Страница 24 из 33
Командиры армий и дивизий подходили к нему по заведенному ранжиру, молча пожимали руку командующему и молча же покидали избу.
Первыми место привала покинули кавалеристы. От кавдивизии осталось не более двух эскадронов, а коней и того меньше. Но безлошадные не хотели отставать от своих, и было видно, как они, держась за стремя, трусят рядом с лошадьми.
Пехота мрачным взглядом проводила конников, затем, разбившись на группы, двинулась следом, постепенно растекаясь по проселкам и лесным тропинкам.
В тот же день в Москве была получена радиограмма:
«тт. Сталину, Шапошникову. тт. Жукову, Коневу, Булганину
Прорваться не удалось, кольцо окончательно стеснено, нет уверенности, что продержимся до темноты. С наступлением темноты буду стремиться прорваться к Ершакову. Артиллерию, боевые машины и все, что невозможно вывести, – уничтожаем.
Это была последняя радиограмма генерала Лукина. Через несколько часов, когда рядом останется лишь десятка два бойцов комендантской роты, он сядет в танк КВ, бойцы облепят броню, и танк, сопровождаемый пятью мотоциклами, двинется на юго-восток. Через час группа нарвется на крупную часть противника, танк будет подбит, раненного в ноги, в плечо и грудь генерала немцы вытащат из танка и увезут в неизвестном направлении.
Снег валил хлопьями. В десяти шагах ничего не видно. Под ногами чавкала мокрая земля. Мутные пятна ракет обозначали немецкие позиции, которые преграждали путь на юг – на соединение с Южной группой войск. Или с тем, что от нее осталось.
Генерал, принявший на себя командование остатками двух дивизий, вел их на эти светляки, уверенный, что там, где темно, там им не прорваться. Когда подошли к позициям на два-три броска гранаты, вперед выдвинулись отдельные роты. Одну из них вел за собой лейтенант Скобелев.
Шли тихо, стараясь ни единым звуком не выдать своего присутствия. Затем поползли. Вот уже слышны невнятные голоса, кашель. Иногда мелькнет огонек зажигалки. Шепотом передана команда: «Приготовить гранаты!» Медленно тянутся минуты. Наконец взлетели три красные ракеты. Скобелев вырвал кольцо и бросил гранату – и по всей линии пронесся шквал разрывов, затем темнота родила дружное «Ура!» – и вот они немецкие окопы.
Дальнейшее Скобелев помнит смутно: бежал, стрелял, орал, чтобы свои не перепутали с чужими, а что орал, не так уж и важно. И сзади то же самое накатывалось под треск стрельбы и взрывы гранат. Как долго это длилось – сказать бы не смог. Очнулся – лес, стоят деревья, сзади еще стреляют, но редко, и то в одном месте, то в другом. Неужели прорвались?
Кто-то спросил у Скобелева, тронув его рукой за плечо:
– Закурить не найдется, браток?
И чей-то властный голос:
– Никакого курения!
И новая команда:
– Разобраться! Продолжать движение! Не останавливаться!
Опять шли всю ночь. Чавкала земля под ногами, потрескивал валежник. Глухо шумели деревья, сыпал снег. Рядом со Скобелевым кто-то время от времени начинал что-то бормотать. Скажет несколько слов и замолчит: то ли молится, то ли читает стихи. И в голове у самого Скобелева что-то возникало подобное. Но не молитва, нет, а что-то похожее на стихи, но откуда они, чьи, не вспоминалось. Да и какое это имело значение, чьи и откуда. Строчки возникали в усталом мозгу – одна, две, четыре… – и пропадали, не находя продолжения. Потом еще и снова вроде бы оттуда же:
«Ручей телами запрудили…» – где это было? Когда? Ах, да, у деревни Заболотье. Сколько в России деревень с таким названием! – не сосчитаешь. Болота, болота, болота… Потом у дороги. Немец попался дюжий, а удар саперной лопатки пришелся по каске. И сцепились. Топтались какое-то время на месте, затем упали, и Скобелев очутился внизу. Немец что-то орал все время: то ли звал на помощь, то ли подстегивал самого себя криком, пытаясь добраться до горла. И Скобелев почувствовал, что ослабевает. И тогда он тоже крикнул:
– Ковале-ев!
И в ответ:
– Здесь я, товарищ лейтенант?
И немец сразу ослаб.
Тело до сих пор болело от этой жестокой схватки.
А в голове опять:
– «…беспрестанно и напрасно…» – нет, это не то. Раньше когда-то – да! Но не сейчас», – думал Скобелев такими же отрывочными полумыслями, какими приходили в его усталый мозг стихи. А стихи не отставали, повторяясь отдельными строчками. Так полностью и не нужно, полностью и так было ясно, будто это «полностью» продолжалось в каких-то туманных далях, выплывая оттуда, проясняясь то одним боком, то другим.
Опять остановились. Впереди о чем-то советуются командиры. Слышатся отрывистые, приглушенные голоса. А рядом кто-то все бормочет и бормочет. И кто-то произнес:
– Слышь, Егор, ты бы вслух, что ль, почитал… А? А то спать страсть как хочется.
«Егор – это кто?» – подумал Скобелев, но подумал равнодушно: в эти минуты и часы его ничто не интересовало. Тем более что его рота столько раз то сокращалась за эти дни непрекращающихся боев до нескольких десятков бойцов, то пополнялась до сотни – и все более по причине гибели командиров, что он не знал и десятой части ее состава. А он, лейтенант Скобелев, все еще живой и даже не ранен. Впрочем, не он один.
Раздалась команда двигаться дальше.
И в ритм шагов в усталом мозгу Скобелева вновь стали возникать рифмованные строчки, совершенно ему не знакомые, будто кто-то бредил ими, пытаясь получить хотя бы какой-нибудь ответ у этой ночи, у смутного шума движения, сливающегося с шумом ветра среди густой хвои сосен и елей, ответа, который бы разрешил всё:
Короткая пауза, и дальше:
Строчки прервались на минуту-другую, затем зазвучали с той же болью:
«Но это же совсем другое», – изумился Скобелев, и вдруг с него, точно покрывало, сбросило сонливость, и он увидел в свете ракет деревянный мост на правом фланге и пытающихся под огнем минометов и пулеметов прорваться к нему артиллеристов со своими орудиями. Видимо, этот Егор из них…
По рядам побежала команда:
– Подтянись!
И Скобелев автоматически ее повторил:
– Подтянись, братцы! – и добавил: – Еще немного и отдохнем.
Ему никто не ответил, лишь шаги стали чаще да дыхание хриплым, как у загнанных лошадей.
Утром налетели самолеты. Скобелев лежал под корнями упавшей ели, пережидал бомбежку. Рядом с ним лежало еще несколько человек. Самолеты улетели, люди стали подниматься, отряхиваться. Все, кроме одного.