Беллинсгаузен

В своей каюте он оставил только личные письма, остальные принёс в кают-компанию и начал распечатывать первым императорское послание. Прочитал вслух. Вскрыл второе... Потом очередь дошла до конвертов Чичагова и Румянцева. Ни в одном из всех писем не упоминалось о ссоре Крузенштерна с Резановым, будто её и не было[19].

Разгрузившись, «Надежда» отбыла в Макао — городок на побережье Южно-Китайского моря. Там должна была состояться встреча с «Невой», возвращавшейся из Русской Америки с мехами компании для продажи в Кантоне. Туда торопился Юрий Лисянский неспроста. Зима начавшегося 1806 года в этих местах выдалась ранняя, холодная, да и шкуры морских бобров и чёрных лисиц были отменного качества. Торговля прошла успешно, с хорошей выгодой. В приподнятом настроении Лисянский повернул на Макао. Увидев «Надежду», он сразу же снарядил туда баркас. Ему не терпелось рассказать Крузенштерну о своей одиссее.

Разговор растянулся на несколько дней. Офицеры собирались в кают-компании и с интересом слушали Лисянского.

Расставшись с «Надеждой» на Сандвичевых островах, «Нева» пересекла Тихий океан по гигантской дуге. В Павловскую гавань на острове Кадьяк она пришла 1 июля 1804 года. Здесь Юрий Фёдорович получил известие от управителя русских поселений в Америке Александра Андреевича Баранова, что построенный им городок Архангельск на острове Ситка, где проживало двадцать русских и сто тридцать алеутов, а у причалов стоял три судна компании, захватили индейцы из племени колошей. Баранова в то время там не было. Индейцы всех поубивали и всё пожгли. Ближе к воде построили собственную крепость и там обосновались. Баранов назначал рандеву у Ситки.

10 августа Лисянский подошёл туда, больше месяца прождал Баранова и его людей. Индейцы были вооружены хорошими ружьями. Имели они и пушки, выменянные за меха у «бостонцев» — так звали американцев, которые натравливали колошей на русских. Переговоры не дали результатов. При штурме многие матросы получили ранения, троих убило. Ранило и Баранова, принимавшего деятельное участие в отвоевании острова. Колоши бросили свою крепость и бежали вглубь континента.

Воспользовавшись помощью матросов «Невы», Баранов начал строить на Ситке новый город.

Мечтая об открытиях, Лисянский предпринял несколько попыток отыскать северный проход из Тихого океана в Атлантический, что делали до него Беринг и Лаперуз, однако и он потерпел неудачу. Встретив сплошные ледяные поля, он вынужден был отступить и вернуться на Ситку.

За это время деятельный Баранов успел наготовить столько пушнины, что она едва уместилась в трюмах и на палубе шлюпа. Распродав её в Кантоне, Лисянский заспешил к Макао, где его поджидал Крузенштерн...

Живой, подвижный, черноокий, как большинство южан, Юрий Фёдорович, по наблюдениям Беллинсгаузена, доставлял немало беспокойств начальнику экспедиции. То и дело между ними возникали трения, которые могли бы вообще подорвать доверие к организациям подобных плаваний. Фаддей, разумеется, не вмешивался в их отношения и по врождённой сдержанности, и по причине своей малой должности, но «мотал на ус», приглядывался, как ему советовал Рожнов.

Неприятности начались ещё в Финском заливе. По мнению Беллинсгаузена, Лисянский в душе тяготился тем, что согласился встать под начало своего товарища по Морскому корпусу. Во-первых, его раньше произвели в капитан-лейтенанты. Во-вторых, он вообще считал себя непревзойдённым мореходом. Едва удалившись от Кронштадта, он вознамерился блеснуть превосходными качествами своего корабля, сразу приказал прибавить парусов, обогнал «Надежду» и пошёл самостоятельно. Как раз из-за большой скорости и при сильном ветре не удалось спасти упавшего с бизань-руслени матроса, посланного за забортной водой.

Разъединение кораблей мешало общему делу. Гоночные эскапады грозили серьёзными последствиями. Ну а вдруг какой-либо из кораблей сядет на мель? Откуда ждать помощи?..

Подобное повторилось и в Северном море. При усиливающемся ветре Лисянский держался некоторое время около «Надежды», нок ночи велел вывесить на мачтах габаритные фонари и распустить все паруса. Он-то вырвался из штормовой полосы, а далеко отставшего соплавателя стихия потрепала крепко. Лишь через трое суток с большими повреждениями, сильной течью «Надежда» добралась до английского порта. Здесь состав экспедиции уменьшился ещё на одного человека. Из списков исключили кадета Морица Коцебу по причине тяжёлой морской болезни.

После приключений в Русской Америке, незадолго до встречи с «Надеждой» в Макао, «Нева» села на мель. Это случилось вечером, когда Лисянский отпустил команду отдыхать и сам тоже решил вздремнуть после неотлучной вахты на шканцах. Ситуация складывалась — врагу не пожелаешь. Шлюп стоял на мели посреди необозримого водного пространства, вдали от проторённых морских путей. Если бы подул свежий ветер и поднялось волнение, его неминуемо разломало бы на части.

Выбежав из каюты, Лисянский распорядился убрать все паруса, спустить гребные суда. В непроглядной мгле штурман обследовал мель. Он доложил, что она коралловая. Не мешкая, в воду сбросили все якоря и пушки с привязанными к ним поплавками, чтобы потом их разыскать. Но такая мера оказалась недостаточной. Оставался ещё один выход — верпование. На глубину завели якорь — верп. Он натянул канат. Шлюп стронулся с места.

Однако на этом беды не кончились. Вскоре показался низинный остров, а ближе по курсу — каменная гряда с кипящими бурунами. Уйти от опасности не смогли. Усиливающийся ветер бросил шлюп на новую мель. Пришлось расстаться с последними орудиями. После тяжёлых мытарств «Неве» удалось сойти на глубину. Несколько дней матросы потратили на то, чтобы на неизвестном острове починить повреждённое днище, разыскать и поднять сброшенные в воду пушки.

Лисянский рассказывал об этих мытарствах офицерам «Надежды» с видом победителя: смотрите, мол, из каких переделок сумел выбраться! Говорил так же живо и с вдохновением, как и о сражении с колошами на Ситке.

Тем не менее Фаддей заметил, как всё более мрачнело лицо Крузенштерна. Когда Лисянский закончил свой рассказ, Иван Фёдорович проговорил:

   — Конечно, слава Богу, что шлюп уцелел и не погибла команда. Но мне непонятно, почему ты с таким упоением расписываешь свои грехи? Тут в пору каяться.

Лисянский вспыхнул, как маков цвет. С нарастающим раздражением он спросил:

   — Я делал что-нибудь не так?

   — О бое на Ситке ничего не говорю, хотя, думаю, можно было бы как-то обойтись без потерь и без горячности. Стараюсь забыть и то, что началось ещё в Финском заливе, а продолжалось в Северном море. Однако меня удручает последнее происшествие уже на пути сюда... Скажи, какие паруса несла «Нева»?

   — Все на гроте и фоке, на задней — бизань, на стеньге — топсель.

   — Какова была скорость хода?

   — Около десяти узлов.

   — Где находилась команда?

   — Я же сказал, отпустил её отдыхать и скоро сам ушёл в каюту.

   — При твоей опытности и знании морского дела грубейшие ошибки налицо, — покачал головой Крузенштерн.

   — Прошу объяснить, господин капитан-лейтенант, — багровея и переходя на официальный тон, повысил голос Лисянский.

   — Извольте, — оставив товарищеское «ты», ответил начальник экспедиции. — Ошибки три. Первая: в ночную пору при наличии признаков земли вы несли все паруса, Вторая: имели скорость почти максимальную. Третья: отсутствие матросов на палубе. Будь они под рукой, могли бы при возникновении опасности в минуту скрутить паруса и не только остановить корабль, но и сойти с мели на глубокое место без больших трудов.

Останься Лисянский с глазу на глаз с Крузенштерном, он бы, возможно, надерзил начальнику экспедиции. Но к чести его, огромной силой воли он подавил гнев. Затравленно поглядел на офицеров «Надежды», как бы ища союзников, понял, что все они — от прямого и грубоватого Ратманова до осторожного Беллинсгаузена — разделяют мнение командира, и вовсе не из карьерных соображений, а на правах хоть и младших в должности и опыте, но принадлежащих к одной морской касте. Фаддей бы в этот момент на месте Крузенштерна положил бы руку на плечо товарища в знак примирения, сказал бы: «Не горячись, Юрий, подумай хорошенько и тогда поймёшь, что я прав. Ведь мы первые, мы не можем рисковать. Мы открываем путь другим плаваньям. Мы обязаны быть очень осторожными и осмотрительными». Но Крузенштерн молчал. Его длинное лицо будто окаменело.

19

Уже по прибытии в Петербург моряки «Надежды» узнали, что ни Александр I, ни министр коммерции не захотели придавать большого значения распре. Тем более что в докладной записке камчатского губернатора генерала Кошелева сообщалось о том, что Резанов и Крузенштерн «обратились к примирению».