Страница 215 из 219
— И не только из рук, — отозвалась Челани, а по тембру голоса чувствовалось, что у его обладательницы кружится голова, — но и из губ тоже.
— О, вы это заметили?
— Кажется.
— Но вы не возражаете?
— О, ничуть, однако…
— Да?
— С таким подходом, сударь, вы рискуете так никогда и не снять блузку, а она, видите ли, будет препятствовать дальнейшим ласкам.
— О, вы безусловно правы, восхитительная моя прелестница. И все же, разве не вы недавно сделали замечание относительно терпения и предвкушения?
— Воистину так, это говорила я, — согласилась Челани, чье лицо покрывал румянец. — Однако…
— Да?
— Я не соотносила это замечание с собой.
— А теперь вы это сделали?
— Признаю, есть некоторая справедливость в том, что вы сделали честь объяснить мне.
— Искренне рад, что это так.
— И все же…
— Все же?
— Когда ваши губы так прижимаются к моим плечам, к моей шее, к моей спине… — ах! ах! — я просто не могу дождаться часа, когда для ваших ласк откроется еще часть меня!
— Итак, вы желаете, чтобы я…
— Чтобы вы продолжали меня раздевать, сударь. Заверяю вас, в итоге вы обретете мою искреннюю признательность.
— Ну что ж, продолжаю. Вот, видите, блузка уже у вас над головой.
— О, и правда.
— А сейчас она уже на полу.
— О да! О да!
— И теперь выше талии…
— Да, выше талии?
— На вас лишь тончайшая сорочка, которая не только обеспечивает мне роскошный панорамный вид на пару идеальной формы холмиков, каковые я заметил в первый же миг нашего с вами знакомства…
— Да–да, не только?
— Но также открывает еще несколько местечек для доступа моим губам - каковые губы, клянусь, не желают ничего иного, кроме как исследовать то, что глаза мои только что пожирали с такой страстью, как будто передо мной накрыта роскошная трапеза, приготовленная самим маэстро Валабаром!
— Ах, сударь, но ваши руки!
— О, да, действительно. Руки мои — весьма невоздержанные, признаюсь - опережают мои губы в поиске прелестей, которые жаждут и те, и другие.
— Ах, милорд, какие чувства пробуждаете вы во мне!
— Заверяю вас, во мне они пробуждаются в той же мере. Но вот, видите, руки мои ухитряются проникнуть под вашу сорочку, тогда как губы мои — вот и вот — находят начало пути в те же края, только сверху вниз.
— О да, именно это и происходит!
— А теперь руки мои, двигаясь самым что ни на есть невоздержанным образом…
— Да? Да?
— Снимают с вас и сорочку.
— Итак…
— Итак, теперь ничто не препятствует воссоединению моих губ с этими идеальной формы грудями, и особенно…
— Да, особенно?
— Особенно с их участками, вот здесь, на самых кончиках — как мне говорили, весьма чувствительных.
— О, вас не ввели в заблуждение, вы правы! Видите, как они вздымаются в ответ?
— Сударыня, от моего внимания никак не может ускользнуть то, сколь благодарственно они демонстрируют себя моим губам, и доказательство тому - моя собственная плоть — вы ведь чувствуете ее прикосновение здесь, у вашей ноги? — стремящаяся прикоснуться к вам, еще и еще…
— Ну конечно же, милорд, конечно же я ее чувствую, и заверяю вас, что мне чрезвычайно приятно служить источником подобного возбуждения, ибо столь же приятными источниками являются ваш язык, ваши губы и зубы, ваши пальцы, искусно порождающие такое же возбуждение на двух инструментах, на которых они исполняют истинную симфонию…
А теперь мы обязаны ответить на вопрос, которым, без сомнения, давно уже задается читатель: с какой это стати мы возложили на себя обязанность описывать, причем столь подробно, действия двух персон, хотя обычная вежливость предписывает оставить их наедине, уважая чужое право наслаждаться самыми сокровенными минутами своей жизни.
На вопрос этот есть два ответа. Кое–кто из наших братьев–авторов (в частности, похоже, мужчин, поэтому «братьев» особенно уместно), видимо, имеет на удивление слабое понимание сущности возбужденной женщины, можно даже заподозрить, что они сами никогда не видели такой. В частности, к нашему общему смущению, мы вынуждены нередко читать описание любовных игр, где один из участников (как правило — мужчина, как и искомый автор) выведен испытывающим глубочайшее внимание к кончику женской груди, каковая столь часто используется в роли удобного объекта для демонстрации обоюдного влечения, и вышеупомянутый кончик описан отвечающим на это внимание так, словно он соединен с плотью своего рода пружиной, которая с помощью языка или пальцев вдруг распрямляется. Воистину, слишком часто наш брат–автор использует для этого действия слова, являющиеся поэтическим описанием звука распрямляющейся пружины.
И именно по этой причине мы вынуждены показать, что сколь бы сильна ни была страсть, описание пробуждения этого уголочка женского организма не только не требует столь неточных и. вообще говоря, глупых объяснений - более того, гораздо лучше работает простая и точная характеристика того, как эта часть тела отвечает на реальные действия реального человека. Заверяю вас, братья–авторы, что если вы усвоите этот урок, ваши читатели лишь поблагодарят вас.
Разумеется, даже достигнув этой цели, мы не будем столь жестоки и не оставим читателя в неведении относительно дальнейших подробностей предмета нашей беседы — иными словами, если читателя интересует, как события развивались после того эпизода, где мы оставили наших героев, то наш долг как авторов удовлетворить это любопытство, а считать ли интерес читателя академическим или похотливым, решать не нам.
Расставив таким образом необходимые акценты, вернемся же к Челани и Туллису, которые, заверим читателя, отнюдь не пребывали в бездействии в течение нашего краткого, но необходимого отступления. Воистину, за это время Челани — которую читатель мог заподозрить в том, что роль ее в повествовании более пассивна, нежели активна — схватила подол рубахи Туллиса и, когда он поднял руки над головой, стянула с него блузу и отшвырнула прочь, словно стоила она меньше, чем лист чублика в первый день зимы; и воистину, для них обоих в то время его рубаха значила ничуть не больше, ибо как дерево избавляется от листьев в ожидании весны, когда придет час отрастить новую крону, так и оголение торса Туллиса, который был теперь на равных с Челани, открыло возможность для новых прикосновений двух обнаженных тел, а прикосновения эти не могли не породить у них восторг, который мы, уступая искушению, сравним с радостью смены времен года, когда молодое семя пускает ростки и весь свет вокруг кажется более чувствительным и живым.
— Ах, ах, — сказал Туллис, — чувствовать, как вы так вот прижимаетесь ко мне…
— Да, милорд?
— Это само совершенство.
— Рада, что это так, ибо со своей стороны…
— Да, миледи?
— Чувствовать ваши ладони на спине, а в частности, ваши пальцы там, где моя спина изгибается чуть выше талии, порождает во мне дрожь, которую я не в силах описать.
— Мне это также нравится, однако…
— Да?
— Мне куда больше понравится, если, пока мы вот так вот касаемся друг друга…
— Да, пока мы касаемся?
— Мы заодно воспользуемся случаем и поцелуемся снова.
— О да, в таком случае давайте же приступим к этому и не будем медлить. Приняв это решение, они тут же прижались друг к другу ртами, словно каждый из них пытался выпить весь воздух из легких другого, они дышали единым дыханием и страсть их росла и росла.
Поцелуй длился и длился, а Туллис понял, что не в силах помешать своей руке скользить по ее телу вниз — и, найдя место, где Челани округлялась назад и чуть пониже талии, он стиснул найденное, притянув ее еще ближе к себе.
— Ах! — выдохнула она. — Стремительный дзур! Что вы делаете?
— Вы желаете, чтобы я остановился, ласковая моя лиорн?
— Остановился? Напротив, я желаю, чтобы вы продолжали!
— В таком случае я повинуюсь вашим желаниям столь же охотно, как если бы вы высказали их именем моего принца.