Страница 28 из 29
Закончив говорить, эмир Хуссейн вытер пот со лба и налил себе вина.
Во время его речи Кердаб-бек продолжал скорбно, сосредоточенно и, можно даже сказать, стыдливо молчать. Молчать, перебирая пухлыми волосатыми пальцами драгоценные чётки. На Тимура он не смотрел, по сторонам тоже, кажется, его интересовала только игра солнечных искр на аметистовых гранях камней, составлявших чётки. Тимуру стало любопытно, каков может быть голос у такого человека, и он в соответствии с правилами восточного гостеприимства, прежде чем приступить к делам, спросил, как путешествовалось столь достославному гостю. Кердаб-бек не только не успел, но даже и не попробовал открыть рта, за него опять всё изложил Хуссейн. Мол, путешествовалось не очень-то хорошо, в горах много бандитов, случаются и камнепады, одному лошаку раздробило камнем голову, так что он с поклажей улетел в пропасть.
Тимур понимающе покивал:
— Выражаю восхищение мужеством Кердаб-бека, человека невоенного, непривычного, судя по всему, к путешествиям такого рода, но преодолевшего все опасности на пути к нашей встрече.
Гость тоскливо улыбнулся.
— Так получилось, что ведение дел, и военных и прочих, мы с эмиром Хуссейном привыкли делить поровну, и теперь настаёт время, когда необходимо обсудить долю моих обязанностей. Поскольку гость наш устал, мне не хотелось бы утомлять его нашими разговорами. Не согласился бы достойнейший Кердаб-бек вкусить заслуженный отдых под сенью гостеприимного шатра, который как раз стоит перед ним?
Молчаливый посланец понял, что его удаляют, не желая в его присутствии устраивать склоку или выставлять взаимные претензии. Он спокойно встал и равнодушно удалился, сопровождаемый обходительным Мансуром.
— Чем ты недоволен? — сразу бросился в атаку ещё не остывший от своих словоизлияний Хуссейн.
— Я просто не хочу прыгать с конём в реку, — слегка переиначил старинную чагатайскую поговорку Тимур.
— Стоит мне придумать какое-нибудь стоящее дело, ты, даже не подумав как следует, отвергаешь.
Тимур отпил вина.
— Кто тебе сказал, что я что-то отвергаю? И как я могу отвергать то, чего не знаю? Если ты мне толком объяснишь, зачем нам это нужно, возражать я не стану.
Хуссейн поморщился и похлопал себя по коленям, покрытым полами халата в серебряном шитье.
— Аллах свидетель, я уже почти всё тебе изложил. У этого Шахруда дела плохи. Плохи, но не безнадёжны. Уже полгода у них там идёт война. Никто не может победить.
— И ты думаешь, если мы ввяжемся, то...
Хуссейн стал морщиться ещё сильнее и сильнее же хлопать себя красными ладонями по коленям.
— Не заставляй меня говорить то, что говорить неприятно. Не волнует меня, кто именно там победит, важно то, что там можно заработать. Шахруд-хан согласен платить. Много. Этот толстяк подробно мне перечислял. Скажу честно, — Хуссейн приложил руку к груди, — если Орламиш-бек предложит мне, м-м, нам, больше, имеет смысл перейти на его сторону.
Тимур улыбнулся и снова потянулся к чаше.
— Но если мы победим — ведь может же и такое случиться, — помимо денег приобретём сильного друга. И не где-нибудь на краю света. От Сеистана до Самарканда каких-нибудь тридцать фарасангов.
— Ну, это для птиц, которые могут перелетать через горные хребты.
— Ты скажи мне главное, брат, — согласен?
Тимур лёг на спину. Порывы прохлады, рождаемые движением горной воды, приятно овевали лицо.
— Брат мой, я жду ответа!
— Ответ? Не нравится мне твой замысел. Мне не хочется ни к кому поступать на службу.
— Но это же будет только так называться. Ведь ещё неизвестно, кто к кому поступает служить — мы к Шахруд-хану или он к нам.
— Но не только задетая гордость тревожит меня.
— Что же тогда, что?
Крупный, разгорячённый Хуссейн нависал над мирно лежащим братом. Крупные капли пота капали с него, как жир с туши, повешенной над пламенем костра.
— Ты посуди, наши люди уже месяц бездельничают. Даже больше. Без дела войско слабеет, падает дисциплина. Ты сам говорил. Вот посмотришь, скоро начнут разбегаться.
— Пожалуй.
— Вот, сам соглашаешься. И потом, если у тебя есть предложение лучше моего, предлагай!
Тимур покачал лежащей на ковре головой:
— У меня нет лучшего предложения.
— Но тогда что же?!
— У меня есть плохое предчувствие. Очень плохое.
Хуссейн обиженно сел, веселье слетело с него, густые брови сошлись на переносице.
Тимур не дал ему обидеться до конца. Встал, обнял названого брата за плечи:
— Как бы ни плохи были мои предчувствия, они не могут бросить тень на нашу дружбу.
Глава 14
УДАЧА И СУДЬБА
Спорящий с судьбою —
благородный безумец.
Сетующий на отсутствие
удачи — безумный раб.
Уже первые недели похода показали, что тёмные предчувствия не обманывали Тимура. Вдруг начался падеж скота, поэтому, переправившись через Сухраб и Пяндж, эмиры были голодны, как степные волки. Но поживиться было нечем и негде. Попадавшиеся по дороге селения были разорены теми, кто проголодался раньше. У обожжённых развалин был абсолютно брошенный вид — ни одного сумасшедшего, ни одной собаки. Жизнь слишком давно ушла из этих мест. Из всех войн, которые известны роду людскому, кровавее и разрушительнее всего те, которые ведут между собой братья или бывшие друзья.
Кердаб-бек, игравший роль проводника, играл её всё так же молчаливо. Когда к нему обращались, отвечал или односложно, или уклончиво. На вопрос Тимура о том, когда же, собственно, они получат обещанные деньги, он хладнокровно заметил, что деньги уже заплачены. Три тысячи дирхемов.
Тимур не стал спрашивать кому, это и так было ясно. Хуссейн на вопрос о деньгах отреагировал самым беспечным образом. Конечно, получил, мешок с монетами лежит, кажется, вон в той суме. Почему не сказал об этом брату? Решил, рано пока что делить добычу, кто же этим занимается, отправляясь на войну? Вот когда они с победой поскачут обратно, тогда они и поделят всё добытое поровну, как братья.
Что было на это сказать?
До узурпатора Орламиш-бека очень быстро дошли сведения о приближении войска эмиров. Он в это время осаждал Шахруда в горном селении Чокал и считал, что дни его противника сочтены, весь Сеистан был под его пятой. И жители если и не выказывали радости, то, по крайней мере, демонстрировали послушание. Бек отправил своего сына Меймена с тысячей всадников навстречу Хуссейну и Тимуру, повелев ему остановить их. А ещё лучше отбросить. А в том случае, если повезёт, то и рассеять. Имена эмиров были уже хорошо известны и в горах, и в степи, но пока они всего лишь внушали уважение, не пришло время, когда они стали вызывать трепет.
— Здесь, — сказал Тимур, стоя на вершине лесистого склона. Внизу белой извилистой ленточкой лежала пыльная, каменистая дорога. Напротив склона, густо поросшего лесом, был почти отвесный каменистый обрыв, источенный дождями и ветрами.
Хуссейн внимательно ознакомился с этой картиной, на лбу его появилась сомневающаяся складка.
— Что значит — «здесь»?
— Здесь они хотят нас встретить.
— Кто?
— Орламиш и его люди.
Молчаливый обычно Кердаб-бек подтвердил, что это одна из немногих дорог во внутренний Сеистан и самая, пожалуй, удобная.
Хуссейн ещё раз внимательно осмотрел горный распадок, его конь сделал несколько шагов вперёд, как бы стараясь приблизить хозяина к изучаемой картине.
— Что значит «хотят»? Они что, уже здесь?
Тимур усмехнулся:
— Мы уже здесь, и значит, встреча состоится, но не такая, как они думают. Мансур! Курбан!
Когда доходило до устроения конкретных военных дел, Хуссейн не вмешивался, он давно понял, что у Тимура это получается лучше. Чтобы у окружающих не создалось впечатления, что его названому брату принадлежит в их союзе первенствующая роль, Хуссейн вёл себя так, будто он просто позволяет эмиру Тимуру командовать. Как высший начальник позволяет это начальнику среднему.