Беллинсгаузен

А вот в Плимутской гавани прямо на глазах Фабиана случилось несчастье на фрегате «Амфион». Этот корабль готовился к походу в Средиземное море. Матросы обедали, остальные прощались с жёнами, сёстрами, друзьями. Капитан с офицерами сидели за столом на открытой верхней палубе. Вдруг корабль вздрогнул. Капитан и его помощник не медля сиганули в воду. Остальные по нерешительности стали жертвой взрыва — вместе с гостями. Это случилось в четыре часа пополудни. Позднее комиссия из Адмиралтейства долго искала причину: не от злого ли умысла погиб фрегат? В конце концов пришла к выводу, что каким-то образом огонь то ли от свечи, то ли от матросской трубки проник в пороховой погреб. Он-то и явился причиной трагедии.

Но ещё большую несуразность усмотрел Фабиан в том, что английские капитаны вступали в командование кораблём часто в последний момент, буквально накануне предстоящего похода. С офицерами и матросами они знакомились уже в море. А ведь командир должен хорошо знать своих людей — они же его опора. Неразумной показалась и традиция, когда капитан занимается только кораблевождением, его помощник — вооружением, особый комиссар — провиантом. Капитан должен быть всему голова, вникать в мелочи корабельной жизни, подобно главе большой и дружной семьи.

Походили русские гардемарины на транспорте «Алиакс» под началом лейтенанта Макмана, потом перебрались на линейный корабль «Елена» капитана I ранга Брефа. Командиры английские дали им снисходительные характеристики. Как раз в это время подошла к Портсмуту эскадра Петра Ивановича Ханыкова. Воспользовавшись оказией, гардемарины перебрались на русский фрегат. Они должны были представиться адмиралу и на шлюпках пришли на флагман.

   — Ба! Старый знакомец! — воскликнул адмирал, едва увидев Фабиана в гардемаринском мундире. — Всё ж попал? Молодцом!

Своим офицерам он пояснил:

   — С этим сорванцом в одном дельце участвовали, семь лет, считай, не виделись.

   — Господа гардемарины! — сделал шаг вперёд Лука Богданович как старший группы, поняв, что пришла пора представиться официально.

Все вытянулись по стойке «смирно».

   — Ваше превосходительство! Отделение гардемарин в составе Беллинсгаузена, Александра и Петра Дурасовых, Морица и Василия Берхов имеет честь доложить о прибытии в вашу эскадру после морского волонтёрства на аглицких судах. Докладывает капрал Богданович.

   — Вольно, господа, — опустил руку от шляпы Пётр Иванович. — Прошу в кают-компанию.

О знакомстве с Ханыковым Фабиан никому не говорил, опасаясь прослыть за хвастуна. Но втайне прислушивался ко всему, что удавалось о нём услышать. По флоту вести расходятся быстро, особливо дурные или потешные. И горько было Фабиану, что его благодетель в истории флота как-то стороной шёл. Хорошего о нём говорили и писали мало, чаще шёпотом передавали всякие кавы. Исстари повелось на Руси: не публично обвинять, а заглазно и правду хоронить вместе с обвинённым. Вот сейчас, когда многому уже научился Фабиан, кажется, начало приходить понимание, почему Ханыкову не везло. Был он обыкновенным служакой, не царедворцем, не блюдолизом. Да и лицом топорным обладал, лошадиным, в пору придворных дамочек пугать. К матросам же и подчинённым относился по-простому, норов не выказывал, не чванился. Товарищам Фабиана приглянулся сразу, расспросил каждого об успехах, о новых командирах, пришедших в Корпус. Он-то ненамного моложе был Голенищева-Кутузова. За чаем вспомнил о своём учении, завёл разговор о том, как у них однажды многомудрый Ломоносов лекцию читал.

Рассказывал учёный о порохе. И не столько о его составляющих — селитре, угле и сере, сколько о разуме человеческом, странствующем в лабиринтах загадок и способном видеть сквозь мглу невежества сокрытые природой общие законы её. И всякий раз проникая в секреты вещества, человек должен помнить, что перед ним некая тайна и, разглядывая её, как бы она ни была мала, он вторгается в великую тайну натуры, суть природы — взаимосвязанность всего сущего от звёзд небесных до человеческого естества. И порох — такая же частица природы, и проникновение в его состав требует немалых познаний к фундаментальным законам жизни, к Вселенной относящимся.

   — А особо душу тянули слова его о том, что работные люди, кои сей порох выделывают, должны почитаться за наиполезнейших в государстве людей, ибо они трудами рук своих делают армию сильной, флот непреоборимым, — раздумчиво вспоминал Ханыков прошедшее, обладая, сразу стало видно, хорошей памятью. — И ещё подтверждал наш мудрец, что держава не единою только властью сильна, но совокупным всего о ней народа радением. Потому и вы, государи мои, столь станете Отечеству нашему полезны, сколь всё сие сердцем примете и осознаете себя одной из необходимых частей его...

Беллинсгаузен уже разных людей насмотрелся. Адмирал в его представлении разве на ступеньку ниже был самой императрицы. Иные верховные особы старались во что бы то ни стало добиться неизгладимого эффекта собственного присутствия, а вот Ханыкову совершенно несвойственны были самолюбование и напыщенность, как чужды они по-настоящему большим и мудрым людям. Поэтому и не шла служба у Петра Ивановича столь блистательно. В адмиральской среде, хотя и более демократической, нежели в армейской, тем более гвардейской, придворной, он слыл, очевидно, за белую ворону.

Простившись с Дурасовыми, Берхами и Богдановичем, разрешив им ознакомиться с флагманским кораблём, Пётр Иванович попросил Фабиана задержаться.

Он снял камзол, повесил его на вешалку, стянул с головы парик с тупеем[10], натянул его на «болван», обнажив голый череп, через который пролёг наискось глубокий белый шрам от янычарского ятагана.

   — Вижу, не лытал[11], — произнёс он, всматриваясь в Фабиана. — Рассказывай, как живёшь?

   — Живу, — односложно ответил Беллинсгаузен. — Зимой в Корпусе, летом либо в лагере, либо на корабле. Выпустить должны в будущий год.

   — Куда метишь?

   — Где понадоблюсь.

   — Да сироте на протекцию рассчитывать не приходится. Радеешь на службе?

   — Плохих отметок пока нет.

   — Ну а если я тебе вопрос скользкий задам, ответишь прямо?

   — Постараюсь.

   — Слыхал ли ты о чернокнижнике и колдуне Якове Брюсе?

   — Полагаю, был он просто хорошо образованным человеком. И как всякий такой человек, пытался разгадать вечные тайны мироздания — феномен жизни и смерти, причины возникновения мира, загадку бытия...

   — Вот-вот. Но ни труды его, ни даже знаменитый Брюсов календарь, по которому мы и по сей день угадываем погоду, а прославило его то, что этот чародей много странствовал и в походы брал непременно подзорную трубу. Виденное на земле он сравнивал с положением звёзд в это время и потому составил одну из лучших географических карт России от Москвы до Малой Азии и астрономический атлас. В молодости я весьма живо увлекался его сочинениями, а только сейчас понял: ни алхимиком, ни чародеем он не был, а, как ты правильно подметил, являлся ищущим человеком, на все руки мастером. Даже артиллеристом — соавтором Полтавской битвы, чьи пушки разбили шведскую артиллерию, даже дипломатом, кто подписал Ништадтский мир, покончил с утомительной Северной войной. Почему же столько талантов уместилось в нём одном? У него было семь пядей во лбу? Нет, вьюноша, не так я думаю. Мало ли на земле людей одарённых. Творят, мучаются, в разочаровании самоубийством кончают. У Якова Брюса была цель. Она-то и помогла ему в успехах и бедах. А у тебя такая цель есть? Пора бы уж задуматься.

   — У меня, Пётр Иванович... — неожиданно вырвалось у Фабиана, и он быстро поправился: — У меня, ваше превосходительство...

   — Нет уж, зови, как впервой назвал, — потеплел голосом Ханыков. — Мы сейчас не на мостике.

   — Признаться, серьёзно не думал пока. Дай-то Бог Корпус окончить.

   — Корпус — дело нехитрое, закончишь, раз в такую элитную практику послали со знатными барами. Дурасовы да Берхи с Богдановичем — из родов старых, заслуженных, и что ещё важней — богатых. Но цель-то, цель, что сердце жжёт, есть?! Тебя спрашиваю!

10

Тупей — взбитый хохолок на голове или парике.

11

Лытать — праздно проводить время, уклоняться от работы.