Страница 20 из 29
Слушая её, маленький Тимур даёт себе слово запомнить всё, что услышит, он понимает, как это важно. Он даже знает, что уже неоднократно видел этот сон, знает, что, когда просыпался, в памяти не оставалось и следа от бабушкиных предсказаний. Только хрипловатый голос и ощущение тепла и любви, исходившие от бабушки.
Получится ли в этот раз?
Мальчик Тимур закрывает глаза, чтобы сладко заснуть там, в тёмной юрте далёкого детства. Эмир Тимур открыл их, чтобы, посмотрев вверх, увидеть над собой висящую в воздухе змею. Он среагировал мгновенно, вскочил на четвереньки и крикнул:
— Не спать!
Остальные приходили в себя медленно.
— Не спать, не спать! — кричал эмир, внимательно следя за тем, как истязатели, собравшиеся там, наверху, выдвигают шест с извивающейся на нём змеёй. Гюрза? Эфа? Гадюка? Им мало тарантулов и каракуртов, теперь они решили перейти с яда насекомых на змеиный яд!
И что они там ещё бормочут наверху?
Над краем ямы появилось несколько голов, и все вместе они истошно шептали:
— Тише, тише!
Шест со змеёй на конце стал опускаться в глубь ямы. Проснувшиеся арестанты повскакивали со своих мест и встали, прижавшись спинами к глиняным стенам.
Тимур внимательно следил за шестом и первый отметил, что змея не шевелится. Они что, решили забрасывать яму дохлыми змеями? И сразу вслед за этой мыслью его кольнула догадка — это не змея.
А сверху продолжали ползти голоса:
— Тише, тише!
«Так это карачак», — удивлённо и неуверенно подумал Тимур. Так называлось специальное тюремное устройство по добыванию из ямы заключённых, которые сами не в состоянии двигаться.
— Что вам надо? — негромко, но отчётливо спросил торчащие наверху головы Тимур.
— Опоясывайтесь, господин, опоясывайтесь! — последовал ответ.
Вскоре все семеро пленников, облачённые после купания в чистые халаты, ели чечевичную кашу с бараниной и запивали горячим чаем.
Хозяин юрты, небезызвестный Мубарек-бек, сидел во главе стола, но сам ничего не ел, а лишь посасывал мундштук кальяна. Ему было лет пятьдесят, у него был вид бывалого и даже свирепого человека. Красавцем его трудно было назвать — два рваных шрама, один на лбу, другой на щеке, обезобразили его лицо. Но не душу, о чём свидетельствовало то, что он был способен помнить сделанное ему добро.
Свойственно было ему и великодушие. Благодарность он испытывал только лишь по отношению к эмиру Хуссейну, а от ужасающего сидения в тюремной яме спас всех, кто там находился. Если освобождение Хуссейна Алибек мог понять и отчасти простить, то вызволением из неволи Тимура Мубарек-бек навлекал на себя не только бешеный гнев хозяина селения Махан, но и, возможно, месть всесильного чагатайского царевича.
Когда первый голод был утолён и недавние пленники осоловело развалились на чистых кошмах, Тимур задал великодушному спасителю мучивший его вопрос.
— Спрашиваешь, зачем я это сделал? — спокойно переспросил Мубарек-бек.
Лежавший рядом эмир Хуссейн удовлетворённо похлопал себя по вздувшемуся животу и засмеялся:
— Добро, надо делать добро, брат мой названый! Добро сделанное всегда к человеку возвращается.
Хозяин юрты провёл чёрным пальцем по шраму, рассекавшему щёку, а потом по второму, рассекавшему лоб.
— Не ищи объяснений глубоких и таинственных, такие поиски не рождают ничего, кроме недоверия.
Разумными показались Тимуру слова Мубарек-бека, и он в знак понимания и согласия склонил голову.
— Вы — враги Али-бека, Али-бек — мой враг, значит, вы — мои друзья. А иметь возможность выручить друзей из беды и не сделать этого... — Мубарек-бек сделал движение рукой, заканчивающее мысль. Потом он продолжил говорить. — Позволь мне дать тебе совет, — обратился он к Тимуру.
— Выслушаю со вниманием.
— Ты молод, но уже недоверчив. Прирастая годами, удержись от того, чтобы прирастать недоверием.
— Благодарю тебя, Мубарек-бек, и за спасение, и за совет. Скажу ещё вот что: сегодня мой дом — седло моего коня, но настанет время — и мой дом станет велик, и ты должен знать, что в этом доме ты будешь первый гость.
Пожилой туркмен совершенно серьёзно кивнул в знак согласия. Он и не подумал отнестись к самоуверенной речи молодого степняка как к пустой похвальбе.
Через два дня, когда пленники Али-бека несколько окрепли, Хуссейн и Тимур решили, что пора покинуть гостеприимный кров Мубарек-бека, по крайней мере для того, чтобы не навлечь на него гнев Ильяс-Ходжи и самим не подвергаться лишней опасности быть захваченными людьми царевича. Спаситель честно им сказал, что, если перед его становищем появится чагатайская конница, он не сможет их защитить и вынужден будет выдать.
Эмиры получили в подарок от благородного владетеля лошадей, одежду, оружие и в придачу шестерых воинов из числа тех молодых людей, что решили попытать судьбу под началом известных степных героев, эмиров Хуссейна и Тимура.
Выехали ещё до света. Направление решили взять на юго-восток, вдоль по течению Мургаба, в этих местах, по словам Мубарек-бека, было легче скрыться и от чагатайской погони, и от подлого внимания Али-бека.
— А мелкие шайки разбойников не посмеют на вас напасть. — Этими словами и завершено было прощание.
Двигались с максимальной осторожностью. Двое нукеров постоянно скакали впереди отряда, двое сзади, двое по правую руку, дабы предупредить о нападении со стороны песков.
План эмиров на ближайшее будущее был столь же прост, сколь и неопределён. Решено было навербовать как можно больше сторонников среди местных лихих людей. Все они, как правило, ненавидели чагатаев и их правление, потому что были вытеснены в здешние бесприютные полупустынные местности из благодатного Мавераннахра именно ими. И особенно ненавидим был сам Ильяс-Ходжа, употребивший много сил для того, чтобы навести в Междуречье порядок. А что может быть отвратительнее для прирождённого разбойника, чем твёрдый порядок?
Эмиры рассчитывали на то, что за последний год они стали довольно известными людьми по обе стороны Каракумов, и мелкие вожди предпочтут встать под их знамя, чтобы избавиться от риска мелкого разбойного промысла. Названые братья понимали, что затеваемое дело может занять времени много или даже очень много, и были готовы к этому. Собрать по человеку войско так же трудно, как по крупице составить казну.
Они ехали, беседуя о малозначительных мелочах, и не подозревали, что всеведущая и неутомимая судьба уже приготовила им новое испытание. На старости лет Тимур скажет, что обременительно быть любимцем судьбы даже в том случае, если она споспешествует тебе, не говоря уж о том, если она тебя невзлюбила.
— Смотри, — сказал Хуссейн, указывая плёткой вперёд и влево от маршрута их движения.
Вечерело, но одиноко стоящий на берегу реки дом был виден отчётливо. Довольно большой дом. Интересно, обитаемый ли? Тимур повернулся к Байсункару:
— Проверь.
Тот поскакал к безмолвному строению, поднимая копытами небольшие фонтанчики пыли.
— Неплохое место для ночлега, — заметил Хуссейн.
— Сейчас мы это выясним.
Через некоторое время Тимуров нукер подал сигнал, что всё в порядке, никакой опасности не обнаружено.
Дом, как выяснилось, принадлежал рыбаку, очень старому, совершенно немощному таджику. Сети его давно пересохли и рассыпались, и кормился он теперь тем, что принимал путников на ночь, превратив своё жилище в некое подобие караван-сарая. Две его дочери, которые тоже уже дожили до седых волос, зажгли глиняные светильники и подали гостям вяленое мясо и сухие лепёшки. Держались они очень приниженно и угодливо.
Тимур приказал двум молодым туркменам, присоединившимся к нему подвигов ради, идти охранять лошадей. Сменить их должны были Байсункар с товарищем, потому что вторая стража самая трудная и, чтобы бороться с предутренним сном, необходимы и опыт и закалка.
Поели почти в полном молчании, старик хозяин, как это было принято, сидел с гостями за столом. В отличие от других караван-сарайщиков, он оказался совершенно нелюбопытен, тихо потягивал чай и время от времени вытирал слезящиеся глаза. Впрочем, молчаливость хозяина нисколько не расстроила путешественников, ибо ничто так не утомляет, как бесконечные расспросы празднолюбопытствующих.