык и уже ничто не вызывало у него того болезненно острого любопытства, которое толкало его поначалу то в одну, то в другую сторону, где происходило что-то значительное, не давая засиживаться на одном месте. Теперь, наоборот, он не испытывал особого желания куда-то ехать и что-то искать. В сущности, удовлетворять потребности редакции в «жареных» материалах можно и никуда не ездя, сидя при штабе фронта: и общая обстановка виднее, и люди с передовой сюда заглядывают частенько, и впечатлений – хоть отбавляй: то бомбят, то где-то высадились немецкие парашютисты, то поймали шпионов или диверсантов, то на каком-то участке фронта вырвались из окружения какие-то части. И все-таки, когда надо ехать и нельзя отвертеться, Алексей Петрович легко покидал насиженное место и пускался в путь, получая удовольствие и от самой дороги, и от возможности встречи с чем-то неожиданным и небывалым.
Дорога практически пустынна. Разве что промелькнет мимо встречная одинокая машина или подвода, и снова никого и ничего. Это казалось странным, если учесть, что немцы движутся к Москве и кто-то должен их в нее не пустить. Если эти кто-то находятся впереди, то должны существовать тыловые службы, должно что-то подпирать передовые части – не женщины же и подростки, роющие окопы и противотанковые рвы на подступах к Можайску.
Моросил дождь, размывая грязь, занесенную на асфальт с обочин и грунтовых дорог. Пелена тумана застилала унылые поля, черные деревеньки и побуревшие леса. Над всем этим низко висело серое небо и сочилось, как мокрая тряпка, кинутая на забор для просушки. Грачи и вороны сидели, нахохлившись, на проводах, словно живые ноты на нотных линейках, срывались с них при приближении машины, и ноты эти беззвучно относило в поля, где не виднелось ни одного работающего человека. Казалось, что все попряталось куда-то в ожидании хорошей погоды и, как только выглянет солнце, тут же всё и вывалится из лесов и болот, запрудит дорогу и двинется… конечно же, на запад, потому что рано или поздно должно возникнуть это движение, не может не возникнуть, не имеет права. Именно по этой дороге, или почти по этой, двигалась, покинув Москву, двунадесятиязычная армия Наполеона, которую русская армия заставила повернуть от Малоярославца на старую Смоленскую дорогу… И вот опять по этим же дорогам идут новые завоеватели, – и опять почти вся Европа, – и не может быть, чтобы для них не повторилась старая история. Не может этого быть. Не должно.