Беллинсгаузен

В ожесточённых спорах, разумеется, никто не упоминал о том, кому по праву первооткрывателей принадлежала Антарктида, — о русских. Более того, чаще и чаще стал подвергаться сомнению сам факт открытия российскими кораблями шестого континента.

Выступая в сенате США в связи с обсуждением международного договора об Антарктиде, Элизабет Кендолл заявила о Беллинсгаузене так: «Для меня непостижимо, чтобы он мог не издать крика радости, если он увидел новый континент, а он никогда не издавал такого крика, вызванного открытием нового континента...»

В отличие от дремучего невежества мисс Кендолл, зарубежные географы посчитали спорным то, что экспедиция Беллинсгаузена видела впервые берег материка 16 января 1820 года, хотя и признавали, что берега Антарктиды были подробно описаны через две недели, в середине февраля. А за этот короткий промежуток времени материк якобы успела увидеть и нанести на карту английская антарктическая экспедиция лейтенанта Брансфильда. А французы вступились за своего соотечественника д’Юрвиля.

Американцы же вообще сделали вид, что ничего не знают об открытиях Беллинсгаузена и тем более Брансфильда и д’Юрвиля, а утверждали, что впервые увидел Антарктиду Натаниэль Палмер.

Так кто же открыл Антарктиду?

Казалось бы, нет нужды отвечать на этот вопрос. Но когда споры о приоритете разгорелись с новой силой, потребовались не изданные книги Беллинсгаузена и его соплавателей, а подлинники, то есть карты, начертанные руками первооткрывателей, шканечные (вахтенные) журналы, где по часам и минутам расписывались все действия кораблей и экипажей, но их-то в архивах и не оказалось.

В предисловии ко второму изданию «Двукратных изысканий...» в 1949 году (напомним, что первое издание вышло в 1831 году тиражом 600 экземпляров) академик Е.Е. Шведе указал, что, к сожалению, оригинал рукописи Беллинсгаузена и Лазарева, а также все заметки их соплавателей и шканечные журналы шлюпов «Восток» и «Мирный» в архивах разыскать пока не удалось: нужно думать, что они были взяты Беллинсгаузеном при подготовке своего труда к изданию, а впоследствии утрачены.

Но нашёлся человек, который совершил истинный подвиг. Это был Михаил Иванович Белов — сотрудник Института Арктики и Антарктики, в прошлом фэзэушник при Кронштадтском морском заводе (бывшем пароходном), слесарь в порту, студент исторического факультета ЛГУ, рядовой боец в народном ополчении, награждённый медалью «За отвагу» в бою под Красным Селом и еле выживший от тяжёлых ранений, полученных там же. Не выздоровев, без отрыва от воинской службы, в феврале 1942, самого голодно-блокадного года Михаил Иванович сдал экзамены в университете и получил диплом с отличием. После войны учился в аспирантуре, увлёкшись историей освоения Северного Морского пути, поморами-первопроходцами, Дежневым. Как-то речь зашла об Антарктиде, и он услышал от Шведе почти те же слова, высказанные им в предисловии к «Двукратным изысканиям...». Профессор обращался к студентам и аспирантам:

— Обстоятельство, что до сих пор не обнаружены вахтенные журналы и подлинные навигационные карты, пользуется за рубежом. Не очень опрятные в научном споре люди пытаются принизить заслуги русских моряков, ставят под сомнение сам факт открытия ими шестой части света. Возможно, среди вас найдутся те, кто сумеет положить конец всем недомолвкам и фальсификациям, стряхнёт пыль века и отыщет вещественные доказательства русского подвига.

И тут Белов сформулировал программу своего будущего, поставил себе целью отыскать всё, что касалось первой антарктической экспедиции. У него выработался «рефлекс цели», такой же властный, как потребность птицы летать или стремление рыбы плыть на нерест против бурного течения. Он даже выписал в дневник слова великого Павлова: «Рефлекс цели есть основная форма жизненной энергии каждого из нас. Вся жизнь, все её улучшения, вся её культура делаются этим рефлексом, делаются людьми, стремящимися к той или другой поставленной ими в жизни цели».

На розыски он затратил годы, перерыв эвересты архивов, от вековой въедливой и убийственной пыли заработал астму и гипертонию, ишемическую болезнь сердца и стенокардию. И в конце концов нашёл подлинные карты — пятнадцать листов, охватывающих все антарктические плавания шлюпов «Восток» и «Мирный», не повторенные до сих пор. На всех листах имелась единая сетка меридианов и параллелей. Огромную ценность представляли и надписи на картах.

Во-первых, это были научные наблюдения, представленные всевозможными метеорологическими и гидрологическими данными о погоде и состоянии моря — дождь, туман, снег, ясно, облачно, за каждые сутки сообщалась температура, давление воздуха, абсолютная влажность, направление и скорость течения, волнение, определялись магнитные склонения компаса, отмечались важные полярные сияния. Здесь же приводились данные орнитологических наблюдений — перечислялись птицы, которые встречались вблизи льдов или в океане. Упоминались представители животного мира — киты, нерпы, морские свиньи, котики. Многих этих данных нет в книге Беллинсгаузена, а они, конечно же, представляли огромный научный интерес. Инструментальные наблюдения могли служить исходным материалом для характеристики эпохальных изменений природы в этой части света.

Во-вторых, на картах записывались отдельные приметные события в плавании. Иногда записи перерастали в целые рассказы. Но чаще они коротко сообщали о прибытии на корабли офицеров, о стоянии такелажа, получении изо льда пресной воды, сигналах для ориентировки шлюпов.

Особое внимание на картах отводилось состоянию льда во время плавания. Оно и понятно. Льды представлялись морякам как непреодолимое препятствие для движения вперёд и в то же время поражали воображение своим величием. О льдах в записи о событиях 5 февраля 1820 года, когда шлюпы в третий раз приблизились к ледяному берегу, Беллинсгаузен писал: «Огромные льды, которые по мере близости к Южному полюсу поднимаются в отлогие горы, называю я матерыми, предполагая, что, когда в самый лучший летний день морозу бывает 4 градуса, тогда далее к югу стужа, конечно, не уменьшается, и потому заключаю, что сей лёд идёт через полюс и должен быть неподвижен, касаясь местами мелководиям или островам, подобным острову Петра Первого, которые, несомненно, находятся на более южных широтах и принадлежат также берегу, существующему (по мнению нашему) в близости той широты и долготы, в коей мы встретили морских ласточек...»

Из рассуждений начальника экспедиции видно, что он был убеждён в существовании Южного полюса «материка льда». Это был первый и основной вывод, вынесенный им из плавания вокруг шестого континента. Берег континента, покрытый льдом, Беллинсгаузен называл «материком льда», Лазарев — «льдяным континентом», Симонов — «ледяной оплот», Новосильский — «ледяная стена». Для того времени, когда вообще не существовало понятия об Антарктиде как покрытом льдом континенте, окаймлённом в отдельных местах шельфовыми ледниками, представления русских моряков о шестой части света были удивительно близки к современным.

На картах условно обозначались материковые, «матерые» льды в виде примыкающих друг к другу тёмно-синих пятен. Иногда в этом месте Беллинсгаузен делал приписку: «Увидели сплошной лёд». Так случилось в тот день, когда «Восток» в первый раз подошёл к ледяному берегу. Моряки в это время заметили над сплошными льдами необыкновенно яркое свечение, хотя погода была сырая, над морем низко стлались тучи. Белов легко объяснил физическую сущность этого явления — там, где плыли корабли, было пасмурно, а над Антарктикой светило солнце.

Солнечный свет отражался от снежной поверхности континента и создавал у плавателей впечатление свечения на горизонте, белого яркого света. А это ещё одно свидетельство нахождения «Востока» и «Мирного» у берегов Антарктиды, делающее русским морякам несомненную честь.

Сопоставляя сообщения на карте о «сплошном льде» с терминами «твёрдые льды», «твёрдо стоящие льды», встречающиеся в разных документах и книге Беллинсгаузена, Белов сделал вывод, что для капитана это были слова-синонимы. Беллинсгаузен ставил знак равенства между «сплошным льдом» «льдом гористым, твёрдо стоящим». Именно этот «твёрдый лёд», по выражению командира экспедиции, «идёт» через полюс и должен быть неподвижен.