Страница 132 из 147
Гарри Петерсон улыбается. Его вполне удовлетворяет такое устройство лучшего из миров.
6
Гарри Петерсон улыбается. С этой горделивой улыбкой на стандартном невыразительном лице Гарри Петерсон - после нескольких пересадок и смены автомобиля на экспресс, экспресса на морское судно - добирается наконец до Гельсингфорса и из Гельсингфорса до порта Териоки. Какая удача: все на местах. Гарри Петерсона просят только набраться терпения - нужно собрать кое-какие сведения, навести кое-какие справки, и тогда можно отправляться в путь.
"Святая Мария, - удивляется Гарри Петерсон, - кажется, я волнуюсь? Не потому что опасно. Ведь существует же поговорка, что умереть сегодня страшно, а когда-нибудь - ничего. Если я и боюсь, то только за успех дела".
Он волновался, конечно, но и виду не подавал. Он встретился в Териоках с представителями антисоветской организации. Это были чрезвычайно образованные, чрезвычайно любезные люди, и главный из них производил особенно сильное впечатление: был толст, солиден, авторитетен, говорил на нескольких языках, и на каждом одно и то же: что гибель советского строя неминуема и что "у них", то есть у этой организации, "все готово и даже намечены точные сроки".
Выяснилось, что этот толстяк присоединится к Гарри. Ему тоже необходимо пробраться в Советскую Россию, он везет деньги, инструкции, явки, планы...
- Запомните, мистер Петерсон, этот день, - говорил он, грассируя и лениво цедя слова сквозь зубы, - этот день будет памятной датой: с этого дня начинается новая Россия!
"Судя по его массивному животу, - определил Гарри Петерсон, - он из кадетской партии".
На следующий день они были доставлены к самой границе, их сопровождала специальная финская охрана, любезно предоставленная маннергеймовским правительством. До наступления темноты они укрылись в пакгаузе на берегу пограничной реки. Затем специалисты по переходу границы - угрюмые, неразговорчивые люди - переглянулись, что-то пробормотали понятное только им - и скрылись в темноте.
- Проверяют, нет ли поблизости красного патруля, - пояснил Гарри толстяку, предсказывавшему рождение новой России. - Они тут, как у себя дома, знают каждый куст.
Ждали долго. Но вот угрюмые проводники вернулись, старший махнул рукой, приказывая следовать за ним. Гарри жестом показал на губы: "Ни звука, соблюдать полную тишину".
Старший проводник спустился к воде и стал вброд переходить реку. За ним последовали остальные. Ступали осторожно. Толстяк пыхтел и отдувался. Гарри Петерсон опасливо думал, что в результате такого путешествия заработаешь, чего доброго, ревматизм.
Но вот и противоположный берег. Кажется, все.
Проводник молча шагает к кустарнику. Нет, не все. Оказывается, предстоит еще продираться по болотистой местности, раздвигая мокрые ветки.
Было так темно, что трудно было определить, где кончаются кусты, где начинается небо. Гарри Петерсон в абсолютной темноте шагнул, зацепился за корягу и выругался на чистейшем английском языке - когда спотыкаются, то не пользуются чужим наречием.
Именно в этот момент Гарри услышал окрик, но уже на русском языке...
7
Иван Терентьевич Белоусов сам попросился в пограничные войска сразу же после трагической кончины Котовского.
- Была бы сейчас война, пошел бы на фронт - уж очень руки чешутся за Григория Ивановича отплатить, - объяснял он свое желание. - Ну хоть на границе подстрелю какого-нибудь гада, все легче на душе станет.
- Так сразу и подстрелишь?
- А что? Свинье одна честь - полено.
- У пограничника задача - захватить, не выпустить да спросить, зачем пожаловал.
- Знаю. Но уж если он попытается скрыться, неужели пули на него пожалеешь?
Службу Иван Терентьевич Белоусов нес исправно, всегда был на лучшем счету. Что всех удивляло - рвался на дежурство, хоть в очередь, хоть не в очередь, позволь ему - так он, кажется, не сменялся бы, вовсе бы не уходил с поста.
Командир погранотряда вот как понимал его, но ведь нельзя забывать, что у чекиста, как говорил товарищ Дзержинский, должны быть горячее сердце, холодный ум и чистые руки. Так будем сохранять хладнокровие! Спокойно!
Командир неоднократно заводил разговор на эту тему. Главное, что и осуждать Белоусова не за что. Ведь Котовский-то был для него отцом, вырастил его, выпестовал, человеком сделал. Как же ему быть спокойным?
- Я, товарищ Белоусов, тоже большой счет могу предъявить врагу, - со сдерживаемой горечью говорил командир. - Да у кого из нас нет такого счета? У кого не осталось шрамов, незаживающих ран?
Белоусов смотрел на преждевременную седину командира, на глубокие складки, которые залегли у его губ. Да, вероятно, многое пережил этот мужественный человек на своем веку.
- А Григорий Иванович Котовский, - продолжал командир, - разве он только ваша утрата, товарищ Белоусов? Нет у нас человека, который бы простил это преступление, который бы искренне не любил Котовского. И можно ли, не помня об этом, ходить по земле, где на каждом шагу - именно на каждом! - на любой лесной поляне, на любой опушке леса, на каждой улице города, в каждом селе - всюду свистели пули, всюду лилась кровь, всюду дымились пожарища, всюду шел бой и неизменно находились защитники, которые отбивали натиск врага?! Сколько жертв! Сколько славных дел! Нет! Никогда мы не простим! Никогда не забудем!
- Вот и я не прощаю, - горячо согласился Белоусов.
- Да, но спокойно, спокойно. Вот что главное.
- За это ручаюсь: не дрогнет рука.
Любил Белоусова командир, любил его душевность. На самые трудные участки посылал. Впрочем, где у пограничников не трудные участки? У них все участки трудные.
И вот пришла удача Белоусову за его долготерпение и настойчивость. Именно в час его дежурства он и его четвероногий товарищ - награжденный медалями, заслуженный, незаменимый пес Руслан - услышали шорох. Другой бы на их месте ничего не услышал, но у пограничника, как сказали бы музыканты, абсолютный слух. Белоусов услышал не только шорох, но и хруст... а вот ветка обломилась... а вот после длинной паузы еще долетел какой-то звук - не то шепот, не то звякнуло что-то, не то хлюпнула вода...